Тайна Иппокрены - Страница 73

Двое взрослых мужчин и мальчик всерьез обсуждали преимущества абордажного багра перед топором и копьем. Или, скажем, каков должен быть запас пороха для двенадцатифунтовой пушки, где лучше хранить мушкетные заряды, фитили и ручные гранаты. Спорили и по поводу изображений на «веселом Роджере». Один считал, что чаще всего на пиратском флаге устрашающе красовались череп и кости. Другой доказывал, что столь же часто на черных стягах встречались человек с саблей в руке (полагай, морской разбойник), трезубец или дракон, песочные часы — напоминание о быстротекущей жизни (а проще говоря: лови момент), иногда, не мудрствуя лукаво, просто писали слово «фортуна». Те же изображения выбирали для татуировки, а в качестве амулетов суеверные пираты использовали ракушки и кусочки дерева. А какие напитки предпочитали они: ром или арак, пальмовое вино или смесь из морской воды и пороха? Это тоже являлось предметом обсуждения.

Одним словом, Стивенсон жил в мире героев рождавшейся книги. И можно предположить, что ему не раз казалось, будто он и в самом деле один из них. В этом сказывалось его вечное стремление к лицедейству, жившее в нем актерство. Многие отмечают эту особенность писателя — соответственно нарядившись, исполнять перед самим собой ту или иную роль. Здесь Стивенсон выступал как бы последователем теории творчества своего любимого Кольриджа: поэт должен уметь вживаться в чужое сознание и полностью перевоплощаться в своего героя. Но ведь такая способность художника разменивать свою душу на множество других приносит и великое счастье, и великую боль. Разве Бальзак умер не оттого, что был замучен поступками своих вымышленных героев? А Флобер? Больше всего он боялся «заразиться взаправду» переживаниями своих персонажей, испытывая в то же время огромное наслаждение «претворяться в изображаемые существа». Точно так же Э.-Т.-А. Гофман, когда творил образы своих фантазий и ему становилось страшно, просил жену не оставлять его одного. Над порожденными собственным воображением героями обливался слезами Ч. Диккенс, мучился Г. Гейне и страдал Ф. Достоевский. Они были, как того требовал от писателя Л. Фейхтвангер, актерами в самом подлинном смысле этого слова и заключали в себе жизнь каждого и всякого.

Думая о них, мы видим этих исполинов в окружении огромной и пестрой толпы порожденных ими образов. Великие и ничтожные, богатые и нищие, знатные и бедные — они обступают своих творцов, неистовой силой воображения вдохнувших в них жизнь, отдавших им часть своей души.

Мечтатель Стивенсон щедро наделял себя в творчестве всем, чего ему недоставало в жизни. Прикованный часто к постели, он отважно преодолевал удары судьбы, безденежье и литературные неудачи тем, что отправлялся на крылатых кораблях в безбрежные синие просторы, совершал смелые побеги из Эдинбургского замка, сражался на стороне вольнолюбивых шотландцев. Романтика звала его в дальние дали. Увлекла она в плавание и героев «Острова сокровищ».

Теперь он жил одним желанием, чтобы они доплыли до острова и нашли клад синерожего Флинта. Ведь самое интересное, по его мнению, — это поиски, а не то, что случается потом. В этом смысле ему было жаль, что А. Дюма не уделил должного места поискам сокровищ в своем «Графе Монте-Кристо». «В моем романе сокровища будут найдены, но и только», — писал Стивенсон в дни работы над рукописью.

Под шум дождя в Бремере, как говорилось, было написано за пятнадцать дней столько же глав. Поистине рекордные сроки! Однако на первых же абзацах шестнадцатой главы писатель, по его собственным словам, позорно споткнулся. Уста его были немы, в груди — ни слова более для «Острова сокровищ». А между тем мистер Гендерсон, издатель журнала для юношества «Янг фолкс», который решился напечатать роман, с нетерпением ждал продолжения. И тем не менее творческий процесс прервался. Стивенсон утешал себя: ни один художник не бывает художником изо дня в день. Он ждал, когда вернется вдохновение. Но оно, как видно, надолго покинуло его. Писатель был близок к отчаянию.

Кончилось лето, наступил октябрь. Спасаясь от сырости и холодов, Стивенсон перебрался на зиму в Давос. Здесь, в швейцарских горах, к нему и пришла вторая волна счастливого наития. Слова вновь так и полились сами собой из-под пера. С каждым днем он, как и раньше, продвигался на целую главу.

И вот плавание «Испаньолы» завершилось. Кончилась и литературная игра в пиратов и поиски сокровищ. Родилась прекрасная книга, естественная и жизненная, написанная великим мастером-повествователем.

Некоторое время спустя Стивенсон держал в руках гранки журнальной корректуры.

Неужели и этой его книге суждено стать еще одной неудачей? Поначалу, казалось, так и случится: напечатанный в журнале роман не привлек к себе ни малейшего внимания. И только когда «Остров сокровищ» в 1883 году вышел отдельной книгой (автор посвятил ее своему пасынку Ллойду), Стивенсона ждала заслуженная слава. «Забавная история для мальчишек» очень скоро стала всемирно любимой, а ее создателя РЛС — Роберта Луиса Стивенсона — признали одним из выдающихся английских писателей. Лучшую оценку в этом смысле дал ему, пожалуй, Р. Киплинг, написавший, что творение Стивенсона — «настоящая черно-белая филигрань, отделанная с точностью до толщины волоска».

С тех пор многим представляется невероятным его способность создавать неповторимые живые человеческие образы, его волшебное умение рассказывать чрезвычайно занимательно, без ложного блеска и дешевой напыщенности о самых необыкновенных приключениях. Он это умел, потому что, как заметил Л. Фейхтвангер, обладал той зоркостью взгляда, той мудростью рук и той прямотой сердца, которые поднимают любой материал над сферой только интересного, сенсационного. По этой же причине Стивенсон не написал ни одной скучной страницы.

Весь вечер он провел за книгой и лег поздно. Фэнни беспокоилась:

— У тебя жар, лихорадка, а ты изводишь себя чтением.

Она была права, его легкие ни к черту не годятся. Как чуткий барометр, они моментально реагируют на самые незначительные изменения погоды, на малейшие перегрузки. Теперь, чтобы уснуть, не поможет и прописанный ему бром…

Под утро внезапно Стивенсон начал во сне громко стонать. Жена пыталась разбудить его, освободить от «криков ужаса», как она это называла. Луис проснулся и неожиданно укорил ее:

— Зачем ты это сделала? Мне снилась такая чудесная дьявольская сказка…

Фэнни знала, что муж часто видит «живые и страшные сны», от которых он с воплем просыпался в диком, неистовом ужасе. Эти кошмары преследовали его с детства. Дневные впечатления ночью представали в виде чудовищных фантасмагорий. То ему снился сосед-горбун, пугавший его при встречах днем до полусмерти; то нечеловеческого обличья бородатое привидение с ужимками и ухватками ведьмы, вдруг оборачивающееся старухой прачкой; то заезжий француз, внешне образец добропорядочности, а на самом деле жестокий убийца, расправлявшийся со своими жертвами с помощью гренков с сыром, начиненным опиумом; то знаменитый лорд по прозвищу Судья-Вешатель, появлявшийся с огромными волосатыми руками, кровожадно изрыгая: «Давайте преступника…»

Иногда, уже взрослому, во сне ему являлись «человечки» и разыгрывали целые истории. Некоторые, проснувшись, он записывал, превращал в рассказы, как бы реализуя мощь созидательных сил своего подсознания. Поражаясь такому феноменальному свойству, английский писатель Р. Олдингтон, автор книги о Стивенсоне, изданной на русском языке, восклицал: «Кто еще, какой писатель брал образы и сюжеты из призрачной бездны снов?!» И действительно, нельзя не удивляться столь поразительной особенности Стивенсона записывать свои «вещие сны». В этом Р. Олдингтон безусловно прав. Однако его слова требуют одной поправки. Не только Стивенсон обладал этой особенностью. Творчество во сне присуще многим художникам. Достаточно привести лишь несколько примеров. Пробудившись, Данте воспел в сонетах свою встречу с Беатриче, которая приснилась ему; во время сна Лафонтен сочинил басню, а Кольридж — целую поэму, которую так и назвал «Кубла Хан, или Видение во сне». В предисловии к ней он признавался, что, проснувшись и взяв перо, чернила и бумагу, мгновенно и поспешно стал записывать строки, сочиненные во сне. Известно, что и многие образы А. Пушкина рождались во время сна: вскакивая с постели, он торопливо записывал их впотьмах. Случалось во сне сочинять стихи А. Грибоедову и А. Фету. Сон подсказал Ф. Достоевскому мысль написать роман «Подросток», а Л. Толстому — сюжет «Отца Сергия».