Тайные тропы (илл. С. Бродского) - Страница 36

Изменить размер шрифта:

На первой странице, кроме даты, ничего не было. Текст начинался со второго листа. Первой оказалась цитата из брошюры Яльмара Шахта:

«Первым шагом Европы должна быть борьба с большевизмом, вторым шагом – эксплуатация естественных богатств России».

«Историю мира творили только меньшинства. Адольф Гитлер».

«Мое дело не наводить справедливость, а искоренять и уничтожать. Геринг».

Никита Родионович стал читать вслух:

– «Наши враги могут вести войну сколько им угодно. Мы сделаем все, чтобы их разбить. То, что они нас когда-нибудь разобьют, невозможно и исключено. Гитлер. 3.10.1941 года».

Сбоку цитаты рукой Кибица были поставлены три огромных вопросительных знака.

– «Сегодня я могу сказать с уверенностью, что до зимы русская армия не будет более опасна ни для Германии, ни для Европы. Я вас прошу вспомнить об этом через несколько месяцев. Геббельс. Заявление турецким журналистам 15.10.1942 года». И надпись поперек: «Я вспомнил об этом ровно через год. Турецким журналистам не советую вспоминать».

– Критикует начальство! – рассмеялся Андрей.

– Да, похоже на это… «Можно уже мне поверить в то, что чем мы однажды овладели, мы удерживаем действительно так прочно, что туда, где мы стоим в эту войну, уже никто более не придет. Гитлер. 10.11.1942 года». И добавление Кибица: «Мой фюрер! А Сталинград, Орел, Харьков, Донбасс, Брянск, Киев?! Несолидно получается»… «Отступление великих полководцев и армий, закаленных в боях, напоминает уход раненого льва, и это бесспорно лучшая теория. Клаузевиц». И постскриптум Кибица: «Теория не в нашу пользу». Не завидую фюреру: подчиненные у него не совсем надежные, – заметил Никита Родионович. – Ну, хватит, а то, неровен час, вернется сам Кибиц. – И Ожогин положил тетрадь на полку.

– А может, с собой прихватим? – вырвалось у Андрея.

Никита Родионович покачал головой: нельзя.

Друзья подождали с полчаса. Кибиц не возвращался.

– Ну, пойдем, уже первый час… Зорг, наверно, беспокоится.

…Друзей приняла жена Зорга. Самого его не оказалось дома. Она объяснила, что мужа минут двадцать назад вызвал к себе Юргенс, и провела друзей в свою комнату.

В углу стоял прекрасный, почти в рост человека, трельяж, отделанный красным деревом. На туалетном столике, на этажерке, на пианино была расставлены затейливые статуэтки, изящные флаконы с духами, всевозможных размеров баночки, пилочки и прочие принадлежности кокетливой и придирчиво относящейся к своей внешности женщины.

Жена Зорга села за пианино и бурно заиграла вальс из «Фауста».

Через несколько минут вошел Зорг, очень расстроенный, и объявил друзьям, что занятий не будет.

Ожогин и Грязнов, не вступая в расспросы, раскланялись и ушли.

– Что-то приключилось, – сказал по дороге домой Никита Родионович.

– Да, и необычайное, – согласился Андрей.

Дома друзья заговорили о тетради Кибица. Из пометок Кибица выходило, что он считает виновником неизбежного поражения Германии нынешних ее руководителей, которые завели Германию в тупик.

– Эта тетрадь нам пригодится, – сказал Никита Родионович. – Мы ее используем против него.

– Каким образом?

– Сразу сказать трудно. Надо обдумать все хорошенько и не торопясь.

В полдень в парадное кто-то постучал. Никита Родионович вышел открыть дверь и увидел Варвару Карповну.

– Вы удивлены моему приходу? – спросила Тряскина.

– Удивлен.

– У вас, конечно, будет тысяча вопросов, как и что произошло?

– Пожалуй, нет.

– Почему? – несколько разочарованно произнесла Тряскина и опустилась на диван.

– Потому что я знаю все: отец навещал вас, вы рассказывали ему, он – соседям, а те – нам.

Никита Родионович пытливо разглядывал Тряскину. В ее поведении, как ему казалось, появилось что-то новое: она стала спокойнее, похудела, исчезло дерзкое выражение глаз.

– Знать бы вот только, случайно в меня пуля попала или нет, – прищурив глаза, проговорила Варвара Карповна.

– А зачем это знать? Ну, допустим, вам скажут, что не случайно, что вы предпримете? – спросил, чуть заметно улыбнувшись, Ожогин.

– Что?

– Да.

– Поблагодарю от всей души… Если бы пуля обошла меня, тюрьмы мне не миновать. Кто бы поверил в то, что я тут не замешана!

– Стрелявший в Родэ не имел ни малейшего намерения нанести вам хотя бы царапину, – заверил Никита Родионович. И, желая переменить тему разговора, задал новый вопрос – что Тряскина собирается предпринять в дальнейшем.

Варвара Карповна уже думала над этим и поделилась своими мыслями. Она считала невозможным в данный момент сидеть дома без дела, тем более что Гунке, посетивший ее в больнице, сказал, что ждет ее в гестапо. Тряскина знала также, что на ее место никто еще не принят.

Ожогин тоже считал, что рвать отношения с гестапо сейчас невыгодно, но промолчал.

– Я согласна подождать, – сказала Варвара Карповна. – Но у меня так много неясностей, в голове – сумбур…

– То есть?..

Тряскина нахмурила лоб, сделала над собой усилие, будто что-то припоминая, и заговорила вдруг быстро, горячо:

– Как нам удастся реабилитировать себя, оправдаться перед советской властью? Мы уничтожили Родэ. Вы жертвовали собой, а я приняла пулю. Но кто же поверит, что убили, допустим, вы, а убийству содействовала я? Подобное может заявить любой, тем более что виновник не найден. Чем же мы докажем то, что сделали?

– На этот вопрос я вам уже отвечал, – спокойно произнес Ожогин. – Положитесь целиком на меня.

– Хорошо, – вздохнула Тряскина, – я согласна, но меня волнует и другое: достаточно ли того, что мы сделали для искупления нашей вины?

– Нет, пожалуй, недостаточно. Точнее, очень мало.

Тряскина прислонила голову к стене и задумалась.

– Да, – произнесла она тихо, – но что я могу еще сделать?

– А вот об этом давайте подумаем сообща.

27

Пришел яркий май, с нежной зеленью распустившихся деревьев, с ароматом цветущей черемухи, с соловьиными трелями на зорьках, со звоном разноголосых птиц. Перестала дымиться земля, просохла, прогрелась, покрылась ярко-зеленым ковром.

Все ожидали дождя, но его не было. Бездождной оказалась большая половина апреля. Бездождьем начался и май.

Сегодня с утра на горизонте появились темные облака, загромыхали первые раскаты далекого грома, дохнуло свежестью, но дождь так и не пошел.

– Плохо дело: засуха будет с весны, – сказал Кривовяз, внимательно осматривая чистое небо. – Вот смотри. – Он сорвал едва возвышавшийся над зеленым покровом лесной полянки стройный одуванчик и подал его начальнику разведки Костину. – Он в эту пору должен быть в два раза больше, а не таким карапузом…

Начальник разведки посмотрел сквозь очки на поданный ему цветок, но ничего не сказал.

Кривовяз и Костин обогнули маленькое озеро. Его зеркальная гладь отсвечивала перламутром. Над водой летали стрекозы. Пугливые бекасы, увидев людей, вспорхнули и исчезли на другом берегу.

– И озеро недолго проживет без дождя, – заметил Кривовяз, – иссохнет…

Костина удивляли слова командира. Почему его беспокоит отсутствие дождя, судьба никому не нужного лесного озера, все эти одуванчики, стрекозы и бекасы? Сейчас не до этого. Настала третья партизанская весна, и чем суше она, чем меньше слякоти и сырости в лесу, тем лучше для партизан, тем подвижнее и боеспособнее они будут. При чем тут эта весенняя лирика?..

Под низкорослой, но развесистой сосной на разостланной плащ-палатке спал Сашутка.

– Вернулся, – тихо сказал командир бригады, увидев своего ординарца. – Ну, пусть подремлет еще маленько, поговорить успеем.

Кривовяз опустился на траву, достал трубку и кисет. Рядом сел начальник разведки. Набив трубку махоркой, Иннокентий Степанович передал кисет Костину. Тот взял его, но не закурил: на голодный желудок курить не хотелось.

Привязанный к березе конь жадно щипал траву. На ногах и на груди у него подсыхали куски желтовато-белой пены. Видать, торопился парень. Иннокентий Степанович задержал взгляд на спящем ординарце. Ему и жаль было будить уставшего Сашутку и в то же время не терпелось узнать новости. Кривовяз осторожно тронул Сашутку за плечо, и тот моментально вскочил, протирая глаза.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com