Тайное послание библии. - Страница 79

8. Сквозь призму лингвистики.

Современный лингвист Владимир Орел (154-155) утверждает:

“Увеличение хронологической глубины лингвистической реконструкции не только влечет за собою выявление все более древних механизмов номинации, но и дает – пусть весьма грубую – разметку самой духовной эволюции. Если реконструкция на семитском или индоевропейском уровне позволяет восстановить богатый словарь, значительную часть которого составляет сложная по внутренней форме лексика духовной культуры, в частности, достаточно разнообразная лексика, относящаяся к религиозным представлениям, то переход к следующему уровню реконструкции … и, как следствие, к следующему хронологическому срезу открывает перед нами принципиально новую картину. Богатая лексика, связанная с флорой и фауной, в семито-хамитском праязыковом состоянии соседствует с более скромной, но все же хорошо развитой терминологией примитивных ремесел и разнообразными терминами родства. Тем сильнее контрастирует с этим богатством бесспорная бедность понятий, традиционно относимых к сфере духовной культуры”. В нашем контексте особенно многозначительной является констатация автора: “Идея божества представлена изолированными и этимологически не вполне ясными лексемами…” Для нас важно проследить ту религиозную традицию, которую привносили потомки Ноя в качестве миссионеров, жрецов или вождей. Каждый из них, безусловно, должен был изучить язык племени, к которому пришел, но сам он мог принести с собой лишь один язык – адамитский, который со временем в той или иной степени смешался с собственным языком племени. Мощность “адамитского” слоя может быть очень различной в разных языках – в зависимости от уровня развития базисного языка и от степени духовной восприимчивости племени к адамитскому влиянию. Хотя в дальнейшем адамиты, вследствие смешанных браков, растворились среди возглавляемых ими племен, однако, их вклад в генофонд во всех случаях невелик из-за их относительной малочисленности; но решающее значение имеет их вклад в духовность, культуру и язык. Уникальность абхазского языка в этом отношении обусловлена тем, что племена, жившие на территории Абхазии, находились в тесном и постоянном контакте и под культурным водительством рода адамитов – “аергов” в течение четырех тысяч лет: половину этого времени – до потопа, и столько же – после него.

“Нельзя без баскского и с ним увязанных яфетических языков Кавказа пройти в глубину начал латинской речи, нельзя без абхазо-черкесских материалов, в увязке с баскским и берберским, разъяснить греческий язык… подойти к правильной постановке изучения вообще генетических вопросов речи… Абхазский язык и в настоящем своем состоянии представляет строй речи, систему, более архаичную, чем язык шумерских клинописных надписей, имеющих сейчас изначальную дату почти шесть тысяч лет” (Марр Н.Я., стр. 62-64). Современная лингвистика имеет бесспорные успехи в изучении родственных связей и генетической принадлежности так называемых “изолированных” языков, т.е. языков, для которых до настоящего времени не удалось найти определенного места в генетической классификации. Последние открытия доказывают тесную связь северокавказских (абхазо-адыгских и нахско-дагестанских) языков с другими изолированными языками: хаттским, баскским, минойским ( догреческим), этрусским.

Р.А. Агеева и С.А. Ромашко в научно- аналитическом обзоре “Вопросы родства языков” пишут: “ Интерес к проблемам языкового родства имеет давнюю историю. Уже около двух столетий работа над ним ведется на серьезной научной основе, систематически и с применением строгой методологии… Генетическая классификация – и это принципиально важно – не произвольна, она отражает реальный ход исторических событий, определивших судьбы тех или иных языков. Исследования по языковой генеалогии приносят результаты, проливающие свет не только на прошлое языков, но и на прошлое их носителей. Родственные связи между языками, следы языковых контактов – отражение различных этнических, социальных и культурных процессов прошлого, в некоторых случаях – чрезвычайно глубокой древности. Здесь лингвисты вступают во взаимодействие с историками, археологами, этнографами.”

Исследования изолированных языков в этой связи представляют особый интерес: именно здесь можно ожидать наиболее существенных открытий. Несмотря на бесчисленные попытки объяснить его происхождение, языком вне генетических классификаций остается шумерский, самый древний среди известных науке по письменным памятникам. Особенности шумерского письма не всегда позволяют определить звуковой состав слова; с другой стороны, имеется слишком мало текстов на других языках, столь же древних, как шумерский. В этой связи абхазо-адыгские языки представляют собой исключительную ценность как сохранившийся в живом употреблении реликт древнейших языков, современных шумерскому или даже древнее его. Так, в шумерском языке выделены древние заимствования неизвестного происхождения: так называемый “банановый субстрат” – открытые слоги, напоминающие слово banana; это дает основания предполагать, что предки шумеров пришли на свою историческую родину с какой-то другой территории. Наиболее вероятными считаются гипотезы, связывающие шумерский язык с эламским, дравидийским или северокавказскими. Наше предположение о яфетическом жреческом миссионерстве позволяет связать эти гипотезы воедино: имеются автохонные, независимые пласты северокавказских, шумерского, эламского, дравидийского и др. языков, на которые наложен общий родственный пласт адамитского языка, в наибольшей степени представленный в современном абхазском. В частности, “банановый субстрат” в шумерском естественно объясняется как пласт религиозных понятий, связанный с именем Всевышнего Бога АН, с которого в адамитском языке начинались все существительные (сохранившийся префикс А- в абхазском).

Продолжая свой обзор, Р.А. Агеева и С.А. Ромашко отмечают, что еще один изолированный язык, хаттский, связывается не столько с северокавказской, сколько с абхазо-адыгской группой языков. Ситуация осложняется тем, что хаттских текстов очень мало и, кроме того, они дошли до нас в частично искаженном виде. Единственный сохранившийся изолированный язык в Европе: баскский, уже долгое время остается предметом активных дискуссий. Среди наиболее часто предлагаемых гипотез: родство баскского с афразийскими языками севера Африки и языками Кавказа. Как отмечает В.А. Чирикба, “неопределенность характера существующих связей внутри самих кавказских языков, отсутствие широкомасштабных групповых и межгрупповых реконструкций в рамках этих языков долгое время не позволяли подойти к вопросу о баскско-кавказских связях на должном уровне”. А.А. Молчанов полагает, что “следует уделить больше внимания вероятному сходству минойского языка с доиндоевропейскими субстратными языками Малой Азии и родственными им, поскольку, по данным археологии, именно из ближайшей к Криту юго-западной части этого полуострова еще в неолите и, возможно, в начале эпохи бронзы двигались на остров волны переселений. Конкретно предполагается связь минойского языка с северокавказскими”. Язык этрусков, для которого также есть основания предполагать малоазийские связи, включается в круг сравнений с северокавказскими языками.

Если наша гипотеза верна, то имена потомков Ноя, перечисленные в Библии, должны быть, подобны именам предпотопных патриархов, адамитскими (протоабхазскими). Действительно, значительная часть этих имен поддается расшифровке по тому методу, которым мы постоянно пользовались выше. Приведем некоторые из них.

9. И снова этимология имен.

ИАФЕТ, ЙЭФЭТ: распространение; библ. “да распространит Бог Иафета” (Быт.9:27) звучит как ЙАФТ ЭЛОХИМ ЛЕ-ЙЭФЭТ; абх. ЙАФЫТ: тот (ЙА), кто от молнии (АФЫ); образ молнии трансформировался на семитских языках в понятие быстрого движения. Благодаря такой семантике древнее предание естественно прилагалось к актуальному историческому факту – внезапному появлению и стремительному распространению персов. Персы в то время библейскими авторами почти отождествлялись с МИДЯНАМИ (см. Дан.5:28), а их общим предком считался один из сыновей Иафета – МАДАЙ. Вложенное преданием в уста Ноя благословение Иафету: “да вселится он в шатрах Симовых” означало признание еврейскими пророками и мудрецами воли Всевышнего в создании Мидо-Персидского царства на территории семитской Ассиро-Ваилонии. Дважды повторенное “да будет Ханаан рабом им” означало призыв к совместному владению землей Ханаанской, то есть к восстановлению еврейского государства под эгидой персидских кесарей. В той части книги Исайи, которая составлялась, вероятно, в то же время, что и “таблица народов”, содержит единственное в Писании обращение к нееврейскому царю как к “помазаннику”, МАШИАХ, причем это обращение исходит от Самого Всевышнего: “Так говорит Господь помазаннику Своему Киру: Я держу тебя за правую руку, чтобы покорить тебе народы, и сниму поясы с чресл царей, чтобы отворялись для тебя двери, и ворота не затворялись. Я пойду с тобою и горы уровняю, медные двери сокрушу и запоры железные сломаю; и отдам тебе хранимые во тьме сокровища и сокрытые богатства, дабы ты познал, что Я Господь, называющий тебя по имени – Бог Израилев. Ради Иакова, раба моего, и Израиля, избранника Моего, Я назвал тебя по имени, почтил тебя, хотя ты не знал меня” (Ис.45:1-40). Призвание персов во главе с мудрым и справедливым Киром становится для Исайи прообразом призвания в апокалиптической перспективе другого народа: “Я открылся не вопрошавшим обо Мне – говорит Господь; Меня нашли не искавшие Меня: “вот Я! Вот Я!” (yhwna АНУ ХИ! АНУ ХИ!) говорил Я народу, не именовавшемуся именем Моим” (Ис. 65:1). Образ “открытых дверей” из пророчества Исайи употребляет в Откровении апостол Иоанн, через которого Иисус обращается к Филадельфийской церкви (греч. ФИЛАДЕЛЬФОС jiladeljoV : братолюбие): “Знаю твои дела; вот, Я отворил перед тобою дверь, и никто не сможет затворить ее” (Откр. 3:8).