Тайные общества. За кулисами власти - Страница 5
Охрана царя была не единственной функцией уже упомянутых 600 особо приближенных к государю опричников. Эти люди в случае необходимости служили в роли доверенных царских порученцев, выполнявших охранные, разведывательные, следственные и карательные задачи. Видный советский историк И. И. Полосин считает, что опричнина обладала всеми основными признаками рыцарско-монашеского (или придворного) ордена, который имел свой орденский костюм, свою символику, свой орденский храм в Александровской Слободе, своего гроссмейстера, – которым, без сомнения, был царь, – и даже свою печать. Вот что он посчитал нужным отметить: «Даже внешний вид Александровской Слободы, ставшей как бы сердцем суровой брани за душу России, свидетельствовал о напряженности и полноте религиозного чувства ее обитателей. В ней все было устроено по типу иноческой обители – палаты, кельи, великолепная крестовая церковь (каждый кирпич ее был запечатлен знамением Честнаго и Животворящего Креста Господня). Ревностно и неукоснительно исполнял царь со своими опричниками весь строгий устав церковный».
В этом рыцарско-монашеском ордене князь Афанасий Вяземский был келарем, Малюта Скуратов – пономарем, царь – игуменом. Вместе с другими высокопоставленными опричниками они распределяли службы монастырской жизни. Иван Грозный с сыновьями сам звонил в колокола. В 4 часа утра все братья должны были находиться в церкви – служились часы и утреня. На неявившихся, за исключением больных, накладывалось 8 дней епитимии. Во время церковной службы царь пел на клиросе. Литургию служили в 8 часов, и на ней также присутствовали все насельники Александровской Слободы. К 10 утра братия шла на трапезу, и все садились за стол. Государь, в соответствии с монашеской традицией, подобно игумену, оставался стоять, пока братия ела, и подходил к столу только после того, как трапеза была окончена. Обитатели Александровской Слободы носили монашескую одежду – подрясники и скуфьи. Так что быт и обычаи Александровской Слободы вполне подтверждают выводы историка.
Говоря об устройстве и обычаях Опричного ордена, нельзя не отметить, что он был во многом похож на «потешное» войско царя Петра. Эта личная гвардия была еще и кузницей кадров, высшей академией (как сказали бы мы сейчас). В случае необходимости любой из приближенных опричников был готов принять руководство военными или гражданскими структурами. Митрополит Иоанн упоминает историю о том, как во время Ливонского похода царь и его штаб направили князей М. В. Ноздроватого и А. Е. Салтыкова «с сотнями» под город Смилтин, где засели немцы и литовцы, а князья не стали его осаждать, то есть отнеслись к государеву наказу спустя рукава. И тогда царь подключил к делу «сына боярского Проню Болакирева… и Деменшу Черемисинова». Знаменитый опричник, а теперь думный дворовый дворянин Д. Черемисинов расследовал на месте обстоятельства дела, быстро навел порядок и доложил царю. Незадачливые князья были наказаны.
Со временем, как пишет митрополит Иоанн, боярство с помощью опричнины излечилось от сословной спеси, впрягшись в общее дело. О том, что опричнина не рассматривалась как самостоятельная ценность и ее длительное существование изначально не предполагалось, свидетельствует завещание царя, написанное во время болезни в Новгороде в 1572 году: «А что есьми учинил опричнину, – пишет Грозный, – и то на воле детей моих Ивана и Федора, как им прибыльнее, пусть так и чинят, а образец им учинен готов». Я, мол, по мере своих сил показал, как надо действовать, а выбор конкретных способов за вами – не стесняю ничем. Земщина и опричнина в конце концов смешались, и последняя тихо отмирала по мере осмысления правящим классом России своего религиозного долга и своего места в общерусском служении.
Как уже было сказано, орден опричников был подобен многим иным орденам. Дополним же картину некоторыми деталями.
Удивительно, но факт: среди опричников были иностранцы, и немало: преимущественно ливонцы и немцы. Опричники, подобно рыцарям-монахам других военно-духовных орденов, носили (в боях и походах – поверх доспехов) уставное форменное облачение – черные кафтаны из грубой ткани, напоминавшие монашеские подрясники, и скуфьи – черные монашеские шапки. Непременными атрибутами опричника были особые орденские знаки – метлы на кнутовищах и «песьи» головы у седел (впрочем, иногда метлы носили у седла, а не на кнутовище, а собачьи головы, судя по описаниям современников, были подвешены к конской шее). Сохранились упоминания о том, что опричники, кроме скуфей, носили на головах черные «шлыки» – остроконечные капюшоны. Вероятно, это делало их еще более похожими на монахов духовных орденов христианского Запада.
Вся эта непременная символика Опричного ордена использовалась повсюду. Вот как описывали въезд Ивана Грозного в Москву после возвращения из Новгородского похода, закончившегося полным разгромом «рыцарями» Иоанна некогда великого города. Впереди войска ехал опричник на коне, нагрудный доспех которого был украшен свежеотрубленной головой большого английского пса. За ним, также на коне, следовал сам царь Иван, у которого на груди была большая серебряная песья голова, подвешенная так, что при каждом шаге коня пасть пса громко лязгала зубами. Черные монашеские одеяния опричников были подбиты овчиной. Сама же опричная символика весьма напоминала символику католического монашеского ордена доминиканцев, члены которого выполняли в странах католического Запада функции инквизиторов. Единственным отличием между эмблемами доминиканского монашеского ордена и Опричного ордена Иоанна было то, что собачья голова на гербе доминиканцев держала в пасти факел – в знак того, что «псы Господни» просвещают мир светом истинной веры и в клочья рвут ее врагов, – и масличную ветвь (это означало, что они несут мир всем добрым христианам, которым их нечего опасаться).
Госпитальеры, иоанниты, Мальтийский орден. Едины в трех лицах
Многие ордена были основаны в Палестине и Иерусалиме. Среди них такие знаменитые, как тамплиеры (храмовники) и Приорат Сиона (если, конечно, считать, что он все же существует). И в этом ничего удивительного нет: с IV века Палестина и Иерусалим становятся местом паломничества. Потоки благочестивых христиан со всей Европы хлынули на эти земли, дабы поклониться святым местам. Для кого-то такое путешествие являлось результатом духовного порыва, для кого-то – актом покаяния, очищения от грехов. Ведь дорога была дальней и трудной: передвигаться от европейских портов до палестинских приходилось морем, а если по суше – то на повозках или пешком, часто под палящим солнцем, по извилистым каменистым дорогам, подчас без всякой возможности пополнить запасы воды и еды. Дальность и трудность путешествия приводила к тому, что пилигримы нередко прибывали в Иерусалим тяжело больными. И тогда заботу о них брали на себя небольшие гостеприимные дома и монастыри.
Увеличение потока паломников привело к тому, что в середине VI века папа римский Григорий Великий послал в Святую землю аббата Проба для восстановления старых и постройки новых странноприимных домов. Паломничество не прекращалось и в период арабского завоевания Ближнего Востока. Причем арабы поначалу терпимо относились к пилигримам из Европы, чего нельзя сказать о турках-сельджуках.
Особую роль в создании нового братства сыграл купец Мауро из итальянского города-республики Амальфи, торговавший с малоазиатскими портовыми городами. Во второй половине XI века он получил от египетского халифа Боменсора, владетеля Палестины, разрешение на открытие в Иерусалиме госпиталя (лат. gospitalis – гость) – странноприимного дома для паломников, путешествующих к святым местам. Первоначально странноприимный дом был посвящен патриарху Александрийскому, святому Иоанну Элеймону, жившему в VII веке. Паломники из Европы называли этот дом «госпиталем Иоанна Милостивого». Позже покровителем иоаннитов стал святой Иоанн Иерусалимский (Креститель). Отсюда произошло название братства, ухаживавшего за бедными и больными паломниками, проявлявшего милосердие и сострадание к нуждающимся, – иоанниты, или госпитальеры.