Тайны Темплтона - Страница 23

…Отец приехал за мной на своей старой побитой машинке… «Богатый человек, дорогая, не должен демонстрировать своего богатства в такие тяжкие времена», — показывает в сторону убогих лачуг, ютящихся за железной дорогой. — Люди бедны повсюду, Сара, даже здесь… Отец! Какой он старый! Какой уставший! Семьдесят три года, и ноги уже дрожат. А мать стала суетливой и нервной, все занята сиротским приютом, все хлопочет, чтобы накормить бедных, очень худа для своих сорока, хотя по-прежнему еще красива… «Здравствуй, моя дорогая, выглядишь, как всегда, прекрасно. Вот боюсь только, ты сочтешь наши теперешние обстоятельства стесненными. Твой отец сверх всякой меры щедр, видишь ли, поэтому мы теперь держим только садовника да горничную. Крошка Салли из сиротского приюта»… Мне эта крошка Салли что-то не нравится — немая девушка, бугристая кожа, волосы неприбранные… Отец плотно прикрыл за нами дверь, когда мы вошли в кабинет. Над каминной полкой Мармадьюк Темпл, а на каминной полке старинный картрайтовский бейсбольный набор. И зачем отец его сюда водрузил? Все, конечно, знают, что бейсбол — это древний спорт… «Миллз коммишн», «Сполдинг корпорейшн», бейсбольные фабриканты, расцветающий американский миф… бейсбол изобретен не в Темплтоне и не где-то там еще, он развился, развился как растение, из разных вещей…

Отец выглядит усталым, все трет глаза… «Сара, боюсь, у меня для тебя плохие новости. Мы больше не так богаты, как раньше. Эта Великая депрессия нас почти разорила. А я еще вкладывал столько денег в наш город, когда видел, как он катится в пропасть… Больница, которую я построил для моего хорошего друга Имоджин Финч, гимназия на Главной, электрическое уличное освещение, мемориал Гражданской войны рядом с женской школой Нокс, теннисные корты… Да вот еще начал новое строительство — башня Короля-рыбака… Все называют ее безрассудной затеей Темпла… огромный каменный замок с черепичной крышей на берегу озера… люди, боюсь, просто используют меня. Я же вижу, сколько у нас в городе теперь черепичных крыш… Ох, Сара, что я могу поделать? Боюсь, девочка моя, Темплтон умирает».

Умирает наш Темплтон! Он рассказал мне то, чего я не знала, — как «сухой закон» губит знаменитые Фолкнеровы плантации хмеля по всему округу, от них уже не осталось почти ничего; как сгорела фабрика клавишных инструментов; как издательство Финни перебралось в Рочестер; как разорился торговый дом в Хартвике; как закрылась перчаточная фабрика в Мушином ручье. Теперь очередь молочных ферм, самого Темплтона. Обедневший люд становится еще беднее, объяснил он мне…

…сегодняшняя моя пешая прогулка… обшарпанные дома, облупляющаяся со стен краска, ставни, болтающиеся на покосившихся петлях… сады поросли сорняком, на клумбах вместо цветов тыквы… на дорогах сплошь рытвины, и опять эти лошади… подумать только, лошади! Это в наш-то век!

Повсюду горы конского навоза!.. босой мальчишка в отрепьях держит в грязных ручонках жалкую маленькую рыбинку и улыбается от счастья — от счастья, что сегодня у него есть еда… опустевшие дома… витрины на Главной улице, как пустые глазницы… да, отец мой был прав, это смерть, она повсюду… даже эта визгливая девочка в моей голове молчит с тех пор, как я приехала… выходит, она тоже охвачена страхом…

…что я могу сделать? За пять дней после того разговора с отцом во мне поселилась уверенность — я должна что-то сделать. Но что я могу? Мой мозг умеет только анализировать литературу, а никак не такие житейские земные проблемы! Конечно, это прямая забота моего отца оживить Темплтон, но, боюсь, он уже слишком стар. И если Смит чему и научил меня, так это тому, что женщины способны на то же, на что и мужчины, если не на большее. «Я должна спасти город!» — эта мысль рефреном повторяется у меня в голове, звучит как античный греческий хор. «Я должна спасти город!» Я же изучала французскую литературу… Жанна д’Арк… Ла Пюсель… божественная в своей одержимости, ведущая мужчин в бой, как крылатый ангел… Я все думаю о ней… но я же не святая и не гений, я просто девушка, которая знает слишком много, чтобы знать что-либо вообще…

…сегодня ездили с отцом осматривать башню Короля-рыбака… Мыс Юдифи… а этот замок не такой жалкий, как я думала, только производит почему-то грустное впечатление… местный известняк весьма органично вписывается в береговой пейзаж, а вот эта красная крыша выглядит совсем не органично… некрасивый, зато отличный памятник моему отцу… чувствуется, правда, во всем этом что-то от droit de seigneur[1] — весь береговой ландшафт изменен по прихоти Темпла. Он понравился мне своей неказистостью и незавершенностью… пока отец разговаривал со строителями (все десятеро прервали работу, чтобы поболтать с ним), я любовалась озером. Как часто оно грезилось мне, когда я была на чужбине… словно выточено из зеленого мрамора… утки с веселым шумом плюхаются на воду, вдали крохотные белые паруса, и дрожащая мелкая рябь на поверхности… а потом я видела нечто странное. В середине озера, примерно в миле от берега, я уверена, что видела какой-то огромный предмет, он всплыл на поверхность и снова ушел под воду… наверное, какой-нибудь гигантский пузырь газа, поднявшегося со дна… или глаза меня обманули. Потом, пока отец еще был занят разговором, я посмотрела в воду у берега и увидела чью-то голову в камышах… потом разглядела тело… улыбающийся маленький индеец, набедренная повязка, он не из живущих людей, он призрак. Да, призрак! Он прижимался к поверхности воды как к стеклу, и я даже опустилась на колени… приложила ухо к воде, чтобы расслышать, что он говорит… но отец уже положил руку мне на плечо, я оторвала взгляд от воды», а когда посмотрела туда снова, маленький индеец уже исчез…

…сегодня этот человек из моего детства вернулся ко мне; голос его опять звучит у меня в голове, басистый, зычный, словно древний трубный глас Когда он звучит, визгливая девчонка смолкает. Он говорит с «еси» и «есмь», как в библейские времена. «Ты еси спасительница Темплтона», — говорит он. «Но как?» — мой собственный голос ему в ответ у меня в голове. «Ты еси спасительница Темплтона», — твердит он. «Ты еси спасительница Темплтона. Ты еси спасительница. Ты еси спасительница. Ты еси спасительница…»

…все утро провела у скалы Старейшин, все вглядывалась вниз, надеялась увидеть снова того индейца… зато начал выплывать кто-то другой», косматые седые волосы на поверхности воды, луковицеобразное, искаженное в крике лицо, древнее одеяние, книга в руке — Библия?.. Но как только появился этот страшный образ, я услышала клаксон. Я обернулась и увидела золотистый «кадиллак», невозможной красоты машина съехала на обочину… Но кто же будет сигналить молодой женщине? Это же так неприлично! Да и кто в Темплтоне смог бы купить такой роскошный автомобиль? Может, кто-то из моих знакомых? Доктор Финч? Фолкнеры на остатки средств? Нет, никому из моих знакомых недостанет такой вульгарности.

Вот радость! Отец Мой чуть ли не приплясывает от радости… старик оживился… а случилось вот что: я потеряла сон (совсем не хочется спать, так и пышет энергия), а сегодня утром пошла за покупками с моей корзиночкой, в стареньком шелковом платье, очень уж оно облегает грудь… Я шла по Главной улице и увидела неподалеку от себя машину. Золотистый «кадиллак», тот самый, вчерашний, за рулем мужчина, читает газету. Я… пришла в ярость. Никогда я не приходила в такую ярость, она всколыхнулась во мне внезапно… «Ваша матушка пристыдила бы вас, узнай она, что вы сигналите молодой незнакомой женщине», — сказала я… уголок газеты приподнялся, потом второй, за ними — два синих глаза, лицо улыбается, твердая решительная челюсть, губы как у женщины… красивый, на мой взгляд… а сказал: «Ах, простите! Вы так милы, что у меня просто рука дрогнула, сама нажала на клаксон! Простите!»… говорит как бы с внушением, как диктор на скачках… громко говорит!.. и моя ярость куда-то исчезла, обернулась смущением. Я заспешила прочь, но вскоре смотрю — машина сопровождает меня, да еще не по той стороне, против движения.