Тайны Темплтона - Страница 43

Помните: il faut souffrir pour etre belle — красоту нам дают страдания. Я теперь снова читаю на французском, так что смогу практиковаться, общаясь с Вами, когда выйду из черного траура в ноябре.

Я еще буду писать Вам.

Ваша

Синнамон Эверелл Грейвз.

(черновик)

Мой дорогой мсье Лё Куа!

Пожалуйста, послушайте, что напоет Вам птичка, желающая сообщить Вам, что у Вас есть обожательница — благороднейшая в этом городе дама. Птичка желает даме счастья и будет радостно щебетать, если Вы проводите даму до дома после воскресной церковной службы. Дама нарочно ходит до дома пешком — говорит, что это ей наказание за грехи. Но птичка-то знает, что у дамы нет грехов и что Вы, мсье, могли бы превратить это наказание в блаженство.

Друг.

11 декабря

Мой дражайший, добрейший, прекраснейший друг Синнамон!

Простите мне это небрежное послание, ибо я сама не знаю, что творится со мной. Вы только представьте — мсье Лё Куа провожал меня весь путь из церкви до Блэк-берд-Бэй! Ваши советы, моя дорогая, поистине творят чудеса. Вы самый прекрасный друг, какого я только могу себе вообразить. Я должна отправить это немедля с Джозефом, который прямо сейчас едет в город. А потом я должна пойти к себе в комнату и побыть наедине с собой, пока не уляжется возбуждение.

Ваша любящая (!)

Шарлотта.

Эверелл-Коттедж. 19 дек. (черновик, написанный наспех)

Ах, Шарлотта!

Я не знаю, что мне делать — я в полной растерянности — я должна написать Вам немедленно — случилось нечто ужасное — у меня было к Вам письмо, длинное письмо на двадцать страниц, я собиралась отправить его утром, в нем содержалось множество советов, как вести себя с мужчинами, но теперь от него нет никакого толку — я бросила его в огонь. Теперь же я пишу Вам это послание — Вы должны помочь мне!

Вы получите его, как только я его закончу, потому что я тотчас же отправлю его с одним из конюхов — надеюсь, он сможет пробраться через эти снежные заносы. Ночь я не спала и до сих пор вся дрожу. Ах, Шарлотта, Вы помните снежную бурю прошлой ночью? Этот ужасный бушующий ветер, метель и треск ломающихся сучьев. Мари-Клод побежала пораньше с вечера к себе, потому что боялась за коров, а я ела свой скромный ужин, когда раздался ужасный стук в дверь, даже не стук, а удары. Я и встать не успела, как дверь распахнулась и я увидела на пороге запорошенного снегом медведя!

Нет, это был не медведь… Когда он ворвался в комнату и рыча снял с головы этот странный убор, что-то вроде башлыка, и стряхнул с себя снег, я у видела лицо моей сестры Джинджер. Представляете? Джинджер! Вы помните ее, эту громадную Джинджер, которая не разрешала Вам играть в бейсбол с ней и мальчишками из-за того, что Вы были из богатой семьи? Джинджер, которая сбежала от моего отца, когда ей было четырнадцать. И вот эта долговязая тощая Джинджер стояла теперь, улыбаясь, передо мной в мужской одежде — она так походила на мужчину, что, не знай я ее в лицо, подумала бы, что это мужчина. Она нисколько не изменилась, просто стала еще крупнее. Джинджер вернулась в Темплтон.

Я стояла как вкопанная, еще не успев броситься к двери, чтобы закрыть ее, как моя сестра гаркнула: (Заходите!» И в мой дом ввалилась целая толпа людей. В мокрых грязных башмаках они топтались на полу, который только утром Мари-Клод натерла до блеска. Их было всего четверо, как я посчитала после, но в тот момент они показались мне настоящей армией. Они отряхнули с себя снег, разулись, разделись и бросились греться к огню.

Я потеряла дар речи, а когда обрела его вновь, Джинджер, повернувшись ко мне, объявила: «Син, я дома!»

В растерянности я пробормотала:

— Добро пожаловать…

И один из ее спутников сказал:

— Какая милашка твоя сестра, Папа Джин. Настоящая леди, так, что ли?

Тут я увидела, что это произнесла женщина. Они все оказались женщинами. От их ярких платьев, пахнувших одеколоном и начавших испарять у камина влагу, у меня даже зарябило в глазах. Джинджер бросила один только взгляд на проговорившую те слова женщину, и та сразу сникла, как шавка. Тогда Джинджер сказала:

— Позвольте представить вас друг другу. Познакомься, Синнамон, с моими девочками. Вот это Аоло, она француженка из Нового Орлеана. А это вот близняшки из Индианы — Минерва и Медея. А вот это моя любимица Варвара, хотя на самом деле его зовут Сэмюэл.

И они бросились жать мне руку своими леденющими руками — рыхлая рыжая толстуха с красными щеками, две тощие уродливые блондинки и прекрасный юноша, которого я никогда не приняла бы за мужчину, потому что на нем были юбки, а кадык был прикрыт пышным воротником. Оторопев, я смущенно смотрела на них и на сестру, а она улыбалась мне.

— Ах, Джинджер, как же тебя занесло в Темплтон? — в растерянности выдохнула я наконец.

— Да, давненько меня тут не было, — отозвалась она. — Столько всего произошло за это время. Столько всего я натворила, кое за что даже стыдно, а чем-то горжусь. Да ты садись!

Я повиновалась ее приказу.

Я была близка к обмороку, И у меня было странное ощущение — словно взятые по отдельности черты моих родителей смешали, нагрели до кипения, отфильтровали и отлили в совершенно противоположные друг другу формы в виде меня и сестры. От отца Джинджер достался его рост, смуглая кожа и сверкающие глаза, а также волевой подбородок, вспыльчивый нрав и лукавство, а от матери — стать, прямые каштановые волосы и, возможно, чуточку сумасшествия. Я же пошла в мать невеликим ростом, розовой кожей, добротой и мягкостью, а от отца взяла худощавость, медные волосы, мелодичный голос и умение обращаться с деньгами. То есть мы с сестрой были непохожи друг на друга настолько, насколько бывают непохожи чужие люди.

Наконец Джинджер нарушила молчание.

— Неужто первым делом не предложишь усталым путникам подкрепиться чем-нибудь с дороги? — спросила она.

И я, представьте, устыдилась, хотя никто их сюда не приглашал и само по себе нахождение их здесь — это чистый скандал, ведь у меня период черного траура! И я тотчас же встала, нарезала им ветчины, хлеба и сыру (превосходный сыр, его доставляют мне с фермы Старлина Йомена) и сварила крепкий кофе. И эти девушки в ярких платьях набросились на угощение как голодные волчицы, словно не ели несколько дней. А Джинджер даже придвинула к себе чашку с моим остывшим вечерним супом и, не спрашивая разрешения, выпила его одним махом. Закончив, она откинулась на спинку стула, промокнула губы и улыбнулась. Это была ужасная улыбка, скажу я Вам, Шарлотта.

— А что, детей у тебя нет? Ты ведь, я слыхала, перебрала уже четырех мужей, и неужели нет детей? Ты бесплодна, Син?

— Не знаю, — прошептала я. — А ты? У тебя есть дети?

— He-а. Потеряла одного очень давно, с тех пор больше что-то не получается. Да и к лучшему это, так работа легче идет. — И спутницы моей сестры зафыркали и заржали в свои чашки как лошади.

— Какая работа? — спросила я в ужасе. — И почему ты все-таки здесь?

— Почему мы здесь? Ах, Син, а то ты не знаешь! Вечно ты изображаешь из себя невинность.

До этого момента, клянусь, я не понимала, зачем они приехали, но теперь все встало на свои места — и эти яркие платья, и резкий парфюмерный запах неряшливых девиц, и юноши в женских нарядах. Мне страшно сказать Вам, Шарлотта, истинному воплощению невинности, но они приехали сюда затем, чтобы обосновать здесь бордель.

— Ах, Джинджер, значит, это шантаж?! — только и смогла вымолвить я, решив, что она станет просить у меня денег, обещая после этого убраться.