Тайный фронт (сборник) - Страница 60

— Хорошо. Но, тем не менее, большую часть пути вы шли пешком?

— Да.

— Хорошо. Разуйтесь! — приказал я.

Дикстра была так удивлена, что повиновалась. Быстро выпалив: «Извините», я нагнулся и ощупал ступню ее правой ноги сквозь тонкий шелковый чулок. Она смотрела на меня удивленными глазами и, очевидно, подумала, что я схожу с ума.

— Мисс Дикстра, — проговорил я резко, — это не ноги человека, который только что прошел около тысячи километров за шесть недель и износил подошвы на башмаках до такого состояния, что они стали не толще бумажного листа. У солдата-пехотинца кожа затвердевает вокруг пяток и на ступне. Ваши ноги нежны, как у ребенка. Вы прибыли в Лиссабон на мягком сиденье немецкой штабной машины, а не на этих маленьких, изнеженных ножках!

Дикстра поняла, что проиграла. Она попробовала было отшутиться, но я, не отвечая, продолжал насмешливо смотреть на ее ноги. Наконец она сдалась и призналась во всем. Оказывается, она полюбила лейтенанта немецкой разведки и под его влиянием согласилась работать на нацистов. До гитлеровской разведки дошел слух, что герцог Монмут прилетит в Лиссабон по поручению международного Красного Креста. Разведка и раньше знала о его слабости к хорошеньким девушкам и о том, что до войны у него было несколько видных друзей в Голландии. План абвера состоял в следующем: Дикстра должна была завязать знакомство с герцогом, представившись ему дальней родственницей одного из его друзей. Антон и Билли действительно были схвачены незадолго до этого вблизи Лиона. Если бы Дикстра сказала герцогу, что она лишь сопровождала Антона и Билли во время побега из Голландии, и умолчала про французскую часть маршрута, то она не только завоевала бы симпатии герцога, но и имела бы готовую и прочную легенду к моменту допроса по прибытии в Англию. Абверовцы полагали, что в случае поручительства герцога ее опрос контрразведкой будет носить поверхностный характер.

Я вызвал герцога и начальника авиабазы. Первый ворвался в разгневанном состоянии, но, прежде чем он успел выразить кипевшие в нем чувства, мне удалось сказать:

— Ваша спутница, старый друг семьи, только что призналась в том, что является германским агентом. Мы задержим ее здесь, пока ее признание не будет написано и заверено, а затем она будет направлена в Лондон. Вам же может быть предъявлено обвинение в содействии ее преступным замыслам, но я не намерен арестовывать вас. Предлагаю вам проследовать домой и считать себя находящимся под домашним арестом, пока это дело не будет закончено. Вам, возможно, придется сдать паспорт, и я прошу вас не покидать Лондон без дополнительного уведомления.

Наступила тишина, которая обычно бывает перед взрывом бомбы. Но на этот раз дело ограничилось негромким хлопком: его светлость герцог Монмут покорно вышел из комнаты.

На этом история кончается. Насколько мне известно, Дикстра не была отдана под суд. Обвинение против нее содержало мало фактов, и представители высших кругов, возможно, сочли неразумным привлекать во время войны главу благородного рода к суду в качестве соучастника в деле по обвинению в шпионаже. Дикстру интернировали до конца войны, а затем переправили в Голландию. Там она должна была предстать перед голландским судом за преступления против своего народа.

Герцог, конечно, не был виновен в попытке помочь шпионке. Подобно многим мужчинам, он поверил хорошенькому личику и невинно звучащему рассказу. Но я полагаю, он усвоил этот урок.

Последнее слово в этой истории принадлежит вздохнувшему с облегчением Гоукинсу, который, провожая меня и Альберта, сказал:

— Итак, я теперь знаю, что означают буквы В. О. Ч. (весьма ответственный человек): это, скорее, «весьма опрометчивый человек».

Как только противник раскрыл метод ведения разведки, от него следует немедленно отказаться. Это один из первых постулатов, который необходимо усвоить. Насколько бы хитроумным ни был замысел и каким бы надежным он ни казался раньше, его следует отбросить в ту секунду, когда секрет перестает быть секретом.

Подготовка агента требует многих месяцев и даже лет. Подвергать ненужному риску смелого и умного человека равносильно бесцельной потере драгоценного времени и усилий, не говоря уж о бессмысленной жертве.

В течение двух мировых войн немецкая разведка славилась тщательностью и доскональностью разработки своих операций. Она часто шла на преодоление бесконечных трудностей с целью подготовки агента и его документации в соответствии с выбранной легендой и поручаемым заданием. Примером является известное дело Ван дер Кибома. Абвер снабдил его костюмом из английской ткани и даже английского пошива; его удостоверение личности точно соответствовало оригиналу по цвету и имело необходимые отметки. Если бы наша контрразведка не получила заранее сведений о предстоящем прибытии его, он легко мог бы слиться с разношерстным населением Англии военного времени.

Если у германской разведки и был недостаток, то это прежде всего приверженность к «массовому производству». Агенты назубок знали свои задачи, однако не уделялось достаточного внимания развитию инициативы или быстрой реакции на неожиданно возникающую ситуацию. К тому же абвер упрямо слишком часто пользовался такими методами, которые давно были разоблачены нашей контрразведкой.

Эти замечания служат предисловием к одному из самых трудных дел, которым мне пришлось заниматься. События, описанные ниже, относятся к истории Корнелиса Верлупа.

В конце октября 1944 года я был руководителем миссии голландской контрразведки при штабе верховного главнокомандующего союзными войсками и находился в Эйндховене. В стране, бывшей четыре года под оккупацией и внезапно оказавшейся освобожденной, происходят странные вещи. Потоком поступают сообщения о случаях сотрудничества с врагами, начиная с самых открытых и откровенных и кончая дико фантастическими, обычно порождаемыми стремлением расплатиться за старые обиды.

Представители общественности сталкиваются с одной из самых трудных проблем, когда они становятся свидетелями оккупации противником их города или района. Возьмите, к примеру, местного врача. Является ли его долгом оставаться на своем посту и помогать больным, хотя это означает, что ему придется следовать инструкциям и приказам военного коменданта? Или же он должен уйти в подполье и предоставить больных самим себе? А что тогда делать священнику или бургомистру? Должны ли они оставаться на своих постах, рискуя впоследствии быть обвиненными в сотрудничестве с врагами? Или, напротив, являясь патриотами, должны бросить людей на произвол судьбы? На все эти вопросы не может быть готового ответа. Каждый гражданин, оказавшись лицом к лицу с жестокой действительностью, порожденной оккупацией родины врагом, должен сам найти ответ на подобные вопросы. Трудно приходится тем, кто выбирает путь, осуждаемый обществом.

Я же, находясь в Эйндховене, занимался поисками правильного пути в лабиринте обвинений и контробвинений, пытался раскрыть, кто предатель, а кто патриот. Пришлось просеивать и проверять факты в пользу обвинений и оправданий, выявлять мотивы, которыми руководствовались в своих действиях обвинители и обвиняемые. Это была изнурительная работа.

Однажды мне пришлось встретиться с человеком по имени Хендрик. Он руководил группой движения Сопротивления около трех лет и показал себя активным борцом и ярым противником нацистов. Это был человек среднего роста, с невероятно широкими плечами и огромными ручищами. Я давно уже вышел из категории легкого веса, но чувствовал, что в схватке он смог бы поднять меня и переломить мне спину с такой же легкостью, с какой крестьянин отворачивает голову цыпленку. Однажды вместе с другими членами группы движения Сопротивления Хендрик попал в засаду, организованную гестаповцами, и был арестован. Два дня спустя Хендрику удалось бежать (он убил охранника), но гестаповцы успели навсегда изуродовать его, раздробив коленную чашечку ударами каучуковой дубинки. Их усилия заставить его говорить оказались; безуспешными.