Тайная жизнь, или Дневник моей матери - Страница 5

– Ты права. Пожалуй, мне стоит лечь сегодня пораньше.

Кайл взял со столика тетрадь и протянул ее Иден с долей вызова.

– Может, почитаешь немного на ночь?

Она забрала у него тетрадку.

– Завтра я поговорю со своим партнером, Беном Александером. Попрошу его показать тебе место археологических раскопок, – заметил Кайл, провожая Иден до лестницы. – Тебе стоит увидеть это самой, а иначе ты не поймешь, что так завораживало в этом Кейт.

Иден кивнула. Кайл, судя по всему, успел спланировать для нее все расследование.

Комната матери, с ее сосновой мебелью и двуспальной кроватью, была на редкость уютной и просторной. У северного окна пристроилось синее кресло-качалка, у южного стоял маленький сосновый столик. Иден окинула все натренированным взглядом, заранее представляя, как эта комната будет выглядеть на экране. Вот Кэтрин качается в своем кресле, вот сидит за столиком у окна.

Слегка помедлив, Иден начала распаковывать чемодан. Первым делом она извлекла оттуда фотографию Кэсси и поставила ее на ночной столик. На фото Кэсси качалась на качелях в парке. Ее каштановые волосы развевались за спиной, на губах играла привычная лукавая улыбка. Иден поискала взглядом телефон, но не обнаружила. Оно и к лучшему. Так ей будет проще справиться с желанием постоянно названивать в Пенсильванию. Это вынужденное одиночество было ей в новинку. Она привыкла к тому, что ее постоянно дергают: то рассказать еще одну историю, то принести стакан воды, то поцеловать на ночь. Иден никогда не расставалась с дочерью надолго. Даже отправляясь на съемки, она брала ее с собой. Нынешний визит к Уэйну стал результатом распоряжения, полученного в суде. Иден никогда не простит бывшему мужу того, что он попытался опорочить ее как мать. Они с Пэм могут создать для Кэсси нормальную жизнь, заявил он судье. «Моя дочь с момента рождения была на виду у всех, – заявил он. – Я не хочу, чтобы она выросла с мыслью, будто Голливуд и есть настоящий мир».

Иден привезла с собой еще одну фотографию – с потрепанными краями, пожелтевшую от времени. На ней была изображена женщина, стоявшая на коленях в углу прямоугольной ямы – на месте археологических раскопок. Женщина широко улыбалась фотографу, так что видны были ее красивые, ровные зубы. Густые волосы – того же медового оттенка, что и у Иден, – были заплетены в длинную косу. На женщине красовались шорты цвета хаки и белая, открытая у ворота, рубашка. Выглядела она лет на двадцать пять – двадцать шесть. Это была одна из немногих фотографий ее матери. Та самая, которую обычно публиковали на обложках детских книжек Кэтрин.

Иден прислонила фотографию к лампе, стоявшей на ночном столике. Достав из косметички кулон, она положила его рядом с фотографией. Это была овальная безделушка из белого фарфора, с прорисованным по центру цветком лаванды. Раньше кулон принадлежал ее матери. Кайл подарил его Иден на шестнадцатилетие, но та почти не носила его. Вот и теперь она не могла понять, зачем привезла его с собой.

Переодевшись в свою атласную ночную рубашку, Иден забралась под одеяло. Она еще раз взглянула на дневник, лежавший на ночном столике. Некогда темно-зеленая обложка почернела от времени. Страницы слегка покоробились, как будто тетрадь не один год пролежала в сырости. Иден открыла дневник и увидела аккуратный почерк своей матери – синие чернила на разлинованных пожелтевших страницах. Затем она вновь закрыла тетрадь. Нет, только не сегодня.

Проснулась она от визга тормозов и грохота покореженного металла. Иден быстро села в постели, чувствуя, как отчаянно колотится у нее сердце. До нее дошло не сразу, где она находится. Линч-Холлоу. А услышанное – всего лишь ночной кошмар. Тот самый. Прошло уже немало времени с тех пор, как она в последний раз видела его, однако все повторилось в мельчайших деталях. Тьма, чудовищный скрежет, звук удара. Она медленно поворачивается и видит белый седан, расплющенный о черный микроавтобус. Хорошо еще, на этот раз ей удалось проснуться до того, как раздались крики.

Выбравшись из постели, Иден подошла к окну. Серпик луны почти не давал света, так что трудно было понять, где заканчивается трава и начинается лес.

«Всего лишь сон, – сказала она себе. – Ты уже не спишь. С тобой все в порядке».

Она ведь знала, что так все и произойдет, разве нет? Просто немыслимо оказаться в одном доме с Лу и Кайлом и не увидеть этот кошмар.

«Бог ты мой, Лу, если бы только я могла все изменить!»

Иден включила ночник, чтобы прогнать из комнаты тени прошлого, и устроилась в кресле-качалке. Нет, в постель она вернется только после того, как остатки сна окончательно выветрятся из ее головы. Неожиданно ее взгляд упал на старую зеленую тетрадь. Иден со вздохом повернула кресло так, чтобы свет падал ей через плечо, и потянулась за дневником матери.

4 апреля 1941 г.

Я снова влипла в историю. Мама нашла словарь, который дала мне миссис Ренфрю, и сожгла его. Я видела, как она вытащила его во двор и поднесла к нему зажженную спичку. Так что порки мне теперь не избежать.

Я пишу эти строки, а рука у меня трясется, так что простите за неровные буквы. Меня всегда пугает надвигающаяся порка, поскольку невозможно знать, как далеко зайдет мама на этот раз. На спине и ногах у меня скоро появятся мозоли от бритвенного ремня. По идее, пора бы уже привыкнуть, но меня по-прежнему трясет. Солгу ей, что нашла словарь, а то у миссис Ренфрю тоже будут неприятности.

Вот уж не думала, что миссис Ренфрю мне симпатизирует, но та помимо словаря дала мне еще эту записную книжку. Она сказала, что я должна вести в ней дневник – записывать туда не только то, что происходит, но и то, что я об этом думаю. Услышав это, я расхохоталась. Если она узнает, что я на самом деле думаю, неприятностей мне точно не избежать! Должно быть, она прочла мои мысли, потому что сказала: «Кейт, этот дневник – только для тебя. Не нужно показывать его ни мне, ни кому бы то ни было другому».

От этих слов мне сразу расхотелось смеяться. Отчего-то вдруг показалось, будто у меня появился тайный друг, которому можно доверить все свои секреты. Нужно только спрятать книжку получше, ведь если мама найдет ее, она убьет и меня, и миссис Ренфрю. Вот разве что Кайлу я разрешу читать свой дневник, тем более что он посоветовал мне, где его спрятать (под неприбитыми половицами у меня под кроватью). Чтение и письмо для мамы – худшие из грехов. Когда она видит, как мы пишем, то говорит, что это дьявол водит нашей рукой. А вчера вечером, когда Кайл вслух читал Библию, она заявила, что он, должно быть, выучил это наизусть – четырнадцатилетний мальчик не может читать так хорошо.

У папы припрятано в кладовке несколько книжек для нас, о которых мама ничего не знает. Иногда он зовет нас туда и предлагает почитать, вместо того чтобы заниматься домашними делами. Потом он сам делает всю работу, чтобы мама ничего не заподозрила. Он поступал так всегда, даже когда мы были совсем маленькими, и теперь мы с Кайлом читаем лучше всех наших ровесников.

Кайл говорит, раз миссис Ренфрю так хорошо ко мне относится, мне нужно прекратить свои дурацкие выходки. Иногда я развлекаюсь на уроке тем, что начинаю ловить в воздухе несуществующих насекомых или изображаю приступ икоты. Но я сказала Кайлу, что ничего не могу с собой поделать. На меня просто что-то находит, и я начинаю выделываться. Может, мама права, и во мне правда сидит дьявол. Хорошо бы ремень выбил его из меня раз и навсегда.

Кайл сидит сейчас рядом со мной, помогая мне правильно писать слова. Мы устроились на широченной ветви старого вяза, который растет у нас во дворе. Отсюда нам видны дом и тропинки, которые уходят в лес, зато нас тут никто не видит.

Кайл сказал, нужно написать о том, какая чокнутая у нас мама. Раньше мы и не знали, что она спятила, но затем услышали, как другие дети в школе говорят, что ее стоило бы упрятать в психушку, – наверняка то же самое говорили у них дома. До этого я думала, будто все мамы беседуют с людьми, которых нет, и каждый день перестирывают постельное белье и прочие вещи. Как-то раз она подняла меня посреди ночи, чтобы поменять простыню, хотя постелила ее только этим утром.