Тайна и кровь - Страница 28

— Тссс! И они все попрятались сразу… Эх, подлое животное — человек, подлое и трусливое!

Рейнгардт взглянул на часы:

— Скоро пора и двигаться… Пойдемте вниз!.. Вам нужно переодеться.

Мы сошли. Я быстро пригнал себе красноармейскую форму. Рейнгардт мне вручил винтовку и пять обойм.

На веранде он отдал нам приказ:

— Выйдите отсюда по одиночке, разными путями… Сойдетесь на шоссе! На выезде построитесь вздвоенными рядами!

Солнце уже поднялось и золотило стекла окон, купола церквей, лужи мостовой.

Через Охтенский мост, через Пески, мы в ногу шли к Николаевскому вокзалу. Наш шаг был нетороплив.

Среди бела дня, в центре столицы, на глазах тысячи людей 25 человек готовили нападение на вагон с золотом, охраняемый стражей, часовыми, вооруженным чиновником, комиссаром из Смольного.

Я шагал в рядах, и мне было неясно только одно:

— Почему на такое страшное, опасное, безумное дело мы идем днем, а не ночью?

Огромная сила, непонятная и радостная, толкала наши ряды вперед на это безумное и страшное дело. Окруженные равнодушием одних, злобой других, презрением третьих, мы шли в этой красноармейской одежде под предводительством человека в ненавистной для всех форме, в кожаной желтой куртке с ярко красневшим орденом Красного Знамени на груди.

Мужчины, женщины, дети с голодными лицами тоскливо-умоляющим, испуганным взглядом провожали наше загадочное и уверенное шествие.

Пороховые остались далеко позади. Мелькнули Пески. Рейнгардт подвел нас к тихой улице, носящей имя «Полтавской победы». Путь шел вниз. Странная дорога! Ведь можно было пройти прямо.

— Взвод, стой!

Голос Рейнгардта:

— Смирно!

Пред нами — Трофимов:

— Сколько у вас винтовок?

— Одиннадцать.

— Н-да… Надо бы побольше.

Молчание. Трофимов обходит строй. Всматривается в лица. На ходу быстро жмет руку. Задает отдельные вопросы:

— Гардемарин?

— Есть.

Так вот о какой организации он говорил мне в номере гостиницы нашего Экономического общества!

Трофимов отозвал меня и Рейнгардта в сторону:

— Сколько винтовок у вас на квартире?

— Тридцать две, — ответил Рейнгардт.

— Сейчас я отряд распущу. Но раньше я должен вам обоим сообщить, что произошли некоторые изменения. Последняя разведка принесла новые сведения. Во-первых, теперь вагон стоит на третьем пути. Вся охрана помещена в железнодорожной будке. Часовых по-прежнему — двое. Но посты их изменены: сегодня один часовой стоит у будки и другой — у вагона. Все это вы должны запомнить отчетливо.

— Слушаюсь.

Трофимов подошел к отряду. Он улыбнулся и начал:

— Товарищи!

И та же улыбка пробежала по всем лицам.

— Прошу вас сейчас разойтись. Весь сегодняшний день старайтесь быть незамеченными, нигде не собирайтесь вместе. Сюда, вот на это самое место, вы прибудете в 10 часов 30 минут вечера.

Он вынул часы:

— На моих без 10 минут час. Проверьте ваши часы!

Он оглядел отряд и бросил отрывисто и ласково:

— С Богом!

Втроем мы медленно шли и говорили о плане нападения. Трофимов был уверен, что все пройдет без осложнений, без крови и жертв. Рейнгардт держался другого мнения. И он полагал, что охрана не очень надежна, и красноармейцы не будут подставлять свой лоб и рисковать жизнью. Но Рейнгардта смущало другое: в вагоне находились чиновник и комиссар. Эти могли оказать сопротивление.

— Я не говорю, — объяснял он, — что это опасно. Я только предвижу возможность жертв. Впрочем, и это — пустяки. Лес рубят — щепки летят….

Рейнгардт обратился ко мне:

— А за винтовками придется съездить вам. Сам я должен сейчас отправиться по делам. Приходите ко мне в Манежный переулок. Там заберете недостающие винтовки и привезете их сюда. У моей квартиры вас будет ждать Кирилл.

Мы простились. Рейнгардт вскочил в трамвай, а я несколько минут стоял и внимательно следил за тем, как тихо и задумчиво шел к Николаевскому вокзалу Трофимов, опустив голову и глубоко засунув руки в карманы солдатской шинели без погон.

И в этой походке, как раньше в отдельных словах, взгляде глаз, ласковом похлопывании по плечу я улавливал, я чувствовал какое-то волнение за нас и нашу судьбу.

Я невольно улыбнулся:

— Милый, странный человек! Он думает о нас, как будто сам он застрахован от кровавых случайностей, от ареста и смерти.

В 10 часов вечера мы выносили с Кириллом винтовки и клали их в пролетку. Кирилл сел на козлы, и легкой рысцой мы покатили по Знаменской.

Вдруг кто-то схватил лошадь под уздцы. Мы остановились.

Пред нами стоял человек в красноармейской шинели, в папахе, заломленной совсем назад, а из-под нее выбивались пряди длинных волос. Я опустил руку в карман за револьвером.

— Куда везете оружие, товарищи? — спросил красноармеец.

— А вам какое дело?

— Если спрашиваю, значит, есть какое-то дело.

— Да вы сами-то кто такой?

— Я-то?

— Да, вы-то.

Я чувствовал, как во мне разгорается раздражение. В голове мелькнуло решение:

— Уложить на месте!

Красноармеец стоял, расставив ноги, и поглаживал вытянутой левой рукой круп лошади. Потом он пристально взглянул на Кирилла, на меня, приблизился ко мне вплотную, заулыбался и тихо произнес пароль:

— Сабля.

И, обрадованный, ему откликнулся я:

— Сердце!

Я сошел с пролетки, и мы пожали друг другу руки. Этот был тоже из нашей организации.

— Да, — сказал он, — там уже собираются.

— Почему вам вздумалось разыграть всю эту комедию?

— На всякий случай… Для проверки… Мало ли кто мог ехать с оружием. Да еще тут, поблизости от вокзала. Все может быть.

— Ну, если бы, действительно, ехали вместо нас настоящие красноармейцы, что бы вы могли сделать? Вы же — один…

— Ну, это… как вам сказать… Две-то пули может выпустить и один человек.

Темный вечер спустился на Петербург, и везде была тьма. Не видно было огней. Когда-то сверкавший электричеством вокзал бедно освещался немногими лампочками. Чрез Знаменскую площадь Кирилл промахнул во весь дух крупной рысью, и мы остановились на том же самом месте, в маленькой улочке близ церкви, построенной в древнерусском стиле.

Подошел Рейнгардт:

— Никто не заметил, как вы выносили винтовки?

— Никто. Да в такой час теперь никого на улице и быть не может.

— Квартиру заперли?

Я возвратил ему ключ. Потом Трофимов взял меня под руку, и мы прошли вперед:

— Вам придется первому пойти и завязать дело. Вы должны, во что бы то ни стало, проникнуть в помещение охраны и все подготовить так, чтоб нам было легко ее обезоружить.

— Понимаю.

Я направился к Николаевскому вокзалу, обогнул его и вошел в широкие ворота. Была пуста Знаменская площадь, пусто было около вокзала, и только несколько человек служащих торопливо проходили по этому большому каменному двору.

На третьем пути я увидел вагон-микст первого и второго класса. Около него тихо похаживал часовой. Я приблизился к нему и небрежно попросил:

— Товарищ, нет ли спички? Мне бы прикурить…

Часовой остановился и опустил винтовку к ноге:

— Спичек нет у меня, товарищ.

— Экая жалость!

Я протянул ему папиросу. Он взял и сказал:

— Спички-то можно достать. Вот спросите, товарищ, там — в сторожке. Это — наша же охрана.

Я прошел туда. Шесть человек солдат сидели, курили и разговаривали. Приткнутые, в углу стояли винтовки. Я наклонился к первому же красноармейцу охраны и начал прикуривать, все время стараясь продлить и выиграть время.

С секунды на секунду я ждал подхода остальных на помощь мне.

Наконец папироса зажглась. Я пустил густой клуб дыма и тотчас же услышал голоса наших, раздававшиеся за будкой. Сразу же остервенелым криком, как сумасшедший, я исступленно заорал:

— Руки вверх! Приказом чрезвычайной комиссии вы арестованы за небрежное несение караульной службы. Смирно! Ни с места!