Такая работа - Страница 13

В пять часов утра их разбудил телефонный звонок.

В кабинете Шальнова, несмотря на открытые настежь окна, плавали сизые змейки дыма. Здесь курили всю ночь. Полковник Альгин сидел рядом с Веретенниковым на диване, откинувшись всей спиной назад. Воротник рубашки он расстегнул, галстук держал в руках. Ратанов и Карамышев тихо переговаривались у окна. Шальнов быстро опрокидывал содержимое пепельниц в урны — наводил порядок.

Оперативники молча рассаживались на стулья вдоль стен.

— Вы будете говорить? — спросил Шальнов у Альгина.

— Давайте сами — горло болит…

Он устало поправил воротник, стал одевать галстук. Веретенников внимательно следил за выражениями лиц подчиненных.

— Зацепки у нас серьезные и интересные, — откашлявшись, начал Шальнов. — Во-первых, личность подозреваемого Джалилова. В прошлом — убийца. Судим за убийство, совершенное в лагере. Его посадили в лагерь, чтобы исправился, — а он там убил человека. Прибыл в город недавно. Живет с сестрой. Сестра Джалилова — мать-одиночка. Соседи на нее жалуются: каждый день гости, каждый день пьянки. Второе: Джалилов — среднего роста, черный, постоянно носит сапоги. Третье: в ночь убийства Джалилов пришел домой поздно. Никто не может сказать — когда. Говорит, что был на реке. Ночью — на реке! Наконец, и это самое главное: у Джалилова была белая рубашка, и она бесследно исчезла. Как нарочно! А вы все, надеюсь, помните показания Сабо: преступника он видел без рубашки. Тот нес ее в руке. Можно предположить, что отмыть пятна с рубашки не удалось и ее преступники уничтожили.

На стульях среди оперативников пробежал шумок, у большинства прояснились лица.

— Я заверил руководство Управления, — поднявшись с дивана, строго и торжественно продолжил за него Веретенников, — от имени всех нас, и вас и себя, как закрепленного за городским уголовным розыском, что послезавтра, теперь, — он взглянул на часы, — можно сказать уже — завтра, во время гражданской панихиды будет объявлено имя одного из преступников. Понимаете, как это политически важно… Выступать на панихиде будет сам генерал. Лучшего из лучших хороним…

— Василий Васильевич, — Карамышев нетерпеливо ерзал на подоконнике, ловя взгляд Шальнова, — я согласен с вами: рубашка — это улика! Но не дай, как говорится, нам бог обмануться! — Как следователь, Карамышев должен был до самого конца отстаивать объективную и беспристрастную оценку доказательств — все это понимали. — Надо не прекращать поиски…

— Потому что Джалилов не признался?! — подхватил Шальнов. — Так он и не признается… Могу вас заверить. Такие, как он, признаются под нажимом доказательств. Его придется изобличать косвенными доказательствами. Это заранее известно. А искать! Искать можно всю жизнь. Ищи на здоровье! Было б желание!

— У нас есть и прямые доказательства, — устало сказал Альгин, — его надо предъявить на опознание Сабо.

— Мы предъявим его, — сразу же откликнулся Карамышев, — мы, товарищ полковник, предъявим его на опознание вечером. На том же месте и при таком же освещении…

— Ратанов, — позвал Шальнов, — надо размножить фотографии Джалилова, раздать участковым, всем. Пусть народу показывают их на участках. Может, кто-нибудь вспомнит, как видел его в пятницу.

— Не помешает, — кивнул головой Веретенников.

Барков несколько раз ловил себя на мысли о том, что уже — вечер. А было утро. Раннее летнее утро. За окном пели птицы. И люди выходили из домов, чтобы идти на работу.

— Карамышев проведет очную ставку Джалилова с сестрой, — опять заговорил Шальнов. — Барков и Гуреев сменят людей на квартире Джалилова. Тамулис поедет с фотографиями… Еще сутки, товарищи, поработать как следует…

В коридоре к Баркову подошел Ратанов. За время совещания он не произнес ни слова.

— Небольшое изменение: на квартиру Джалилова с Гуреевым поедет другой. Еще раз нужно проверить, не завозились ли в ту ночь товары в новый универмаг в доме одиннадцать. Справку Гуреев мне официальную дал. А ты все-таки съезди — может, ночью завозились или должны были завозиться товары.

— Майя, — спросил Арслан, как только Карамышев ввел ее в комнату, — где моя рубашка белая? Я купил ее, как только освободился.

— Не знаю, Арслан, — сказала она громче и спокойнее, чем требовалось, — просто не представляю…

Она откинула со лба черную, как воронье крыло, прядь волос. Большие удлиненные глаза смотрели удивленно.

— Я давно уже ее не видел. Майя! — Голос у него неожиданно прервался. — Ведь уже месяца три к нам никто не ходит… Скажи, может, ты отдала ее кому-нибудь? Скажи как есть…

— Я не знаю, Арслан. Она лежала в шкафу…

— Скажи… — У него вырвалось грубое ругательство. Карамышев быстро отошел от окна и стал между ними. — Скажи! Ты видишь, что со мною случилось! Говори же! Где рубашка?

Майя подняла голову, смуглое лицо ее чуть покраснело.

— Я продала ее Насте Барыге. Еще зимой. Она скупает по дешевке у пьяненьких, а потом продает. Я хотела тебе сказать…

Джалилов со стоном стиснул руки.

Около одиннадцати часов появился Барков.

— Товары в эту ночь не завозили и не должны были завозить. Оказывается: хоть универмаг еще не открыт, большинство товаров уже на складе.

— Интересно, — сказал Ратанов, — значит, могла быть попытка на кражу. Могли быть воры.

— Могли.

— А Джалилов был вором…

Барков поморщился, покачал головой.

Забежал Олег Рогов.

— Ну и Анастасия Ивановна, она же тетя Настя Барыга!

— Что?

— Ей лет под шестьдесят. Хитрющая-прехитрющая… И все время сушки жует. Ты, говорит, сначала, мил человек, узнай, почему мне пенсию за июнь не принесли, а потом я тебе все расскажу, что спросишь. Хорошо, думаю, пусть будет так. Звонил, звонил в собес — все занято. А она все сидит, сушки грызет. «Знаете, говорю, Анастасия Ивановна, вам придется самой туда сходить». А она мне: «А ты, мил человек, погоди маненько и опять позвони». И снова за сушки.

Ратанов нетерпеливо завозился на стуле.

— Все-таки? Покупала она рубашку у Джалиловой?

— Покупала. Еще зимой.

— Где эта рубашка?

— Продала и очень недавно. На днях. Продала на рынке молодому человеку в сапогах. Интересная деталь: покупатель этот с ней поздоровался. Говорит: «Ты ведь, бабка, из Шувалова? Я тебя знаю». Она действительно родилась в Шувалове, это километрах в тридцати к северу… Сестра ее и сейчас там живет…

— Она знает его?

— Говорит, нет. Может, говорит, вырос он или уезжал куда. Да, и еще он спросил у нее, краденая ли рубашка. Она говорит: нет, брата, говорит, Майки Джалиловой с тупика…

— Странно.

Вошел Карамышев.

— А не могло так быть, что Джалилов своим вопросом натолкнул сестру на нужный ему ответ? А с Настей они могли заранее договориться…

Карамышев, как всегда, пробовал доказательства «на разрыв», с разных сторон. Но Ратанов чувствовал, что сейчас его сомнения напрасны — дать себя обмануть Карамышев не мог.

— Ты будешь разговаривать с Настей? — спросил Ратанов.

— А как же!

— Она здесь.

Карамышев вздохнул.

— Многое решит опознание. А ты знаешь, как я не доверяю опознанию!

В дверь тихо постучали.

— Да! — крикнул Ратанов.

Никто не входил.

Ратанов подошел к двери и отворил ее. На пороге застыл красивый черноглазый паренек лет двадцати двух. Лицо у него было матовое, нежное, а над верхней губой, как у женщины, была родинка. Только руки, как заметил сразу Ратанов, были тяжелые и крепкие. И черная челка падала на лоб не прямо, а чуть приподнималась на виске, как говорят, «корова лизнула».

— Вы ко мне? Заходите, садитесь.

— Я оформляюсь на работу в милицию. Хочу в уголовный розыск. И меня прислали из отдела кадров на беседу.

Он присел на край стула, сложил руки на коленях, видимо, приготовился экзаменоваться.

«Завтра такой вот мальчик придет вместо Андрея, — подумал Ратанов, — такова жизнь».