Тайные корреспонденты "Полярной звезды" - Страница 14

Семеновцы, рота за ротой. шагающие в Петропавловскую крепость, Чаадаев, мчащийся за тысячи верст, чтобы сообщить о бунте Александру I, — обо всем этом рассказывал неизвестный автор.

Уже с первой страницы ясно, что пишет старый семёновец, как-то причастный к этой истории. «В числе других семёновских офицеров, — пишет он, — были в Москве Щербатов, Вадковский, Сергей Муравьев-Апостол, Шаховской и Матвей Муравьев-Апостол, они были глубоко возмущены тогдашними злоупотреблениями <…> и решили вовсе уничтожить в батальоне телесные наказания» (ПЗ, III, 274).

Автор знает, что на решение это, «без сомнения, имело влияние и тайное общество, тем более что некоторые из семёновских офицеров были его членами». Спустя много лет он хорошо помнит о том, как ротный командир Казаков перехитрил Шварца (подменив отсутствующих солдат соседней роты своими солдатами) и как во время бунта Тухачевский (командир третьей гренадерской роты) «задержал свою роту в казармах долее других, но когда солдаты увидели приближающийся к казармам вооруженный отряд, то и они вышли». Тут же следовало пояснение, что приближающимся отрядом был «возвращающийся из театра караул роты Сергея Муравьева-Апостола».

Количество таких примеров можно было бы увеличить, но достаточно и этих: писал статью декабрист-семеновец, в течение всей жизни сохранявший убеждение, что «старый Семёновский полк — необыкновенное явление в летописях русской армии» (ПЗ, III, 281).

Легко доказать также, что написана была «Семёновская история» незадолго до своего появления в Вольной печати. Последние строки статьи посвящены крымским поражениям, которые, по мнению автора, были результатом «старой системы», основанной на совершенно ином отношении к службе и к солдату, нежели у семёновских офицеров около 1820 г.

К тому же в статье сообщаются такие сведения о Чаадаеве, которые автор вряд ли решился бы опубликовать, если бы не писал после смерти П. Я. Чаадаева (14/26 апреля 1856 г.)

Заинтересовавшись кругом особенно близких знакомых автора, я заметил, что среди них чаще других повторяются имена Чаадаевых, Петра и Михаила, и двоюродного брата их князя Щербатова. Между прочим, подробно сообщается о трагической судьбе Щербатова, который «во время семёновской истории был в отпуску в Москве. Узнавши об ней из письма Сергея Муравьева и Ермолаева, которое было написано в день сей истории, он не знал, на что решиться: ехать ли в Петербург или дожидаться дальнейших известий. Он написал к Ермолаеву, чтобы тот известил его, нужно ли его присутствие в Петербурге, и, чтобы он во всяком случае спросил об этом у Михаилы Чаадаева». Это письмо было обнаружено у Ермолаева, и хотя виновность Щербатова не была чем-либо доказана, но он был арестован и сослан рядовым на Кавказ, где умер в 1829 г. (ПЗ, III, 281).

Автор, как видно, знал многое и был близок к кругу людей, посвященных в тайну Щербатова (Михаил Чаадаев, Сергей Муравьев и др.).

Еще интереснее сведения, сообщаемые о самом П. Я. Чаадаеве. Они так важны, что мы приводим их полностью:

«При самом начале истории Семёновского полка отдано было приказание не выпускать никого из города, но австрийский посланник Лебцельтерн нашел возможность тотчас выпроводить из Петербурга курьера с донесением к Меттерниху об этом происшествии. Васильчиков отправил своего адъютанта П. Я. Чаадаева с донесением к императору в Лейбах только тогда, когда полк был уже в крепости. После того как Чаадаев вышел в отставку, распространился слух, что ему ведено было оставить службу за то, что ехал очень медленно и опоздал с известием. Это совершенно несправедливо. Австрийский курьер приехал несколько раньше, но он и выехал раньше из Петербурга. По тому, как обошелся государь с Чаадаевым, все ожидали, что его сделают флигель-адъютантом; нет никакого сомнения, что это так бы и было, ежели бы Чаадаев не вышел в отставку, не желая получить награды за семёновскую историю. Приехав в Лейбах, Чаадаев остановился у князя Меншикова (бывшего впоследствии морским министром и главнокомандующим в Крыму). Когда он явился к императору, то Александр стал расспрашивать его обо всех подробностях достопамятной ночи. „Надо признаться, — сказал император, — что семеновцы, даже совершая преступление, вели себя отлично, хорошо“. Потом он спросил, на кого имеют подозрение в возмущении полка. „Я, может быть, грешу, — прибавил он, — но очень подозреваю Греча“. Когда Чаадаев вышел и был уже на лестнице, его догнал князь П. Волконский. „Вы остановились у Меншикова, — сказал он ему, — государь приказал сказать вам, чтобы вы ни слова не говорили ему про ваш разговор с ним“».

Об этой поездке и внезапной отставке Чаадаева в течение десятилетий многое говорили, а когда стало можно, принялись печатать.

Одни утверждали, будто Александр I накричал на Чаадаева за медленную езду; другие всю беседу и поездку освещали совсем иначе. Лишь один мемуарист описал дело почти что так, как безымянный корреспондент III-ей «Полярной звезды».

Этим мемуаристом был М. И. Жихарев, племянник Чаадаева и очень близкий, можно было бы сказать — его доверенный человек (в той мере, разумеется, в какой скрытный и замкнутый Чаадаев допускал эту доверенность).

В 1871 г. на страницах журнала «Вестник Европы» Жихарев, вспоминая о семёновской истории явно со слов Чаадаева, почти воспроизвел при этом рассказ «Полярной звезды». Единственное существенное отличие рассказа Жихарева — это отрицание самого факта «опоздания» Чаадаева и опережения его австрийским курьером: «Чаадаев не опаздывал, австрийский курьер прежде его не приезжал… Всего вероятнее, что вся эта нелепица придумана и распространена, довольно, впрочем, неискусно, самим Чаадаевым затем, чтобы по возможности скрыть грозную для него истину» (о причине его отставки).

Однако эта деталь не меняет того явного сходства, которое существует между происшествием в изложении П. Я. Чаадаева — М. И. Жихарева и сообщением о том же событии декабриста-семеновца. Поскольку Чаадаев был немногословен, при Николае I ему по существу предписывалось молчать, то истину о происшествии на конгрессе могли знать только самые его близкие друзья (иначе не было бы такой разноголосицы в литературе).

Автор статьи «Семёновская история» был одним из таких людей или во всяком случае пользовался информацией такого человека.

Итак, мы уже располагаем несколькими «приметами» автора:

1. Офицер-семеновец 1820 г.

2. Близость к Чаадаевым и Щербатову.

3. Вероятная дата работы над статьей — 1856 г.

Приметы ведут к Ивану Дмитриевичу Якушкину. Семёновский офицер, к 1820 г. находившийсяв отставке, но тесно связанный с тайным обществом и хорошо знавший все дело; близкий, если не ближайший друг Чаадаевых и Щербатова, регулярно встречавшийся и переписывавшийся с ними, один из самых твердых декабристов, за 30 лет совершенно не изменивший своих убеждений.

В упомянутой уже статье М. Жихарев вспоминал: «Покойный Якушкин по возвращении из Сибири пересказывал мне лично, что с тех пор, как на свете существуют армии, никогда и нигде не было во всех отношениях полка более прекрасного, как Семёновский в это время (в 1814–1820 гг.), и что тем неоспоримо были обязаны стараниям, глубокому, гуманному чувству преданности к долгу и самоотвержению офицеров».

Эти слова И. Д. Якушкина в передаче Жихарева почти дословно воспроизводят рассуждения автора «Семёновской истории»:

«Старый Семёновский полк состоял из офицеров большей частью образованных, исполненных самых благородных стремлений и глубоко возмущавшихся положением русского солдата. Заграничный поход, с одной стороны, развил в них чувство свободы, с другой — сблизил их с солдатами, прежние отношения к которым стали для многих уже невозможны <…>. Старый Семёновский полк — необыкновенное явление в летописях русской армии; это был полк, где не существовало телесного наказания, где установились между солдатами и офицерами человеческие отношения, где, следовательно, не было и не могло быть ни грабежа казны, ни грабежа солдат. По выправке солдаты были не хуже других гвардейских, но, кроме того, это был народ развитой, благородный и нравственный».