ТАЙЦЗИЦЮАНЬ:Классические тексты Принципы Мастерство - Страница 26

Общественная физиономия этих людей смутна и переменчива, подчеркнуто экстравагантна, к тому же они имеют свойство фигурировать в истории под разными именами, снова и снова возвращаться в мир на протяжении целых веков, что является, заметим, характерной чертой как бы фантомного существования основоположника школы. Эти люди привлекали к себе учеников, но их школы почти не имели отличительных признаков, не искали известности и, как следствие, с трудом поддаются идентификации. В этом отношении восприемники даосской традиции уже смыкались с представителями особой субкультуры так называемых «умельцев рек и озер» (цзянху шуши) - китайской разновидности людей «перекати-поле», бродяг-маргиналов с чрезвычайно расплывчатой общественной физиономией. Эти люди могли быть и разбойниками, и защитниками справедливости, отчасти торговцами, отчасти шарлатанами, магами, целителями, проповедниками, даже актерами и, конечно, мастерами кулачного боя. Все эти навыки и знания помогали им выживать в чужом и часто враждебном окружении. «Умельцы рек и озер» составляли среду крайне неопределенную, текучую, открытую всем культурным влияниям и разносившую культурные новшества в обществе, но при этом очень самобытную и замкнутую. Они были близки религиозным традициям, но не могли иметь обывательски-благодушной веры, остро чувствовали «тайну беззакония» в человеке и всегда были готовы к драке. Они, помимо прочего, имели свой непонятный посторонним жаргон, свои правила поведения и, конечно, свои профессиональные секреты. Одним словом, они находились на периферии по отношению и к конфуцианскому официозу, и к институциональным религиям. Именно эта мобильная прослойка больше всего годилась для того, чтобы распространять по всему Китаю приемы рукопашного боя и культивации жизненных сил.

Отвлекаясь от социальных факторов, надо сказать, что существовали глубокие культурно-философские причины, делавшие невозможным прямое и открытое сообщение между мирской публичностью и мудростью Дао: последняя, напомним, представляла собой нечто «совершенно обратное» здравому смыслу обывателей и логике идеологических систем, но собственной доктрины не имевшее. Более того, как вечно отсутствующая реальность, неведомый первопре-док в нас истина Дао требовала иносказательности речи и тайнописи в тексте, присутствовала в самом скольжении смысла за горизонты общепонятных значений. С этой точки зрения неопределенность социального лица хранителей традиции боевых искусств не случайна и в своем роде существенна. Предание имеет свои внутренние коллизии. Оно, как уже говорилось, предает себя миру и предается им. Нить предания – в сущности, нить человеческой судьбы – свивается из двух очень разных, даже противоположных тенденций: стремления определить, собрать себя и стремления преодолеть, или, как говаривал В. Розанов, «распустить» себя. Первая тенденция соответствует сознанию своего несовершенства и началу нравственного долженствования (ибо в самосознании мы всегда ощущаем свою отделенность от истока жизни и, следовательно, свою ограниченность). Вторая тенденция питается избыточностью творческой аффектации, переживанием безграничной мощи жизни. Недаром традиция, как правило, требует от ее хранителей взять себе одно или даже несколько прозвищ: творчество есть уподобление Другому, измышление себя, которое должно стать реальностью. Выход предлагает игра как миметическая деятельность вплоть до пародии и саморазоблачения: традиция и требует от человека со всей серьезностью познать себя, и упраздняет, снимает свои требования.Но этот сеанс саморазоблачения, часто выглядящий шутовством и даже глумлением над святынями, не бессмыслен. Подражание, мимикрия обеспечивают и анонимность традиции перед лицом государственной машины, и неприкосновенность внутреннего искания своей подлинности, опознания «первочеловека» в себе, и, наконец, чистое удовольствие, доставляемое игрой. Высшая серьезность «претворения пути» органично сочетается со снижающим пафосом пресловутой «смеховой культуры». Двойная периферийность традиции боевых искусств предстает как бы внешней параллелью внутренней двойственности порождающего ее типа личности, причем в скрещении составляющих его тенденций есть некий гипотетический фокус, изначальная «сре-динность» бытия, некий прародитель всех живущих, который в Китае называли «изначальным обликом» каждого – бэньлай мянъму.

Разумеется, власти всегда с подозрением и опаской смотрели на эту принципиально загадочную и неуправляемую, но отчего-то очень жизненную и авторитетную в народе околодаосскую субкультуру, не без основания видя в ней питательную почву для всякой крамолы и мятежных настроений. Тем более опасались они мастеров рукопашного боя и их умения владеть холодным оружием, ведь эти люди, особенно если учесть их огромный авторитет на местах, представляли вполне реальную угрозу для администрации. Время от времени императорский двор требовал от местных чиновников докладывать о тех, кто «самовольно называл себя учителем боевых искусств». Никаких последствий эти указы не имели. Еще и сегодня так называемые «народные» учителя ушу, наследующие традиционным школам, держатся подчеркнуто независимо и даже отчужденно от официальных властей. А власть платит им, в общем, той же монетой, делая вид, что не замечает их.

Но некоторые свидетельства позволяют предположить, что мы как будто имеем дело с древней, богатой и разветвленной традицией. Так, в «Рассуждении о тайцзицюань», каноническом тексте, восходящем, вполне вероятно, к XVIII в., говорится, что «в мире есть очень много побочных школ», в которых нельзя научиться истинным принципам тайцзицюань. Вообще-то выражение «побочная школа» традиционно для даосизма, но все-таки примечательно, что еще во второй половине XIX в. известные нам школы тайцзицюань ограничивались двумя-тремя немногочисленными кружками.

Здесь нужно принять во внимание, что собственно медитативная практика, овладение которой требовало колоссального времени, упорства и обширных знаний, не говоря уже о наличии знающего и заботливого учителя, была в действительности доступна лишь крайне узкому кругу подвижников, готовых посвятить постижению великого Пути всю жизнь. В народе она была практически неизвестна, знания о ней среди широкой публики ограничивались смутными слухами и легендами. Поэтому в народной среде был распространен практический рукопашный бой, которому можно научиться сравнительно быстро. «Побочные школы» всегда представляют собой попытку подменить «внутреннее достижение», работу с духовной силой чисто утилитарными боевыми приемами, в которых используется физическая сила. По той же причине в глазах образованной элиты даосская медитативная практика и боевые искусства долгое время – вплоть до последней трети XIX в. – оставались принципиально разными явлениями, и деятельность таких фигур, как Чжан Саньфэн и его немногочисленные последователи, просто не могла получить систематического освещения в местных и тем более общегосударственных хрониках.

Остается фактом, что деятельность даосов и околодаосских мастеров боевых искусств крайне редко и, в сущности, случайно попадает в поле зрения конфуцианских ученых и чиновников, составлявших образованную и властную верхушку китайской империи. А сами даосы не чувствовали потребности в писании своей истории уже вследствие отмеченной выше невозможности перевести духовный опыт в плоскость исторической длительности и тем более исторического «прогресса». По той же причине эти люди отличались искренним равнодушием к мирской славе. Им были ведомы куда более чистые и возвышенные удовольствия, они обладали способностями, перед которыми бледнели навыки и знания любого мирского человека. Кроме того, имея за плечами богатую традицию даосской духовной практики с ее обширным лексиконом, первые учителя тайцзицюань не чувствовали необходимости создавать какие-либо программные изложения нового искусства. Они вполне удовлетворялись краткими, непонятными для непосвященных отсылками к принципам даосской медитации и эзотерическому лексикону так называемой «внутренней алхимии» (методики взращивания в себе бессмертного тела), ведь тайцзицюань есть не что иное, как продукт приспособления даосской медитативной практики к потребностям боевого искусства. А классические тексты тайцзицюань, как вообще принято в китайских духовных школах, являют собой собрание напоминательных по своему характеру наставлений, обращенных к узкому кругу посвященных.