Тайна спасения: Беседы о духовной жизни. Из воспоминаний - Страница 9

Страсть делает человека идолопоклонником. Страсть усваивает предмету своего поклонения божественное достоинство, поэтому она всегда лжет; один из философов сказал: «Где много глины, там делают больших идолов». Страсть приводит человека в состояние духовного паралича; рано или поздно идол упадет и разобьется, он имеет сделанные уши, но не слышит, имеет вылепленные из глины глаза, но не видит; идол, созданный нами, мертв, он ничего не может дать нашему духу.

Второму виду богопознания свойственно избегать даже размышления о Боге. Людей, избравших первый его вид, богословие может приводить в восторг, людей второго – оно скорее пугает, так как они уверены, что ни одно слово не достойно Бога, что ни ангельский, ни человеческий ум не могут выразить Его; они надеются, что Бог Сам откроет Себя ищущим Его через покаяние и молитву и откроет Себя не в блестящем богословии, не во внешнем боговедении, а как жизнь самого сердца.

Человек, следующий первым путем, размышляет в своем сердце посредством аналогий, ассоциаций, он смотрит на мир, как на притчу, таящую в себе высший духовный смысл, а следующий вторым отвергает мысль, если она не о Боге, какой бы полезной и доброй эта мысль ни казалась, более того, он отвергает ее даже не оценив – достаточно, что она не о Боге и не ведет к Богу. Чтение богословских книг вызывает размышления, оценки, утверждения и отрицания, анализ и синтез, умозаключения и т. д., и это воспринимается как отвлечение от Бога, а не приближение к Нему. Такому человеку кажется, что если он начнет богословствовать, то будет похож на того, кто, отвернувшись от своего живого отца, пристально рассматривает его изображение на картине.

Второй вид богопознания и боговедения требует одного – обращенности сердца к Богу и борьбы с тем, что мешает этому. Сердце можно сравнить с зеркалом: чтобы зеркало отражало небо, нужно держать его направленным вверх и очищать от пыли и грязи. Можно на поверхности зеркала нарисовать самую прекрасную картину неба, но настоящее небо в нем отражаться уже не будет. Первый предпочитает картину, второй – свет лучей. Ум второго похож на воина, который стоит у дверей царской опочивальни с обнаженным мечом и того, кто хочет открыть эти двери, встречает оружием, не спрашивая, кто этот человек и что ему надо. Так и ум человека, ищущего Бога, должен поражать помыслы, приходящие извне или выплывающие из темных глубин его души.

Ложь дублирует, подменяет собой реальность, создает фальшивый, «параллельный» мир, отрывает рассудок от сердца, привлекает его внимание к себе. И затем, по истрезвлении, ум оказывается связан необходимостью помнить ложь, обольстившую его, чтобы не попасться вновь в те же сети и не сочинить новую. Сердце же, отвращаясь от лжи, в то же время смолкает, закрывается, дух уходит в «самое себя», свет души гаснет. Поэтому основа религии и богопознания – правда.

Звездное небо – постоянный источник вдохновения для поэтов и изумления для философов. Оно никак не втискивается ни в систему рифм, ни в систему силлогизмов. Звезды – это символы вечности, искры ночи, застывшие на лету, просветы в необъятной дали космических пространств. Звезды – это алмазные очи, которыми небо смотрит на землю. Если бы мы, люди, могли спросить у звезд, что постоянного и неизменного видят они на земле, то звезды ответили бы нам: на земле постоянно только время и неизменна лишь смерть, все остальное возникает, меняется и исчезает, постоянно только само непостоянство мира, а неизменна его переменчивость. Если бы мы спросили у звезд, что удивительного нашли они на земле, то они ответили бы: человеческую глупость, которая, зная о времени и смерти, строит свои дома на текучем потоке реки и забывает о вечности.

Смерть – универсальный факт нашего бытия, со смертью мы встречаемся повсюду, она следует за жизнью, как тень. И все-таки смерть остается для нас тайной, прикоснуться к которой мы страшимся. Странный парадокс: мы видим смерть повсюду, но вопреки очевидности не верим, что она существует. Нам кажется, что мы неподвластны ей, что ее каток, сокрушающий все на своем пути, промчится мимо нас. Мы видим смерть, мы порой как будто думаем и говорим о ней, но в тоже время, даже проходя мимо могил, мы в глубине своего сердца не верим, что когда-нибудь так же будем лежать в заколоченном гвоздями гробе под слоем земли, что наше тело подвергнется тлению: глаза выпадут из глазниц, мозг вытечет через ноздри, плоть превратится в сукровицу, и могильные черви превратят нас в землю, из которой и взят человек.

Мы видим смерть своих близких: один за другим они уходят в небытие – страну, откуда нет возврата. Но в глубине души не верим, что нам предстоит тот же путь. Мы отгоняем эту мысль от себя: слишком ужасна она для нас, как лик Горгоны. Этот малодушный страх перед смертью превращает нашу жизнь в жалкую игру теней. Когда смерть все же приходит, мы оказываемся к ней неготовы, оказываемся в роли лжецов, обманувших самих себя.

Мы живем в потоке времени. Время дано нам как некое наследство, как отцовское богатство, но оно имеет свой предел. С каждым днем оно тает и уменьшается. Мы думаем, что время, данное нам, всегда будет в нашем распоряжении, и потому с пьяной щедростью расходуем его. Мы думаем, что всё время еще впереди, а когда приходит смерть, то видим, что время кончилось, как раскрученный клубок шерсти.

Забвение неизбежности смерти и конечности времени приковывает, точно гвоздями прибивает нас к земле. И мы по сути добровольно отдаем себя смерти, хватаясь за временное, за то, что удержать невозможно. Шестая заповедь гласит: Не убий (Исх. 20:13). Но мы беспрерывно нарушаем ее, так как беспрерывно же убиваем свой собственный дух. Предав себя власти временного, непостоянного, изменяющегося и в конце концов смертного, того, что само находится под властью тления, мы сами же произносим над своей душой приговор. Забыв о смерти, мы забываем о вечности и тем лишаем себя вечной жизни. И каждый день, отданный только земле, есть каждодневное самоубийство.

В средние века были распространены картины под названием «Пляска смерти» в различных вариантах. В ней смерть то преследует человека, как охотник зверя, то появляется на свадьбе, то ходит по саду с косой в руках, не разбирая, что она режет под корень: сорняк или цветы, то наклоняется над постелью ребенка, то стоит, как распорядитель пира, с чашей в руках между пьяных гостей. Но самым излюбленным сюжетом был танец человека в объятиях невидимой для него смерти в образе скелета. Человек танцует среди трупов, но на лице у него беззаботная улыбка – это образ нашей жизни, привязанной к земле. Все громче звуки этого вальса смерти, все быстрее движется зловещая пара, все крепче смерть прижимает к груди человека… и, наконец, отбрасывает его в груду трупов, как бросают полено в груду дров. Наша жизнь похожа на игру теней на стене. Гаснет свет – исчезают тени.

Первое убийство своей души – это неверие в Божество. Атеизм – философия отчаяния, это бессильное желание увековечить земную жизнь, философия, которая обращается в сгусток ненависти к Богу. Атеизм непоследователен. Если человек приговорен к смерти, то он должен испытать все возможности этого приговора избежать. Когда у человека обнаруживают рак, то он начинает искать какие-то особые лекарства и снадобья, он готов ехать на край света, если услышит, что там его могут исцелить, он готов продать все, что имеет, лишь бы купить себе право на жизнь, которая рано или поздно все равно окончится могилой. Все мирские заботы и проблемы кажутся ему какими-то мелочами перед образом спрута болезни, который впился в его тело и пьет его кровь.

Атеизм уверяет себя, что загробной жизни нет, он как бы затыкает уши, когда ему говорят о Боге и вечности, и с наслаждением уверяет себя, что спасения не существует. А ведь если бы человеку сказали, что в его саду зарыт клад и надо только поработать лопатой, чтобы найти его, то он постарался бы проверить, правда ли это, хотя бы и допускал лишь один шанс из тысячи, что это правда. Так что вся огромная книжная продукция атеистов в совокупности может быть названа кратко: «Руководство для самоубийц».