Такая работа - Страница 25

— А что случилось, Дмитрий Степанович? — встревоженно спросила Щербакова, но в трубке уже слышались короткие гудки.

Несколько позднее, по просьбе взволнованного происходящим Скурякова, Веретенников сам позвонил прокурору. Они разговаривали долго, до тех пор, пока их не разъединила междугородная: Москва требовала разъяснений.

И тогда прокурор доложил, что информация Скурякова в общих чертах, очевидно, соответствует действительности и что завтра же лично во всем разберется.

В двадцать два часа Скурякову снова позвонили на квартиру и попросили встретить утром следователя Розянчикова, который вылетит к ним с первым же самолетом для расследования факта нарушения законности.

Уже собираясь на аэродром встречать Розянчикова, Скуряков вынес постановление о возбуждении уголовного дела против Ратанова, Егорова и Баркова и отдал его в машбюро.

Варнавина допрашивали в жизни, наверное, десятки раз; следователей он повидал разных тоже немало. Он видел и молоденьких мальчиков, только что пришедших со школьной скамьи, которые разговаривали с ним сначала неестественно строго, а потом с жалостью взывали к его больной, как им казалось, совести, и умилялись, и страдали сами больше него. Видел он и старых, опытных оперативников: они угощали его на допросах бутербродами и кефиром, говорили, что знают все и без него, но хотят «проверить его совесть». И те и другие добивались от него одного — признательных показаний.

На допросах он держал себя всегда одинаково — вежливо, но без униженности, спокойно, но без вызова; больше молчал. Когда ему предлагали курить — курил, брал папиросу не спеша, с выдержкой, иногда отказывался, когда считал, что следует показать характер. Он знал, что терпение и выдержка — лучшая броня против любого следователя, а откровенность — как солодковый корень: сосешь — приятно, а потом — горько.

Ратанов и Карамышев знали, с кем они имеют дело, и вели допрос спокойно и терпеливо, выбрав для этого кабинет отсутствующего Альгина.

Они начали допрос после обеда, часа в три дня, и опытный Варнавин, для которого это было очень важно, не мог понять, в какую смену они работают, когда они начнут, спеша домой, комкать допрос и когда зададут самые важные вопросы.

Он отвечал медленно, как можно короче, навязывая свой темп разговора, который ускорить им было трудно, так что никакой вопрос не мог застать его врасплох. Единственное, на что он не мог повлиять, была расстановка вопросов. Они расспрашивали его о детстве, о поездке в деревню, о здоровье, снова о деревне, о покупке железнодорожного билета и снова о здоровье, о том, когда обращался к врачу, о Барбешках.

Эта неопределенность, оставшийся непонятным тайный смысл вопросов тревожили его все больше и больше. И против всего этого был только его опыт, довольно ограниченный срок времени на ведение следствия по его делу и Черень, который уже, конечно, знал, что он арестован, и должен был делать все, чтобы помешать следствию.

— Что мне кажется, — тихо начал Карамышев, когда Волчару увели, — мне кажется, — голос его звучал все громче и задорнее, — это — така-а-а-я рыба, которую я еще никогда не выуживал…

— И по-моему, тоже…

Они смотрели друг на друга как заговорщики.

— Мы должны пройти по его следу шаг за шагом, проверить день за днем, все время пока он был на свободе…

— Подожди, позовем сыщиков и перейдем в мой кабинет.

— Мы должны снова поднять дела по нераскрытым преступлениям прошлых лет, — сказал Ратанов, садясь за свои стол и оглядывая всех собравшихся, — центральный универмаг, часовую мастерскую, запросить дела по области из тех районов, куда Варнавин выезжал…

— Не мог он приехать раньше, а потом достать где-нибудь билет? — спросил Тамулис.

— Ты попал в самую точку, — засмеялся Карамышев. — Именно.

— Ставку делать надо не на признание, а на сбор и закрепление иных доказательств.

Возбуждение Ратанова и Карамышева передалось и Баркову.

— Подготовить себе алиби, тайно вернуться в город, чтобы совершить кражу из нового универмага…

— Что ж, вот и начинается вторая серия, — сказал Ратанов.

Шедший по коридору Рогов услышал за дверью в кабинете Ратанова длинный тревожный звонок. Он вспомнил о новоселье, на которое был приглашен вечером вместе с Ниной, и замедлил шаг.

Ратанов, видимо, говорил по другому телефону и не мог сразу снять трубку. Потом тревожный звонок прекратился. Олег быстро загадал: если он успеет дойти до дверей своего кабинета и Ратанов в коридор не выйдет, то все обойдется. Стараясь не спешить, но и не особенно замедляя шаг, он двинулся дальше. В кабинете Дмитриев уже убирал со стола документы.

— Ратанов сейчас звонил: кража на улице Наты Бабушкиной…

«Вот и все, — подумал Рогов про новоселье, — теперь можно не беспокоиться».

Он быстро вытащил из сейфа пистолет и на ходу засовывая его во внутренний карман, как блокнот или бумажник, — одевать кобуру было уже некогда, — выбежал в коридор.

Ратанов запирал свой кабинет.

— Поскорее, — крикнул он.

Они побежали по лестнице. Позади хлопнули дверями еще несколько кабинетов.

Машин в городе было не так уж много — не Москва, тем не менее светофоры неумолимо и педантично настигали их почти через каждый квартал. Эдик виновато чертыхался. Остальные пригнулись к окнам: на месте очевидцы могли назвать приметы преступника и тогда будет важно вспомнить, не попадался ли он им по дороге.

«…Трое одного роста… синий комбинезон… высокий в кепке… студенты…»

Дмитриев запоминал почти автоматически, у молчаливого рыжеватого парня была цепкая зрительная память, о которой в отделении все знали.

Рогову сегодня это давалось с трудом: он невольно думал и о новоселье и поэтому никак не мог сосредоточиться на мелькавшем вдоль панели людском калейдоскопе. Был у него, правда, свой прием для запоминания:

«…Лиса Алиса и кот Базилио»… «Гимнаст Тибул»… «Монтажники-высотники…»

Наконец серая неприметная «победа», готовящаяся в капремонт, пробившись между двумя тяжелыми самосвалами, свернула на улицу Наты Бабушкиной.

— Бон восемнадцатый дом, — сказал Ратанов, берясь за ручку дверцы, — нас встречают.

Эдик резко затормозил у группы людей, стоявших на тротуаре. Ратанов и Егоров сразу вошли в середину маленького кружка, а Рогов и Дмитриев присоединились к любопытствующим, прислушиваясь к разговорам и отыскивая людей, которые могли оказаться полезными.

— Выбрали время, когда никого в квартире не было…

— Я, как чувствовала, пошла за молоком — вернулась… Думаю: зять сходит. А то бы и к нам забрались…

— Когда надо — милицию не найдешь днем с огнем, а когда не надо — и милиционер, и участковый, да еще и мотоцикл…

Ратанов и Егоров молчали. Они привыкли принимать на свой счет все упреки в адрес милиции.

— Небось, режутся там у себя в козла, — громко сказал мужчина пенсионер в лицо Ратанову.

У Ратанова даже желваки заходили под скулами, но он сдержался: тяжелая, оболганная недоброжелателями, любимая работа! Кто же виноват, что ты видна окружающим обычно не более чем на одну двадцатую часть, что еще о девяти двадцатых знают рядовые оперативники, выполняющие отдельные поручения, что всю громадную работу большого коллектива милиции по серьезному преступлению — и уголовного розыска, и следователей, и участковых уполномоченных, и милицейского состава, и ОРУД — ГАИ и других служб — знают от начала до конца лишь считанное число людей!

— Кто видел во дворе посторонних людей? — внезапно спросил Ратанов.

Все замолчали.

В это время подъехала вторая машина с экспертом-криминалистом, следователем и проводником с овчаркой.

— Ну, как? — спросил эксперт у Дмитриева.

Тот качнул головой в сторону.

Они пошли в дом…

Кто однажды видел семью, оставшуюся по вине негодяя без денег, без зимней одежды, без купленного за счет экономии всех членов семьи отреза на платье или костюм, уже три месяца ожидавшего в развороченном теперь шифоньере своей очереди на шитье; кто однажды видел, как, отвернувшись к стене, стоит уже не молодой широкоплечий мужчина, пережидая, пока исчезнет в горле застывший комок, а потом только говорит сдавленно: «Ничего, дело наживное», а маленькая девочка тем временем вырывается из рук соседки, чтобы крикнуть в коридор: «Мама, не плачь, мама, не надо!», тот не может уже никогда спокойно и равнодушно слушать или рассказывать о ворах, о кражах. Он не может не ненавидеть людей, несущих горе труженику; и если он работает в уголовном розыске и помощь людям стала его профессией, он не сможет думать ни о себе, ни о своей семье, пока не найдет преступника…