Тайный фронт (сборник) - Страница 74

Контрразведка получала массу подобных писем. Как я уже говорил, война всегда поднимает на поверхность много грязи, и, как правило, проходит много времени, прежде чем она успевает осесть. Особенно чувствуется это в стране, находившейся под вражеской оккупацией почти в течение пяти лет. В таких условиях всегда находятся люди, которые считают, что легче пойти на сделку с врагом, чем оказывать ему сопротивление. Мэру, врачу, священнику приходится принимать отчаянно трудные решения. Должны ли они по-прежнему выполнять свои обязанности и пытаться облегчить участь своих сограждан, даже если это означает в какой-то степени сотрудничество с оккупантами? Или же они должны уйти в подполье и принести в жертву свои обязанности в отношении других людей во имя личной репутации патриота? Когда война кончается, находятся люди, которые считают своим долгом разоблачать как настоящих, так и мнимых пособников врага. Мотивы действий таких людей могут быть самыми различными: патриотический порыв или стремление расквитаться со старым врагом.

Я внимательно изучил анонимную записку. Бумага, на которой она была написана, не отличалась ничем особенным. Это был листок стандартного размера и формы, без водяных знаков. Почерк давал основание подозревать в авторе достаточно образованного человека, но одновременно он говорил о торопливости автора, поскольку в нескольких случаях печатные буквы были соединены. В конце предложений стояли точки, обведенные кружочками. Признаюсь, я испытывал большое искушение скомкать и выбросить этот листок. Я был завален работой, сотрудников и так не хватало, и к тому же я не чувствовал никакого уважения к людям, не имевшим мужества подписать своим именем серьезное обвинение против других. И тем не менее я решил подавить в себе искушение. Как указывал автор письма, расследование подобных дел входило в мои обязанности. Если кто-то испытывал столь сильную неприязнь к госпоже Сандер, что решился анонимно обвинить ее, то уж, наверное, о ней ходило достаточно сплетен, а может быть, даже имели место угрозы расправиться физически. Если она была невиновна, то своим расследованием я мог, по крайней мере, спасти ее репутацию.

Сандер — широко распространенная в Голландии фамилия, и мне потребовались два дня, чтобы составить списки всех проживавших в этом районе замужних женщин, которые ее носили. В результате последующей работы над списком мне удалось методом исключения сократить его, и среди подозреваемых осталась только одна кандидатура. Очевидно, именно об этой госпоже Сандер и говорилось в письме. Муж ее был владельцем небольшой типографии в Шевенингене. Заняв город, немцы решили использовать типографию в своих интересах и заставили Сандера заведовать ремонтом оборудования на этом предприятии. По общему признанию, Сандер оказался подлинным патриотом и помогал местной организации движения Сопротивления.

В типографии печатались приказы и распоряжения по войскам, занимавшим район. Немцы следили за тем, чтобы Сандер не мог узнать содержание печатаемых приказов. Однако благодаря своей наблюдательности он умудрялся передавать движению Сопротивления весьма полезную информацию.

В конце июля 1944 года гестаповцы арестовали Сандера. Может быть, это явилось результатом беспечности, которая овладела им, но не исключено, что гестапо, обнаружив утечку информации, устроило ловушку, и Сандер попался в нее. Несколько дней его держали в местном отделении гестапо, а потом он исчез. Никто из членов организации движения Сопротивления, опрошенных мной в тот период, не знал, что с ним случилось, но все опасались, что его тайно убили.

Однако в начале апреля 1945 года, за месяц до конца войны, Сандер появился вновь. Исхудавший, похожий скорее на огородное пугало, чем на человека, Сандер рассказал, что немцы пытали его, и показал круглые шрамы на левой руке, где, по его словам, один из допрашивавших Сандера гестаповцев прижимал горящую сигарету, стараясь заставить его говорить. Затем гестаповцы перевели его в особый лагерь на северо-западе Германии. После вступления союзников на территорию Германии узников погнали пешком на восток. Сандер воспользовался паникой во время очередного воздушного налета и бежал. Несколько дней он бродяжничал, пока его не настигли передовые канадские части. После соответствующей проверки Сандеру разрешили вернуться в родной город.

Естественно, Сандера встречали как героя. Участник движения Сопротивления, не дрогнувший под пытками и сумевший бежать, заслуживает такого приема. Однако за несколько недель до возвращения Сандера в городе распространились странные слухи, касающиеся поведения его жены. Она долго жила в Амстердаме. В этот район она переселилась за несколько лет до начала войны и не имела здесь близких родственников. Судя по слухам, вскоре после ареста Сандера его жена стала любовницей гестаповского офицера, проживавшего в одной из комнат квартиры Сандеров, на втором этаже того же дома, где находилась типография. Люди с горькой усмешкой рассказывали, что, в то время как Сандер обманывал нацистов в своей типографии на первом этаже, жена обманывала его с нацистами на втором.

Деликатность положения Сандера после возвращения в город состояла в том, что он ничего не знал о тех слухах, которые ходили по городу в отношении поведения его жены. По понятным причинам никто не мог набраться смелости поведать возвратившемуся герою непроверенные сведения, тем более во время посвященных ему торжеств.

Сомнения такого рода мучили и меня. «Стоит ли бередить зажившие раны? Нужно ли заниматься расследованием, чтобы под здоровой кожей вскрыть гнойник, который сделает невозможной только что наладившуюся счастливую, как всем казалось, супружескую жизнь?» — размышлял я.

И все же, в конце концов, я счел необходимым заняться этим делом. Чтобы предотвратить распространение новых сплетен, я решил не вызывать госпожу Сандер к себе, а посетить ее на квартире, сделав вид, будто это обычный визит вежливости. Время для визита я выбрал с таким расчетом, чтобы Сандера не было дома.

Госпожа Сандер сама открыла дверь и, когда я представился, пригласила войти. Пока мы болтали о пустяках, я пытался составить представление о хозяйке. На мой взгляд, ей перевалило за тридцать. Полная и миловидная, она не была писаной красавицей и не обладала, судя по первому впечатлению, способностью вызывать мгновенную страсть. Вместе с тем от нее веяло какой-то трудно уловимой теплотой. Легко было представить, что немецкому офицеру, оказавшемуся вдали от дома и семьи, понравилась эта женщина.

Она явно не была глупа. После нескольких минут беседы на общие темы она улыбнулась и с подкупающей прямотой сказала:

— Господин Пинто, я уверена, что вы очень заняты по работе и пришли ко мне не только для того, чтобы поговорить о погоде и послевоенных житейских проблемах. Очевидно, у вас есть более важная причина.

Мне оставалось лишь ответить улыбкой на улыбку и согласиться.

— Да, госпожа Сандер, вы правы, и поэтому разрешите приступить к делу без дальнейших проволочек. — Не говоря больше ни слова, я вынул из бумажника анонимную записку и протянул ей.

— Пожалуйста, прочтите это!

Госпожа Сандер взглянула на листок, вздрогнула, на какое-то мгновение побледнела, а потом все лицо ее залилось краской. Она уронила листок на пол и несколько минут сидела, закрыв лицо руками и низко опустив голову.

Наконец она мягко сказала:

— Вы, господин Пинто, должно быть, большой мастер допрашивать людей?

— Пожалуй, так, — ответил я.

— И, в конце концов, вы добиваетесь от них правды?

Я пожал плечами.

— Надеюсь, чаще бывает именно так, — продолжала госпожа Сандер, — и мне нет смысла пытаться дурачить вас. Рано или поздно вы доберетесь до фактов. Это письмо справедливо и вместе с тем несправедливо. Разрешите, я поясню.

И она рассказала мне свою историю. Вначале говорила сбивчиво, но постепенно самообладание возвращалось к ней. В течение пяти лет оккупации несколько немецких офицеров старших рангов были по очереди расквартированы у нее в доме. Они держали себя учтиво, проводили время в своих комнатах и заговаривали с ней или с ее мужем только в случае необходимости.