Тайна дачи колдуна - Страница 18

Валя сделала глубокий вдох и молча кивнула, перед тем как произнести:

— Да. Похоже.

Саша невольно перевел взгляд на Егора и увидел, как тот сочувственно кивнул.

— Все должно прийти своим чередом, — произнес профессор. — Я думаю, на сегодня мы можем освободить Валентину от полной исповеди.

Его ученики согласились с ним.

— Марина?.. — полувопросительно обратился профессор к следующей девушке.

Марина на миг напряглась, потом расслабилась.

— Я поступила дурно, — заговорила она. — Но это была не я... Или не совсем я. Я знаю, что сейчас не время жертвоприношений. Но вчера мне опять показалось необходимым, что нужно принести жертву. Перед моими глазами стали возникать красные пятна, а потом я будто нырнула в кровавое озеро. И я словно раздвоилась: одна я плыла под поверхностью этого озера и ничего не чувствовала, а другая я выскользнула за дверь и тихонько прокралась сквозь ночь. Эта вторая я чувствовала себя лисой и волком, куницей и коршуном. Я была хитра, изворотлива и чуяла каждое движение в ночи, каждый запах, каждую дрожь травинки. Мой разум был похож на звериный, и я это сознавала, словно сама была и куклой и кукловодом. Та я, которая двигалась и очень хитро подкрадывалась к животному для священного заклания, была машиной, а та я, которая плыла в кровавом озере, — водителем этой машины, ее пилотом. Это сложно объяснить, но так было. А потом был гром, разряд грома, и я помню, как бежала через кусты. Меня подобрали ребята, дети, у них была большая собака, и я чувствовала себя перед этой собакой как чувствовала бы себя лиса или волчица. Они помогли мне прийти в себя, я помню, как сидела у них в доме... Кровавые пятна стали исчезать, но я боялась, что они вернутся, и стала рассказывать. Я рассказала им то, чего нельзя было рассказывать, и, по-моему, говорила не только правду. То есть я говорила то, что мне тогда казалось правдой. Но красный туман стал возвращаться, потому что я не выполнила своего долга, и потом я опять ничего не помню, вплоть до того момента, когда очнулась здесь, на веранде... Когда Учитель меня разбудил. Мне до сих пор не по себе, и мне кажется, что это вернется. — Девушка замолчала.

— Ты ни о чем не умалчиваешь? — спросил профессор после короткой паузы.

— Нет, — твердо ответила Марина, секунду, правда, подумав, как бы взвешивая свой ответ.

— Какую ты им сказала неправду? — спросил один из парней, Саша его не знал.

— Я не сказала им об истинном смысле жертвоприношения. И не сказала, что совершать это жертвоприношение я отправилась по собственной воле. И еще, по-моему, я неправильно повторяла им молитвы и заклинания Учителя — в них проникали слова из других молитв и заклинаний, с которыми нам нужно бороться.

— Зачем ты вообще открыла им тайные молитвы? — спросил другой парень.

— Я виновата, — ответила Марина, потупив глаза.

— Но тебе стало легче после этого? — спросила третья девушка в компании.

— И легче и трудней. Я начала сбиваться в чтении молитв, и ко мне опять стало возвращаться наваждение.

— Какое было чувство у твоего наваждения? — вмешался профессор.

— Наверно... — Марина на секунду задумалась. — Желание спрятаться.

— То есть в основе был страх? Испуг?

Марина опять задумалась.

— Да, — сказала она наконец. — Страх.

— Чего ты боялась? — продолжал настойчиво допытываться профессор.

— Я не знаю... Ничего конкретного. Просто... просто мне начало казаться, будто я вот-вот что-то вспомню... То, чего на самом деле не было... И мне стало очень страшно, что вот это... воспоминание о том, чего не было... что оно возникнет во мне как воспоминание о том, кто на самом деле было... Такое ясное и страшное... И мне захотелось спрятаться от этого.

— Когда у тебя это началось? — спросил молодой помощник профессора, тот самый велосипедист.

Марина слабо улыбнулась:

— Это я помню четко. После того как я услышала рассказ Егора о том, что ему привиделось.

— Тебе показалось, будто ты тоже можешь вспомнить нечто подобное? — спросил еще один парень, до этого не вступавший в разговор.

— Да, — ответила Марина. — И даже хуже.

— Что было более страшно — вспомнить или не вспомнить? — задал вопрос профессор.

— Не знаю. Страшней всего, наверное, было ощущать стену между тем, что я помню и что не помню.

— Я понимаю, о чем говорит Марина, — задумчиво заметил Егор. — Когда есть такая стена, то страшно лоб разбить, пытаясь ее проломить. Но не менее страшно оставить ее такой, какая она есть, чтобы она скрывала от тебя что-то важное. Мне кажется, я могу дать Марине нужный совет: надо закрыть глаза и представить, будто ты прыгаешь в ледяную воду...

— Если Марина к этому готова, — прервал его профессор.

Тут все заговорили наперебой, и Саша многого не понял: во-первых, сложно уловить нить разговора, когда каждый спешит высказаться, а во-вторых, посыпались такие заумные слова и закрученные фразочки, что только держись! Не посвященному в дела секты почти невозможно было понять смысл отдельных высказываний.

Профессор очень умело дирижировал нестройным хором подростков. От исповеди Марины он перешел к другим. Но в исповедях остальных ничего сногсшибательного не было.

Кто-то поленился прочесть молитву, кто-то плохо подумал о приятеле... Профессор выслушал всех очень серьезно, иногда задавал наводящие вопросы, не мешая при этом принимать участие в обсуждении всем, кто хочет. Потом он долго говорил, определяя состояние каждого: кто изжил страхи, кто не изжил и что нельзя будет прийти к концу дня, не смирившись перед истиной и не обвиняя ни в чем ни себя, ни других. Такое молол... Исходя из своих оценок, он дал каждому задание на день. Некоторые задания были вполне разумными: дежурство по кухне, работа в саду. Но некоторые по своей нелепости вполне соответствовали духу странного дома: безмолвное созерцание, повторение одних и тех же заумных фраз раз по пятьдесят...

Единственное, что Саша узнал, — это имена всех присутствующих, кроме профессора, которого все называли не иначе как Учитель. Он уже знал Марину, Егора и Валю. Третью девушку звали Олей, юного помощника профессора, «велосипедиста», — Славой, а двух других парней — Витей и Николаем.

Когда профессор закончил свое выступление, все, глядя на восковую фигурку, произнесли хором короткое славословие наступающему дню и стали расходиться.

Саша выждал, когда погаснет свет, смолкнут последние шаги и затворится дверь подвала. После этого он с новой силой начал раскачивать створки люка и давить на них. Ему больше прежнего хотелось вырваться на волю!

Саша не знал, сколько прошло времени, но наконец послышался визгливый скрип выскакивающих из ветхого дерева, ржавых гвоздей — и люк отворился. Поток блистающего дневного света на мгновение ослепил Сашу, он даже зажмурился. Потом он осторожно выглянул из люка. Ему совсем не хотелось, чтобы под самый конец опасного приключения его кто-нибудь заметил в саду. Люк находился с задней стороны дома, рядом с навесом для дров. Вокруг никого не было.

Саша выкарабкался наружу, затворил люк и аккуратно загнал гвозди на место попавшимся под руку полешком. Теперь люк выглядел запертым на тяжелый замок и абсолютно неповрежденным. Но Саша-то знал, что замок этот держится на фуфу: наверно, голой рукой можно будет вытащить гвозди, на которых сидит левая скоба. Пригодится, если понадобится еще раз проникнуть в этот жуткий дом... Хотя Саша дал себе мысленный зарок, что больше он сюда ни ногой. Он и так тут достаточно натерпелся!

Мальчик осторожно прокрался к забору с задней стороны сада. Собрав все оставшиеся силы, он перемахнул через забор и оказался в проезде, перпендикулярном тому, на котором находилась дача Ани. В том самом проезде с канавкой.

Судя по солнцу, время близилось к полудню. Как долго он пробыл в доме профессора, не в силах выбраться! Вот, наверно, друзья его волнуются!

И Саша побежал на дачу — успокоить друзей и рассказать им потрясающие новости.