Тайна подземного королевства - Страница 16

— Сейчас мы можем только ждать, когда кромлех полностью появится на свет. А тем временем отведи меня к ней.

Роберт изумленно раскрыл рот.

— В больницу?

— Можем сходить туда втайне. Не обязательно говорить родителям.

Роберт в смятении покачал головой. В темноте, охотясь на невидимых насекомых, порхали летучие мыши, и от их мельтешения у него закружилась голова.

— Им расскажут медсестры.

Вязель, как обычно, печально улыбнулся:

— Скажи им, что я твой друг.

— А вы сможете… — Он ненавидел себя, этот вопрос не шел к нему на язык, но он не мог не задать его. — Вы сможете ее разбудить?

— Не знаю. Зависит от того, сколько каэров она прошла, как далеко углубилась. Но я попытаюсь. — Он кивнул Розе, и девушка выключила фонарик.

Роберт застыл в изумлении — внутри кромлеха сиял свет, еле уловимый, фосфоресцентный. Он просачивался из-под земли, как будто торфяники отдавали давным-давно впитанный звездный свет. А из расселины, образовавшейся там, где почва провалилась, вылетали летучие мыши, десятки и сотни летучих мышей, они сбились в клубящееся облако тьмы, взвились над верхушками деревьев. Ночь наполнилась их пронзительными криками.

Вязель стоял в пелене брызг и смотрел им вслед.

— Пусть летят, — сказал он Роберту.

Он поднялся на чердак, стал подтаскивать мебель к двери. Ставни на окне скрипели, засовы подрагивали. Ветви неумолимо вползали внутрь. По лестнице, наверное, уже не пройти.

— Они здесь! — закричала я. Под дверь скользнул усик плюща; он растоптал его, оторвал. Но за первым последовал еще один, еще и еще.

Я попятилась к окну. Завела руки за спину, стала ощупью возиться с щеколдой на ставнях. Если смогу ее открыть — закричу, позову на помощь. Позову маму, папу. Позову Максела — он наверняка услышит.

Но не успела я нашарить щеколду, как длинные усики плюща скрутили ему руки, опутали щиколотки. Он заорал, стал отбиваться руками и ногами.

Я осторожно отперла ставни.

Окно широко распахнулось.

В воскресенье была месса, а потом — обед. Отец Максел всегда приходил, потому что Мария готовила лучшее жаркое во всем Уилтшире, а после обеда он и Роберт иногда шли погулять по холмам или по Риджуэйской дороге. Но сегодня Роберту было не до прогулок. Он вдруг понял, что вообще не хочет оставаться с Макселом наедине, потому что крестный отец слишком хорошо знал его, и мог прочитать все его настроения. Максел уже почувствовал, что у крестника что-то неладно.

Роберт нарочно замешкался в церкви, помог старому прислужнику собрать сборники гимнов, посмотрел, как в дверях мать болтает с подругами. Она, как всегда, выглядела безупречно, волосы уложены, макияж был сделан мастерски. Глядя на нее, он обратил внимание, с какой живостью она откликалась на каждую фразу, собирая свою еженедельную долю сочувствия. Она старательно делала вид, что прекрасно со всем справляется и что у нее всё хорошо. У Роберта так не получалось. И многие об этом догадывались, потому что никто ни разу не заговорил с ним о Хлое.

Отец ждал снаружи, в машине. Ему тоже не по силам было вести светскую болтовню.

По боковому проходу к Роберту подошел Максел в черной рубашке, брюках и старых расшлепанных сандалиях. Он сунул в мусорную корзину стопку газет, отдал прихожанам последние ворчливые наставления и сказал:

— Пошли.

Они обернулись — и Роберт увидел Вязеля.

Поэт стоял под статуей святого Франциска, смотрел снизу вверх на доброе деревянное лицо. На плече у святого Франциска сидели птицы — маленькие деревянные голуби. Они всегда нравились Роберту, с самого детства, когда во время долгих скучных служб он погружался в мечтания, и ему чудилось, будто птицы оживают и летают по церкви.

Вязель поглядел на него. Их глаза встретились.

Роберт напрягся.

«Пусть летят», — сказал Вязель прошлой ночью о летучих мышах. Сейчас, в миг кристально ясного озарения, Роберт понял, что он — он сам, Роберт — и в самом деле мог бы этого добиться: оживить птиц и сделать так, чтобы они вспорхнули с плеча святого. Надо было только очень сильно захотеть, собрать всю силу, какая скрывалась внутри. Если бы в нем было веры хоть с маковое зернышко.

— Кто это? — Максел подошел сзади, встал за спиной.

Роберт зажмурился. Потом сказал:

— Тот, о ком я вам говорил. Друид.

Отец Максел замер. Потом подошел к Вязелю — тот ставил зажженную свечу в подсвечник. Пальцы у поэта были тонкие, хрупкие; пламя затрепетало, озаряя его лицо.

— Рад видеть в церкви незнакомого человека.

Вязель поднял спокойные глаза.

— Я здесь уже бывал.

— Неужели?

— Много раз. За долгие столетия.

Максел кивнул. Крупные черты его лица ничего не выразили. Даже тень по ним не пробежала.

— Значит, должно быть, что-то притягивает вас сюда.

Вязель поглядел на Роберта.

— Эйвбери — это колыбель духовной силы, страна, окутанная мечтами и видениями. — Он опять перевел взгляд на Максела, и они стояли глаза в глаза, поэт — темный и худощавый, священник — большой и массивный. — Вы и сами знаете это, святой отец.

К удивлению Роберта, Максел медленно кивнул. Вязель сказал:

— До завтра, Роберт, — улыбнулся, перекрестился и вышел через деревянный проем главной двери.

— Мне показалось, ты говорил, будто он язычник, — задумчиво произнес Максел.

— Я понятия не имел, какого он вероисповедания.

— Что он имел в виду насчет завтра? — Крестный отец всегда имел обыкновение резко менять тему. На этот раз его манера разозлила Роберта.

— Ничего. Я обещал отвести его кое-куда.

— Человек, который странствует много столетий, сам прекрасно знает все окрестности. — Максел обернулся. — Роберт, держись от него подальше. Он не тот безобидный чудак, каким я его себе представлял. — Его голос зазвучал на удивление мрачно, но тут к ним подошла Кэти:

— Готовы?

— Хорошо поесть я всегда готов, — хрипло отозвался Максел.

К концу дня пошел дождь, поэтому послеобеденные напитки были перенесены в летний домик — обветшалый деревянный павильон под кедром. Роберт сел верхом на скамейку и приладил картину на мольберт, потом соскреб с палитры старую краску.

Максел должен был позировать ему для портрета; Роберт писал его уже много месяцев, то загораясь энтузиазмом, то остывая. Но сегодня ему хотелось погрузиться в мир красок. Он довольно легко набросал лицо, но чем дольше он вглядывался, тем больше оттенков зеленого, красного и даже синего различалось в глубине веснушчатой плоти. Эта игра красок завораживала его и наполняла отчаянием.

— Ты никогда не закончишь этот портрет, — ворчал отец.

— Закончу. Это для портфолио.

Максел сел, достал сигарету, закурил.

— Только этого не надо рисовать.

— Вы не могли бы не курить? Это меняет все тени.

— Трудно.

Мама встала:

— Пойду помогу Марии прибраться.

— Не делай этого, Кэти Магвайр. У тебя на это есть муж. А тебе надо полежать. Слишком ты бледная, девочка моя.

— Максел, а вы грубиян. До сих пор говорите со мной как с маленькой девочкой в Ирландии.

— Для меня ты всегда будешь маленькой девочкой.

— Болван. — Она вышла, быстрым шагом пересекла лужайку, опустив голову под летним дождем. Вслед за ней вышел отец Роберта.

Максел задумчиво курил.

— Она хорошо спит?

— Не знаю.

Он молча рисовал. Тяжелые капли дождя стучали по стеклянной крыше, рассыпались тысячами брызг, скатывались водопадами по желобу и с журчанием исчезали в водосточной трубе. Небо потемнело; Роберт проворчал:

— Вот так всегда и бывает, — и подмешал чуть-чуть изумрудной краски в колер для морщин, идущих от носа к губам Максела. Губы шевельнулись.