Такая работа. Задержать на рассвете - Страница 44

— Ну-и что?

— Так где ж на сенокосе ноги загорят? Косцы в портках ходят… Ну, ежели какой в трусах дурень — так не в плавках же! А у этого плавки были… И наколка у него — таких у деревенских не бывает.

— Это уж зависит от того, кто его колол. Иной для форса кожи не пожалеет…

— Ладно. Еще одно: если он считает, что баня на проспекте лучше, значит, ездил уже… Почему же маршрута не знает? Тут прямо девятнадцатый троллейбус ходит, а он поехал сначала седьмым, а потом перешел на девятнадцатый, уже на площади. Крюку какого дал! А может, он нарочно путал, а?

— А ты никогда не ошибался троллейбусом? — миролюбиво сказал Шубин. — Знаешь, сколько за день таких «подозрительных мелочей» можно высмотреть в Остромске? На сто уголовных розысков хватит!

— Почему же он не вошел в подъезд, как все люди, с улицы? А обогнул дом и вошел со двора. Да еще постоял в подъезде ни с того ни с сего! И пешком потопал!

— Откуда ты знаешь, что он в подъезде делал?

— А я с улицы в этот же подъезд вошел. Открыл дверь и тоже стою слушаю. Он стал пешком подниматься, а я на лифт — гляжу, он стоит на пятом этаже, звонит в сто четырнадцатую квартиру.

— Ну ладно, — махнул рукой Шубин, — я ведь не отказываюсь: проверю его. Ладно.

Шубин с самого начала понял, что человек, которого увидел Калистратов, действительно интересен, хотя вряд ли может иметь отношение к кражам, совершенным в Остромске. Установление личности неизвестного «гастролера» было делом трудоемким и при сложившейся оперативной обстановке в городе прошло бы не замеченным начальством — этого никак не мог уразуметь честный и простодушный Калистратов. И чтобы поставить точку, капитан спросил уже другим, чуточку извиняющимся голосом:

— Весна-то как наступает? Чувствуешь, старик?

Калистратов не ответил: сегодня вечером он хотел подготовиться к контрольной по тригонометрии, очень важной контрольной, особенно для выпускников вечерней школы. Пришлось оставить: как же, «не проходите мимо»… Не прошел! А вместо благодарности — недоверие, усмешка…

«Ладно, проверю, быстренько… Не ко времени, правда. Но что делать? Главное, раскрыть бы эти кражи, — думал Шубин, переминаясь с ноги на ногу: он понадеялся на мимолетность проверки да на наступающую весну, надел демисезонное пальто и теперь мерз, — тогда не буду торчать вот так на улице. Заместитель начальника отдела уголовного розыска капитан Шубин! Звучит! Главное — идти прямо к цели, не отвлекаться на пустяки. В следующий раз, если Калистратов еще о чем-нибудь сообщит, нужно отдать другому. Себе оставлять такое, чтобы наверняка, «в цвет». Да… А если этот тип, чего доброго, до утра из дома не выйдет?! Ну и влип! Если Калистратов вообразит себя сыщиком, проходу больше не даст. Надо бы его отшить — красиво, чтоб придирок не было…»

Троллейбусы приходили уже полупустыми. Людей на улице становилось меньше, но окна в домах светились в полную силу.

— Вот он! — сказал вдруг Калистратов.

Сухощавый немолодой мужчина с хозяйственной сумкой в руке подходил к остановке.

Шубин сделал несколько шагов навстречу, даже не пытаясь скрыть чувство радости.

— Извините. Из уголовного розыска. Разрешите ваши документы.

Мужчина, ни слова не говоря, подчинившись просто, без возмущения, поставил сумку на тротуар, расстегнул пуговицу за пуговицей пальто и полез во внутренний карман пиджака.

— Пожалуйста! Вот-та, справка из колхоза.

Шубин скользнул глазами по потрепанной, износившейся бумаге, разорванной в местах перегиба.

— А в сумке что?

— Эх! Чего же у нас в сумке! — сказал мужчина и, нагнувшись, с каким-то ожесточением стал выкладывать прямо на тротуар один за другим небольшие белые батоны, именуемые покупателями просто «по тринадцать».

— Я вижу, вижу: хлеб, — остановил его Шубин.

— Нет уж, все смотрите, до конца, — он выложил еще с десяток белых батонов, начатую буханку черного хлеба, надкусанный кусок соленого огурца, завернутый в мокрый кусок газеты, и, наконец, показал на дне сумки пустую четвертинку.

— Прячь, хватит, — сказал Шубин, не оглядываясь на Калистратова.

— Приехал я к Алексеевским, они деревенские, оттуда, от нас, в сто четырнадцатой квартире живут, — продолжал колхозник, не дожидаясь расспросов, — их никого дома нет! Съездил в баню, помылся, вернулся, опять никого нету. Подождал-подождал в коридоре. Ну, надо назад собираться.

— Сейчас я сбегаю в сто четырнадцатую, — сорвался с места Калистратов. — Пусть он побудет здесь.

— Спрячьте хлеб, — сказал Шубин. Ему не нравилось, что прохожие останавливались, с интересом поглядывая на необычную сценку.

Мужчина не спеша, аккуратно стал укладывать батоны.

— Действительно, нет их никого дома, — уныло сказал Калистратов, вернувшись. — Я с соседкой разговаривал… Уехали.

— Ну что, поведете меня куда-нибудь? Пожалуйста, я с вами пойду! Я-то на рынке остановился, в Доме колхозника, в коридоре вторую ночь буду ночевать: местов нет…

Калистратов как зачарованный смотрел на белые батоны в сумке.

— Ладно, — сказал Шубин, — поезжайте. Вот ваш троллейбус подходит.

— Ну, так покудова! Извините, если что не так.

— До свиданья.

Они прошли несколько шагов, глядя вслед отъехавшему троллейбусу.

— Колхозник, а хлеб на грязный тротуар клал, — сказал вдруг Калистратов. — И куда ему столько батонов? Вроде уж не то время. У нас в деревнях сейчас пекарни понастроили — будь здоров дают продукцию…

— Ладно. Пока, — сказал Шубин.

— А насчет загара что он сказал?

— Слушай, — сказал Шубин, — ты парень наблюдательный — это хорошо. Учишься нашему делу — тоже хорошо. Но ни один повар не любит, когда заглядывают в кастрюли… Понимаешь? Я проверил его и отпустил. Тебе спасибо. В общем заходи!

— Зайду, — сказал Калистратов, но по тону его голоса понятно было, что не зайдет.

Из управления Шубин позвонил в Дом колхозника.

— Чего? — спросила какая-то старуха. — Нету тут никого… На ремонт закрылись… Летом приходите!

— Пройдоха какой-то! — сказал Шубин, бросив трубку. — Черт с ним.

В отделе Шубин об этом случае докладывать не стал. Он никогда не докладывал о своих промахах.

— Богато жить стали! — сказал на следующее утро дежурный по горотделу, принимая забытую кем-то сумку, наполненную белыми батонами. — Раньше бы никто никогда хлеб не забыл.

— Стучат, как поленья, — сказал помощник, — наверное, дней десять назад покупали.

— А где нашли сумку?

— В троллейбусе. Около вокзала.

— Ну ладно. Пиши акт на списание.

— Вам кого? — спросила соседка Ряхина. Она открыла дверь ровно настолько, что Налегин смог увидеть только седой клок волос, очки и маленький сухонький носик.

— Нужно поговорить. В домоуправлении сказали, что вы можете помочь. — Налегин поборол в себе искушение поставить ногу на порог, чтобы дверь не захлопнулась.

Старушка еще плотнее прикрыла дверь. Из узкой щелки донесся голосок:

— Кто вы будете?

— Работник милиции, — он протянул в щель красную книжку.

Женщина взяла удостоверение и исчезла, прихлопнув дверь. Налегин слышал, как в глубине квартиры раздался мужской скрипучий голос. Наконец дверь широко распахнулась.

— Заходите. Я проведу вас к мужу… Я не могу решать дела без мужа…

Она повела его через полутемный коридор к маленькой двери, чуть слышно поскребла ее пальцами и неожиданно громко закричала:

— К тебе можно, Леонидик? Он слышит плохо, — тут же пояснила старушка.

Они вошли в небольшую комнатку, выходившую окнами во двор. Верхняя фрамуга окна была приоткрыта, а на софе, сбоку от двери, закутавшись до самого подбородка в теплый плед, лежал человек по имени Леонидик. Налегину были видны только голубые глаза, не по-старчески острые.