Тайны российской аристократии - Страница 21

И все же большинство землевладельцев выбирало средний путь между личным управлением и залогом имения, которое в конечном счете вело к его потере. Управление имением передавалось приказчику, а владельцы довольствовались отчетами и приездами в летнее время. Приказчик – особенная фигура в усадьбе. Воровство и плутни приказчиков вошли чуть ли не в поговорку. Основой «политической системы» горюхинского приказчика была следующая аксиома: «Чем мужик богаче, тем он избалованней, чем беднее, тем смирнее» (А. С. Пушкин. «История села Горюхина»), а ее результатом то, что «в три года Горюхино совершенно обнищало».

Традиционно считалось, что иностранное происхождение управляющего гарантирует (хотя бы на некоторое время) его честность. Однако, во-первых, на практике это происходило далеко не всегда, а во-вторых, огромная разница мировоззрения приказчика-немца и русских крепостных сводила на нет все усилия даже самых добросовестных управляющих. Иллюстрацией тому служит анекдот о «преподобном Шершне», родившийся в XIX в. Вот его содержание. В некую деревню был прислан приказчик-немец. Как-то в церковный праздник он отправляет крестьян на барщину. «Нельзя работать, батюшка, сегодня же Спас Нерукотворный», – отвечают те. «Что такое „Спас Нерукотворный“? Не знаю». Крестьяне приносят приказчику икону. «Да это что, – немец постучал по иконе, – деревяшка. Ни мне ни вам ничего не сделает, работайте давайте». На Николин день – то же непонимание, конфликт и та же реакция немца. В третий раз крестьяне приходят и объявляют, что не могут работать в день «преподобного Шершня». Немец опять интересуется – кто это? Тогда крестьяне ведут его к дуплу с осиным гнездом. Финал ясен – приказчику пришлось все-таки признать превосходство православных обрядов над протестантской логикой.

К слову о церковных праздниках. Одним из важнейших событий в жизни села и усадьбы, моментом единения между господами и крестьянами был местный храмовый праздник. «Как я любил этот день! – вспоминает о престольном празднике в имении своего детства Ахтырке философ князь Е. Н. Трубецкой. – С утра появлялись на лугу между домом и церковью палатки, торговавшие семечками, пряниками и другими гостинцами для народа. Потом мы отправлялись к обедне, в церковь, где стояли в особом княжеском месте, обнесенном балюстрадой. Весь день водились хороводы с песнями, а к вечеру народ приходил к большому парадному крыльцу, открытой террасе со ступеньками, где совершался торжественный выход дедушки к народу, своего рода высочайший выход…» В такие моменты четко демонстрировался «отеческий» характер взаимоотношений барина и крепостных. «Я собрала всех крестьян, – пишет княгиня Е. Р. Дашкова, – приказала им надеть праздничное платье с разными украшениями… и заставила их плясать на лугу и петь наши народные песни… Чтобы вполне завершить нашу пирушку, нас угощали русскими яствами». В ответ Дашкова поднесла крестьянам хлеб-соль – не без намека на то, кто истинный хозяин на празднике.

В богатых усадьбах, в основном вблизи обеих столиц, празднования приобретали огромный размах и характер публичных гуляний. Такие гулянья регулярно проходили в XVIII в. в Нескучном саду, Кускове, Останкине, на дачах под Петергофом. На них приглашались не только дворяне, но и представители других сословий – просветительские понятия общественной пользы и права каждого наслаждаться красотами природы пересиливали аристократическое чванство владельцев. Впрочем, одно дело – гулять в парке, а другое – быть приглашенным к столу. К принимавшему по несколько сотен человек графу Шереметеву никто и не посмел бы явиться не в офицерском или дворянском мундире. Господствовал также обычай угощения «по чинам» (по классам «Табели о рангах»). Как-то раз один из вельмож спросил у самого невзрачного из своих гостей, все пиршество просидевшего в дальнем углу и забытого лакеями – все ли тому понравилось. «Благодарю вас, ваше сиятельство, – отвечал гость, – мне было отлично видно». Однако на празднике, устроенном в 1778 г. знаменитым богачом, меценатом и чудаком П. А. Демидовым, более пятисот человек упились до смерти.

Аристократические пиршества с фейерверками, театральными и балетными представлениями, роговой музыкой и катанием на лодках – особая страница в истории не только усадебной культуры, но и отечественной традиции проведения праздников, в том числе и национальной кулинарии. В XVIII–XIX вв. гремели имена вельмож, которые в буквальном смысле, проедали миллионные состояния. Граф Завадовский, приказывавший квасить ананасы в кадушках, как капусту, с тем, чтобы из них потом варили борщ и щи, умер в нищете. У графа Мусина-Пушкина поросят к барскому столу ежедневно мыли и пеленали, как младенцев. «В Орловской губернии, – пишет Пыляев, – жила генеральша Рагзина, обед которой длился по семи часов, и на стол подавалось до двадцати разных каш в небольших горшочках, приготовленных из незрелых зерен ржи, пшеницы и т. д., а маринадов и солений было бесчисленное множество… Генеральша эта была большая привередница и летом обыкновенно обедала на плоту своего пруда…» Число барских чудачеств в кулинарной области можно продолжать до бесконечности.

У среднего дворянства все было скромнее. Достаточно перечитать пушкинское описание именин Татьяны Лариной. Поэт описывает не только стол, но и весь церемониал праздника: угощение, поздравления, карточная игра и, наконец, – бал, основными элементами которого были лирический вальс и громогласная мазурка («припрыжки, каблуки, усы»). Ранее поэт упоминает и главные темы общения в помещичьем кругу: «О сенокосе, о вине, о псарне, о своей родне…»

О псарне – одной из главных, наряду с хозяйством, забот помещика действительно говорили часто и с удовольствием. Вот типичный пример псарни богатого помещика: «Хозяин и гости пошли на псарный двор, где более пятисот гончих и борзых жили в довольстве и тепле, прославляя щедрость Кирила Петровича на своем собачьем языке. Тут же находился и лазарет для больных собак, под присмотром штаб-лекаря Тимошки, и отделение, где благородные суки ощенялись и кормили своих щенят…» (А. С. Пушкин, «Дубровский»). Старик Дубровский был несомненно прав, заметив при этом: «Псарня чудная, вряд ли людям вашим житье такое ж, как вашим собакам…» Забота о собаках и лошадях и вправду часто превосходила у помещиков заботу о крепостных.

Охота занимала огромное место в жизни дворян. Свободные от сельских хлопот осень и зима были посвящены охоте, и главным образом псовой. В Древней Руси к собаке относились с опаской и пренебрежением. Василий III первым из русских государей ввел в обычай охотиться с собаками, у него была первоклассная свора, свои охотничьи угодья и даже заказники. Со второй половины XVIII в. псовая охота господствует в провинции. Вообще же дворяне, даже в XVI в., когда их основное время и силы уходили на ратную службу, находили возможность охотиться. В завещаниях аристократов той эпохи упоминаются «пищали зверовые», т. е. охотничьи ружья XVI в. Но подлинный расцвет дворянской охоты начался уже после Манифеста 1762 г.

Псовая охота со множеством ее участников и парадным церемониалом оказалась наиболее созвучна широкой натуре русских бар. «Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение», – пишет Л. Н. Толстой, оставивший красочные описания псовой охоты на волка и зайца. С середины XIX в., в связи с совершенствованием огнестрельного оружия и вместе с тем обнищанием дворянства, псовая охота постепенно исчезает. На смену ей приходит ружейная, воспетая С. Т. Аксаковым и И. С. Тургеневым.

Итак, хозяйство, обустройство усадьбы, празднества, приемы и охота составляли основу времяпровождения помещика в деревне. Несмотря на высокий уровень образованности среди дворян, далеко не каждый помещик предавался в деревенской тишине ученым или литературным трудам. И все же в тиши Остафьева творил бессмертную «Историю государства Российского» Н. М. Карамзин, писал стихи П. А. Вяземский. Михайловское и Болдино навечно вписаны в историю русской и мировой литературы благодаря творчеству А. С. Пушкина. Ясная Поляна овеяна гением Л. Н. Толстого.