Тайные письма великих людей - Страница 16

Я вижу, что новая заря моего сердца пылаетъ слишкомъ ярко, и черезчуръ замѣтна. Безъ этого письма я могъ бы помѣшать вашему призванію, которое мнѣ все же дороже всего на свѣтѣ. Пусть будетъ то, что пошлетъ мнѣ небо. Я спокоенъ, будучи убѣжденъ, что поступаю правильно.

Генрихъ Клейстъ.

Если завтра вы не откажетесь отъ прогулки, то я могъ бы узнать, что вы думаете и какъ судите о моемъ шагѣ. О путешествіи моемъ я не упоминалъ по причинамъ, которыя вы сами извините. Поэтому молчите о немъ и вы! Мы вѣдь понимаемъ другъ друга.

Франкфуртъ на Одерѣ. 10 апрѣля 1802.

Дорогой Генрихъ! Я не знаю въ точности, гдѣ твое теперешнее мѣстопребываніе, и потому мало вѣроятія, что письмо еще застанетъ тебя тамъ, гдѣ, какъ я слышала, ты находишься; но дольше молчать я не могу. Если я напишу напрасно, то не моя вина, что ты не получишь обо мнѣ вѣсти. Болѣе двухъ мѣсяцевъ провела твоя семья въ Гульбенѣ, и даже отъ нея я не могла узнать, странствуешь ли ты еще среди смертныхъ, или обмѣнилъ уже тѣсныя одежды этого міра на лучшія?

Наконецъ они снова здѣсь, и такъ какъ я черезъ огромную боль поняла, насколько мучительно ничего не знать о томъ, что всего ближе сердцу, то не буду медлить и скажу тебѣ, какъ я живу. Хорошаго узнаешь мало.

Ульрика писала тебѣ, что я имѣла несчастье потерять внезапно любимаго брата, – о томъ, какъ это было мнѣ больно, нечего и говорить. Ты помнишь, что мы съ ранняго дѣтства были лучшими друзьями и очень любили другъ друга. Еще такъ недавно веселились мы съ нимъ на серебряной свадьбѣ нашихъ родителей; онъ покинулъ насъ совсѣмъ здоровымъ, и вдругъ получаемъ извѣстіе о его кончинѣ. Первое время я словно окаменѣла, не говорила, не плакала. Алеманъ, часто бывавшій у насъ въ это печальное время, говоритъ, что его очень пугала моя каменная улыбка. Природа не выдержала этого ужаснаго состоянія, и я тяжко заболѣла. Однажды ночью, когда Луиза послала за докторомъ, такъ какъ у меня было сильное удушье, и я ежеминутно могла задохнуться, – мысль о смерти была мнѣ совсѣмъ не страшна.

Но голосъ изъ глубины души: «о тебѣ будутъ печалиться любимые тобою, и одного ты можешь еще осчастливить», – вдохнулъ въ меня новыя силы, и я радовалась тому, что врачебное искусство возстановило мое здоровье. Въ ту пору, дорогой Генрихъ, письмо отъ тебя могло бы значительно облегчить мое состояніе, но твое молчаніе усилило мою муку.

Видѣть родителей, доселѣ всегда счастливыхъ, – видѣть ихъ вдругъ такими убитыми, и особенно видѣть мать вѣчно въ слезахъ, – это было слишкомъ. Сверхъ того, мнѣ предстояло вынести еще большую борьбу. Въ Линдовѣ скончалась настоятельница. И такъ какъ о старѣйшей въ монастырѣ черезчуръ много говорили, а я была второю, можно было ожидать, что настоятельницею буду я. Дѣйствительно, меня спрашивали, хочу ли я быть ею; матушка совѣтовала мнѣ занять этотъ постъ, для меня чрезвычайно выгодный, межъ тѣмъ какъ я не могла еще опредѣлить моего будущаго. Но мысль жить постоянно въ Линдовѣ (что было бы въ такомъ случаѣ необходимо) и воспоминаніе обѣщанія, даннаго мною тебѣ, – не жить тамъ – заставили меня избрать въ настоятельницы фрейлейнъ фонъ Рандовъ, которая вскорѣ и займетъ это мѣсто.

Неужели тебѣ меня не жаль? Мнѣ пришлось много вынести. Утѣшь меня поскорѣе радостною вѣстью о себѣ, подари мнѣ какъ-нибудь два часа и напиши побольше.

Отъ сестеръ твоихъ слышу только, что ты пишешь имъ рѣдко, и самое большее, что могу узнать отъ нихъ, – это названіе твоего мѣстопребыванія; поэтому можешь себѣ представить, какъ хочется мнѣ услышать побольше о тебѣ.

Радостей у меня мало; порою наша маленькая Эмилія доставляетъ мнѣ счастливыя минуты. Она начинаетъ уже говорить, и когда я спрашиваю: «что дѣлаетъ твое сердечко?» она отвѣчаетъ отчетливо: “mon coeur palpite”, и при этомъ держитъ правую ручку на сердцѣ. Когда я спрашиваю: «гдѣ Клейстъ?» она раскрываетъ книгу и цѣлуетъ твой портретъ. Обрадуй меня скорѣе письмомъ, я очень нуждаюсь въ утѣшеніи.

Весна вернулась, но не принесла съ собою счастливыхъ минутъ, которыя она у меня отняла. Но я буду надѣяться. Рѣка, которая никогда не течетъ обратно, катится черезъ пустыни и скалы, но въ концѣ-концовъ доходитъ до прекрасныхъ, плодородныхъ странъ. Почему бы и мнѣ не ждать отъ рѣки-времени, что, наконецъ, и она приведетъ меня къ прекраснѣйшимъ берегамъ? Желаю тебѣ какъ можно больше счастливыхъ дней въ твоемъ путешествіи, а затѣмъ, наконецъ, и радостнаго отдыха.

Обѣ картины Л. и книга со стихами хранятся у меня, остальныя вещи у твоего брата. Думали, что онѣ принадлежатъ Карлу, и потихоньку переслали ихъ мнѣ.

Напиши скорѣе твоей Вильгельминѣ.

Ааринзель, близъ Туна, 20 мая 1802 г.

Дорогая Вильгельмина!

Къ новому году получилъ я твое письмо, въ которомъ ты снова, съ большою сердечностью, требуешь, чтобы я вернулся на родину, и съ безконечною нѣжностью напоминаешь мнѣ о твоемъ родномъ домѣ и о слабости твоего здоровья, какъ о причинахъ, мѣшающихъ тебѣ послѣдовать за мною въ Швейцарію, и заканчиваешь словами: «Прочитавъ все это, дѣлай, какъ знаешь». Я же, имѣя намѣреніе пріобрѣсть здѣсь землю, не жалѣлъ, съ своей стороны, просьбъ и объясненій въ цѣломъ рядѣ предшествующихъ писемъ, такъ что отъ дальнѣйшаго письма ждать было ужъ нечего; такъ какъ изъ твоихъ словъ мнѣ показалось яснымъ, что и ты не ожидаешь отъ меня дальнѣйшихъ настояній, то я избавилъ и тебя и себя отъ непріятности письменнаго объясненія, которой, однако, только что полученное письмо отъ меня требуетъ.

По всей вѣроятности, я никогда не возвращусь на родину. Вы, женщины, не понимаете одного слова въ нѣмецкомъ языкѣ; оно гласитъ: честолюбіе. Я могу вернуться лишь въ одномъ случаѣ, а именно, если смогу отвѣтить ожиданіямъ людей, которыхъ я легкомысленно раздражилъ цѣлымъ рядомъ хвастливыхъ шаговъ. Это возможно, но пока невѣроятно. Короче говоря, если я не могу съ честью появиться на родинѣ, то этого никогда и не будетъ. Это такъ же неизмѣнно, какъ характеръ моей души.

Я имѣлъ намѣреніе купить себѣ небольшое имѣньице въ Швейцаріи, и Паннвицъ уже переслалъ мнѣ для этой цѣли остатки моего состоянія, какъ вдругъ за недѣлю до полученія мною денегъ отвратительное народное возстаніе отпугнуло меня отъ этого. Я сталъ считать счастьемъ, что ты не захотѣла послѣдовать за мною въ Швейцарію, уединился въ домикѣ на островкѣ на рѣкѣ Аарѣ, гдѣ теперь, съ радостью или безрадостно, долженъ приняться за писательство.

Межъ тѣмъ, въ ожиданіи того, что мнѣ посчастливится, – если мнѣ вообще когда-нибудь посчастливится, – мое маленькое состояніе все убываетъ, и черезъ годъ, по всей вѣроятности, я буду совсѣмъ бѣднякомъ. Въ этомъ положеніи, когда у меня, кромѣ горя, которое я дѣлю съ тобою, есть еще и другія заботы, тебѣ совсѣмъ неизвѣстныя, вдругъ приходитъ твое письмо и пробуждаетъ во мнѣ вновь воспоминаніе о тебѣ, къ счастью, немного ослабѣвшее.

Дорогая, не пиши мнѣ больше. У меня нѣтъ въ настоящее время иныхъ желаній, кромѣ желанія скорѣе умереть.

Г. К.

(Берлинъ, послѣ дня Св. Михаила 1810).

Моя Іетточка, мое сердечко, моя возлюбленная, моя голубка, моя жизнь, ясная и милая моя жизнь, свѣтъ моей души, мое все, мои имущества, мои замки, пашни, луга и виноградники, о, солнце моей жизни, луна и звѣзды, небо и земля, мое прошедшее и будущее, моя невѣста, моя дѣвочка, моя дорогая подруга, моя душа, кровь моего сердца, сердце мое, моя зѣница, о, любимая, какъ мнѣ тебя еще назвать? Мое золотое дитятко, моя жемчужина, мой драгоцѣнный камень, моя корона, моя королева и государыня. Возлюбленнѣйшая моей души, мое высочайшее и дражайшее, моя жена, моя свадьба, крещеніе моихъ дѣтей, моя трагедія, моя посмертная слава. Ахъ! Ты – мое второе, лучшее «я», мои добродѣтели, мои заслуги, моя надежда, прощеніе моихъ грѣховъ, мое будущее и мое блаженство, о, дочь неба, мое божье дитя, моя покровительница и заступница, мой ангелъ-хранитель, мой херувимъ и серафимъ, какъ я люблю тебя!