Тайна Игоря Талькова. «На растерзание вандалам» - Страница 1

Краткая жизнь русского барда, поэта, артиста Игоря Талькова совпала с одним из самых ярких этапов в жизни современной России. Тальков жил, можно сказать, «на переломе». Его активная творческая биография началась тогда, когда в стране с искусственным названием СССР, казалось бы, еще незыблемо простиралось болото застоя, однако изнутри уже назревал тот неизбежный взрыв, на который советская система была обречена от самого начала своего существования.

Тот стихийный протест против системы, который десятилетиями жил в душе России и особенно активно проявлялся, разумеется, в молодежной среде, нашел отражение в творчестве сотен бардов, пытавшихся понять суть происходящего и по-своему его оценить. Однако никому из этих протестующих не удалось осмыслить до конца все, что произошло с несколькими поколениями русских людей, и так полно, так убедительно это выразить, как удалось Талькову. Выдающийся талант поэта, великолепный артистизм, глубокая, искренняя, почти яростная любовь его к Отечеству легли в основу всего творчества, и именно это сделало его человеком, к которому обратились взоры молодого поколения.

Он был не просто кумиром, он был, пожалуй, вожаком, учителем и воспитателем миллионов, причем, что бывает очень редко, в число его поклонников входили люди разных поколений, от тринадцати до тридцати-тридцати пяти, все, кому довелось в переломную эпоху жизни России быть молодыми.

Игорь Тальков работал в жанре рок-музыки (по крайней мере, его относили к этому жанру), то есть был представителем той культуры, которая никогда прежде не дорастала до уровня высокой идейности. Но он поднял планку этой культуры на недосягаемую раньше высоту. И опять-таки первым поставил во главу угла не какие-то абстрактные права, свободы, «идеал личности», но идею России, высокий патриотизм.

Образно говоря, он спустился в ад дешевой, безыдейной попсы и, протянув руку всем, кто вслепую блуждал там, стал выводить из этого ада молодое поколение русских. Этим он был страшен тем, кто хотел бы видеть страну по-прежнему слепой и покорной.

Краткая, сверкающая жизнь поэта и певца оборвалась тоже в момент перелома. В момент, когда, возможно, он был особенно нужен тем, кто за ним пошел. А может быть, именно его трагическая, внешне бессмысленная смерть сплотила всех, кто, во многом благодаря ему, вышел из тьмы и стал искать свой путь.

Стихи Талькова бьют, обжигают, вызывают порой злость, порой тоску, но чаще всего – зовут к активной, наполненной смыслом жизни. Он, в отличие от большинства кумиров поп-культуры, никогда не уводил молодежь в маленький мир «самого себя», он любил и учил любить большой мир, со всеми его «но», со всеми его «против».

Со времени его гибели прошло двадцать лет, но поэта не только не забыли, о нем все еще продолжают спорить, что лишний раз доказывает его прежнюю (если не большую, чем прежде) востребованность. Духовный голод, который испытывали поколения 1980 – 1990-х годов, существует и ныне, и за это время не появилось никого, кто смог бы стяжать славу и занять место идейного вожака нынешних молодых поколений.

Как всякий большой художник, Тальков воспринимался неоднозначно, и глупо было бы объяснять негатив, который испытывали к нему некоторые представители искусства, просто завистью или ограниченностью.

Самое несправедливое высказывание тех лет принадлежит, пожалуй, известному артисту Андрею Макаревичу. На вопрос, как он относится к Талькову, Макаревич ответил «никак». И мог бы на этом остановиться, однако тотчас обличил самого себя, ясно показав, что никакое это не «никак»… Он продолжил, заявив, что, по его мнению, Игорь Тальков «насквозь картонный». И обосновал свою позицию следующим утверждением: «Пока на дворе стоял совок и у нормальных команд были проблемы, он пел исключительно про Чистые пруды. А после перестройки, когда все стало можно, вдруг таким смелым оказался…»

Трудно сказать, что лежит в основе этого высказывания – простое непонимание или что-то иное. Начать с того, что Игорь Тальков, как и все музыканты тех лет, представлял аудитории лишь то, что удавалось «протолкнуть» на эстраду или в эфир, и это не означало, что в своем творчестве он не обращался к другим темам. Просто их «не выпускали». Если же «нормальным» командам такие темы порой удавалось вставлять в концертные программы, то это означало лишь то, что их «нормальность» не представлялась цензорам опасной, не считалась воздействующей на аудиторию особо остро. Какой-то процент протеста советская цензура пропускала всегда, даже во времена самого жесткого красного террора, ибо за цензорами стояли аналитики, отлично понимавшие, что от чрезмерного давления может произойти взрыв. Но пропускали то, что не вызывало побуждения к активному действию. И «нормальные», имея проблемы, тем не менее, сосуществовали с системой. Помешай они ей, их бы быстро угомонили.

И второй момент. А почему, собственно говоря, такое негодование по поводу «Чистых прудов»? Почему никому никогда не приходило в голову упрекать, скажем, Пушкина, что большинство его стихотворений откровенно лирические, а не остросоциальные? Или Лермонтова по поводу того, что после стихотворения «На смерть поэта» он вдруг тоже обратился к чистой лирике? Что, в XIX веке можно было делиться с обществом волнением души, а в наше подавай «марш и лозунг»? Вроде бы это уже проехали…

Секрет прост. Большой художник – всегда большой художник. И если он пишет лирическую песню, значит, в данный момент его душе нужна именно такая песня, и именно ею он станет будить в сознании своих слушателей те чувства, которые зовут к добру, очищают от накипи, дарят свет. Для художника его работы равноценны, он не выполняет социальный заказ, он создает то, что считает и ощущает своевременным. И если «наступает на горло собственной песне», значит, лукавит – настоящая песня нужна всегда, не важно, о жертвах ли революции или о Чистых прудах.

Незадолго до своей гибели Тальков дал интервью корреспонденту альманаха «Молодежная эстрада» М. Марголису. Журналист задал вопрос как раз на вышеупомянутую тему:

– А если завтра опять заставят замолчать?

На что певец ответил:

– Я не молчал и в прежние времена, другое дело, что не имел сцены.

Просто и понятно. Понятно всем, кто хоть когда-либо сталкивался с системой, не пропускавшей и не подпускавшей к большой аудитории действительно значимого оппозиционного искусства. Впрочем, когда бывала хоть какая-то возможность, Тальков ею пользовался, и об этом дальше будет многое сказано.