Тайный фронт (сборник) - Страница 62

Невольным движением Хендрик протянул над столом свои сильные руки. Я внутренне содрогнулся. Такой, как он, не пощадит предателя.

— Если Верлуп виновен, он предстанет перед судом. — Голос мой был суров. — Я не могу допустить самоуправства.

Хендрик смущенно улыбнулся.

— Простите, полковник, — проговорил он, — я забыл, что закон снова восторжествовал на нашей земле. Могу ли я сказать Верлупу, что вы хотите видеть его?

— Нет, пожалуй, не надо. Если он знает о ваших подозрениях, это только насторожит его. Скажите, известно ему и другим о действительных задачах моей работы?

— Я думаю, об этом мало кто знает.

— Тогда объявим, что я составляю доклад для верховного командования союзников в Европе о деятельности голландского движения Сопротивления. В общем, это не так далеко от истины. Мне, естественно, придется встретиться со всеми теми, кто принимал активное участие в движении Сопротивления в районе Эйндховена. Если я приглашу Верлупа, будем надеяться, что он расценит это как обычный опрос.

Хендрик согласился.

— Это должно получиться. Так я объявлю об этом, если вы не возражаете? — сказал мне Хендрик.

— Да, конечно.

Хендрик поднялся, почти раздавил мою руку в прощальном пожатии и захромал к двери.

С целью маскировки возникшего замысла я провел несколько бесед с участниками местного движения Сопротивления. Наконец спустя примерно неделю пришла очередь Корнелиса Верлупа представить информацию для моего «отчета» верховному командованию союзников в Европе. Однако план, который мы разработали с Хендриком, и который предназначался для усыпления бдительности Верлупа, осуществить так, как нам хотелось, не удалось. Накануне того дня, когда Верлуп должен был появиться у меня, я получил совершенно секретное сообщение от моего коллеги, работавшего офицером связи в штабе верховного командования. В сообщении говорилось следующее: один из старших офицеров немецкой контрразведки, который недавно был схвачен, заявил, что в районе Эйндховена он был связан с неким Корнелисом Верлупом. Сообщение содержало также указание допросить Верлупа и держать его под строгим арестом до тех пор, пока обстоятельства дела не выяснятся полностью.

На следующий день Верлупа арестовали и доставили в мой временный рабочий кабинет. Сообщение из штаба подтверждало самые худшие подозрения Хендрика, и, тем не менее, я по-прежнему хотел отнестись к делу без предубеждения. Война еще не кончилась, и немцы могли надеяться когда-нибудь снова захватить Эйндховен. Было бы глупо ждать, что офицер немецкой контрразведки выдаст свои действительные контакты в этом районе. Он мог узнать имя Верлупа случайно, из списков рабочих радиозавода, где Верлуп играл далеко не последнюю роль. Действия офицера могли оказаться частью плана скрыть действительные факты и попытаться направить усилия нашей контрразведки по ложному следу, возбудив подозрения в отношении невиновного человека. Дело велось в соответствии с обычной практикой. Верлупа тщательно обыскали. Изъятые у него вещи лежали теперь передо мной, а сам он ожидал допроса под стражей в соседней комнате.

Я давно уже усвоил правило, что перед началом допроса следует самым внимательным образом изучить вещи подозреваемого. Содержимое карманов может дать представление о характере, привычках и образе жизни человека. Если, например, он носит при себе расческу, пару карманных ножниц и пилку, то нетрудно догадаться, что он заботится о своем внешнем виде и, может быть, даже тщеславен. Наличие порнографических открыток в бумажнике, очевидно, свидетельствует о неудовлетворенности семейной жизнью, и человек, ведущий допрос, должен помнить об этом, определяя направление допроса. Но еще важнее найти улики, указывающие на способ связи с противником. Шпионаж теряет всякий смысл, если шпион лишен возможности передавать по назначению добываемую информацию.

И вот передо мной личные вещи Верлупа. Это самые обычные предметы личного обихода. Я на всякий случай разобрал дешевую авторучку, заглянул в колпачок и внутреннюю часть корпуса, но они не содержали ничего подозрительного. Довольно грязный носовой платок не походил на замаскированную географическую карту, а мелкие купюры денег, составлявшие довольно скромную сумму, даже при исследовании под сильным светом не обнаружили никаких секретных знаков. В ручных часах Верлупа распространенной голландской модели, после того как я в поисках секретов и условностей проколол булавкой ремешок, снял стекло и вынул механизм, также не удалось найти ничего такого, что подтверждало бы подозрения. Потрепанный кожаный бумажник помимо денег содержал удостоверение личности, фотографию улыбающейся женщины с ребенком, пару почтовых марок и записную книжку с календарем. Записная книжка заинтересовала меня. На каждой ее странице вплоть до переживаемой нами недели были сделаны пометки, которые походили на своеобразный код. Во время допроса я решил сконцентрировать внимание на этой книжке, но позже выяснилось, что это была тактическая ошибка. Помимо перечисленных вещей Верлуп имел еще коробку спичек.

Бо́льшая часть утреннего времени ушла на рассмотрение этих скромных пожитков Верлупа. Я распорядился, чтобы ему пораньше дали обед, подкрепился сам и назначил начало допроса на час дня.

Верлуп вошел в комнату, а охрана осталась в коридоре. Я указал Верлупу на стул по другую сторону стола и несколько мгновений разглядывал его.

Это был парень лет тридцати с приятным лицом и прямым взглядом. Он обладал хорошей выправкой и выглядел физически тренированным человеком. Я уже знал от Хендрика, что Верлуп заботился о своем здоровье, и по тем немногим движениям, которые он проделал в моей комнате, было нетрудно распознать в нем атлета. Я протянул через стол пачку сигарет, но он отказался. Пока я прикуривал, Верлуп разразился страстной речью. Он был возмущен тем, что арестован своими же, как он выразился, средь бела дня, в своем собственном доме, на глазах у удивленных соседей.

— Вы знаете, что грязь пристает, — сказал Верлуп. — Я уверен в своей невиновности, и вы также скоро поймете это. Но что подумают товарищи? Они теперь будут показывать на меня пальцами и шушукаться за моей спиной!

— Это не настоящие товарищи, если они готовы поверить в худшее, — заметил я. — Не беспокойтесь, Верлуп, если вы невиновны, как утверждаете, мы позаботимся, чтобы об этом стало известно достаточно широко.

— В чем же меня обвиняют? — спросил он. — Именно меня, и никого другого! Если бы я слонялся по округе, ничего не делая, это еще можно было бы понять. Но ведь я участвовал в движении Сопротивления, много раз рисковал жизнью, и вот вам благодарность! Почему вы не обратитесь к нашему руководителю, самому Хендрику? Это хороший парень. Он наверняка подтвердит, что я честно выполнял свой долг.

Я подавил в себе невольную усмешку и промолчал, дав Верлупу возможность выговориться. Когда же он начал повторяться, я прервал его.

— Послушайте, Верлуп, чем скорее мы начнем говорить о деле, тем скорее вы сможете доказать свою невиновность. Так почему бы вам не рассказать о себе, о вашей работе, о том, как вы присоединились к движению Сопротивления, а также о других вещах и событиях, которые вы сочтете, имеющими значение. Спешить нам некуда, но и терять времени не стоит.

Верлуп снова начал говорить, и слова полились неудержимым потоком.

Верлуп рассказал мне, что в школе много занимался легкой атлетикой, завоевал несколько медалей в беге на средние дистанции, хорошо плавал и в этом виде спорта защищал на соревнованиях честь своего округа.

Верлуп заявил с усмешкой, что никогда не преуспевал в умственной работе, но зато был сноровистым и интересовался законами электричества еще мальчишкой. По этой причине после окончания школы в 1932 году он направил свои стопы на радиозавод. Работал старательно. Вскоре был замечен администрацией и повышен в должности. Ко времени женитьбы (1939 год), как раз перед началом войны, едва достигнув двадцати четырех лет, он был назначен цеховым старостой. В сороковом году у него родилась дочь. Он продолжал работать на заводе и после оккупации Голландии немцами.