Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды - Страница 8

фамилию. Он убил своего соседа Он жил в полуразвалившемся аббатстве и мучил тараканов. Я смеялся над этим, приводя мать в ярость. Я поклялся, что когда стану лордом Байроном, то найду своему титулу достойное применение.

 — Так и случилось.— Из уст Ребекки эти слова прозвучали не столько вопросом, сколько утверждением.

 — Да,— кивнул лорд Байрон.— На самом деле, боюсь, я вырос довольно распутным. Видите ли, я любил аббатство, романтический дух которого приводил меня в дрожь, поскольку, в конце концов, в те времена я еще не был таким мрачным мизантропом и склонен был объяснять свои страхи следствием обильных возлияний. Как-то раз мы откопали череп какого-то бедного монаха и превратили его в сосуд для вина; я председательствовал, облаченный в аббатские одежды,— таким образом мы и несколько деревенских девиц изображали жизнь древнего монастыря. Но даже кощунственные забавы не вечны. Я пресытился и заскучал, мое сердце заныло от тоски — от этого самого страшного проклятия. Меня потянуло в дорогу. Для высокородных и, как я, погрязших в грехе людей было вполне естественным занятием объехать континент, который, с точки зрения англичан, был наиболее подходящим местом для молодежи, чтобы преуспеть на стезе порока. Я жаждал новых удовольствий, новых ощущений, всего того, для чего Англия была слишком мала, и того, что было столь доступно за границей. Итак, я решил отправиться в путь. Я с радостью наблюдал, как белые скалы Англии исчезают вдали.

Со мной был мой друг Хобхауз. Вместе мы изъездили Португалию, Испанию, затем отправились на Мальту и уже потом оказались в Греции. Когда мы подъезжали к ее берегам, пурпурной лентой обрамлявшим синеву моря, странное чувство влечения и страха перед ней овладело мной. Даже Хобхауз со своей морской болезнью прекратил блевать и уставился на эти скалы. Погода внезапно испортилась, и, когда я ступил на землю Греции, пошел дождь. Привица, куда мы прибыли, представляла собой унылое место. Сам по себе городишко был неприглядный и грязный, а все его жители, от порабощенных греков до их турецких хозяев, показались нам дикарями. И все же, несмотря на моросящий дождь, возбуждение не покинуло меня, поскольку я считал, проезжая по унылым улицам с их минаретами и башнями, что наша прежняя жизнь осталась далеко позади и мы стоим на пороге странного, неведомого мира. Мы покинули Запад и переступили границу Востока

После двух дней, проведенных в Привице, мы были рады покинуть ее. В наши намерения входило повидаться с Али, албанским пашой, чья щедрость и жестокость завоевали ему славу одного из самых отъявленных негодяев Европы и чьи злодейства заставляли преклоняться даже самых кровожадных турок. Не многим англичанам удавалось проникнуть в Албанию, однако для нас соблазн посетить такую опасную и поэтическую страну был сильнее любых доводов рассудка Янина, столица владений Али, лежала к северу, за горами. Перед нашим отъездом нас предупредили о «клефти» — греческих разбойниках, обитавших в горах, поэтому помимо слуги и проводника нас сопровождали шестеро албанцев, вооруженных ружьями и саблями. Вы легко можете представить себе, в каком романтическом настроении мы отправились.

Скоро все следы обитания человека остались позади нас. Но, как мы впоследствии поняли, в Греции это было вполне естественно: мы могли ехать три или даже четыре дня и не встретить на пути ни одной деревушки, чтобы найти еды для себя и накормить лошадей,— таково было тогда незавидное положение Греции. Но отсутствие людей было с лихвой возмещено величием пейзажей, представавших перед нашим взором, когда мы переваливали через горы. Даже Хобхауз, который был чувствителен к таким вещам, как продавец из табачной лавки, иногда останавливал лошадь, чтобы насладиться вершинами Сули и

Томароса, которые стояли полускрытые туманом и одетые снегом, отражая пурпурные лучи солнца, и с которых доносились до нас клекот орлов и иногда вой волков.

Когда однажды вечером над нами стала собираться гроза, я сказал Хобхаузу о своих опасениях, что мы можем заблудиться. Он кивнул и огляделся вокруг. Дорога сужалась под отвесными скалами — вот уже три часа, как мы не встретили ни одного человека Хобхауз пришпорил свою лошадь и подъехал к проводнику. Я слышал, как он спросил его, где мы собираемся заночевать. Проводник заверил нас, что бояться нечего. Тогда я показал, на тучи, нависшие над вершинами, и прокричал, что мы боимся промокнуть до нитки и поэтому нам в первую очередь нужно найти какое-либо убежище. Проводник пожал плечами и опять пробормотал, что все в порядке. Мы, конечно, сразу послали троих албанцев вперед, в то время как другие отстали, чтобы прикрывать нам тыл. Флетчер, слуга, бормотал про себя молитвы.

С первыми каплями дождя мы услышали звук выстрела. Хобхауз закричал на проводника, вопрошая его, какого дьявола здесь происходит. Проводник пробормотал что-то невразумительное, дрожа всем телом. Тогда Хобхауз достал свой пистолет. Мы оба пришпорили лошадей и погнали их в ущелье. Обогнув острый выступ скалы, мы узрели троих наших албанцев, бледных как мел, вопящих друг на друга и нервно ерзавших в седлах. Один из них все еще держал ружье (не было сомнений, что это именно он стрелял). «В чем дело? — спросил я.— На нас напали?» Албанец молча показал куда-то. Я и Хобхауз посмотрели в ту сторону и увидели могилу в тени утеса. Сучковатый кол был вбит в нее, а на нем висела окровавленная голова. Черты лица ее были очень бледны, но в то же время не были тронуты тлением.

Мы с Хобхаузом спешились.

— Невероятно,— сказал Хобхауз, уставясь на голову как на археологическую редкость.— Это какое-то крестьянское суеверие, я полагаю. Интересно, что бы это могло значить?

Я содрогнулся и закутался плотнее в свой плащ. Уже темнело, и дождь усиливался.

Хобхауз, чья вера в сверхъестественное начиналась и кончалась за кружкой пунша, все не мог оторвать глаз от проклятой головы. Я тронул его за плечо.

— Пойдем,— позвал я,— надо убираться.

Позади нас албанцы кричали на проводника.

— Он надул вас,— поведали они нам.— Это не та дорога. Она ведет в Ахерон!

Я кинул взгляд на Хобхауза Он повел бровями. Нам обоим было знакомо это название. По древнему поверью, Ахерон был рекой, по которой проклятые души плыли в ад. Если именно он лежал перед нами, то это значило, что мы намного отклонились от дороги, ведущей на Янину.

— Это правда? — спросил я проводника.

— Нет, нет,— уверил он.

Я обернулся к албанцам.

— С чего вы взяли, что мы едем к Ахерону?

Один из них показал на кол и произнес одно лишь слово, которое было мне незнакомо:

— Vardoulacha.

Лорд Байрон прервал рассказ. Он медленно повторил слово по слогам:

— Vardoulacha.

Ребекка вздрогнула.

— Что это значит?

Лорд Байрон улыбнулся.

— Как вы догадались, я задал охраннику тот же самый вопрос. Но он настолько обезумел от страха, что толку от него было мало. Он все повторял это слово: «Vardoulacha, vardoulacha, vardoulacha». И вдруг, крикнув мне: «Господи, мы должны поворачивать назад!», он посмотрел на своих помощников и погнал лошадь вверх по дороге в обратную сторону.

— Что, черт возьми, с ними происходит? — спросил Хобхауз, наблюдая, как два албанца последовали за своим товарищем.— Мне казалось, что эта чернь намного храбрее.

Где-то вдали прогремел гром, и над неровным силуэтом горы Сули показался первый зигзаг молнии. Флетчер начал ныть.

— Проклятие,— промолвил я.— Почему мы, как все нормальные путешественники, не поехали в Рим?!

Я развернул коня.

— Ты,— сказал я, указывая на проводника,— ни шагу отсюда.

Хобхауз уже скакал назад по дороге. Я присоединился к нему. Каких-то десять минут мы ехали под дождем. Черные тучи нависли над нами, отчего вдруг сделалось темно, как ночью.

— Байрон,— прокричал Хобхауз,— где эти трое?

— Какие трое?

— Ну те три головореза, куда они подевались, ты их видишь?

Я напряженно всматривался сквозь плотную стену дождя, но все, что я смог разглядеть, были только уши моей лошади.