Таежные рассказы - Страница 42
— Ночью будет пурга. Следы заметет.
Мы тронулись наугад.
— Тут где-то должна быть деревня. К вечеру выйдем, — успокаивал меня охотник.
Но по тону его я чувствовал, что он не очень-то в это верит…
К вечеру мы никуда не вышли. Бесконечно тянулся мрачный лес, нигде не было видно ни малейшего просвета. Качаясь, глухо шумели верхушки деревьев; сквозь ветки просеивался мелкий, колючий снег.
Темнело.
Максимыч остановился, снял с плеча ружье.
— Придется располагаться на ночевку, — решил он.
— Видимо, так… — уныло согласился я.
Мы сошли с лыж, начали притаптывать хрустящий снег.
В это время над лесом промчался тетерев. Мелькнув на сером небе, он исчез за верхушками.
Максимыч быстро выпрямился:
— Откуда он летел?
— Не заметил, — равнодушно ответил я.
— Эх, ты!.. — укоризненно сказал охотник.
— Не все ли равно — откуда! — обиделся я.
Максимыч окинул меня уничтожающим взглядом и с видом человека, не желающего тратить слова на доказательство очевидной истины, отвернулся.
Тут над нами снова пронеслась стайка косачей.
Охотник весело хлопнул рукавицами:
— Становись на лыжи! Идем!
Я с неохотой повиновался, и мы тронулись в ту сторону, откуда летели тетерева.
Прошло около часа. Наступила ночь, а лесной глухомани все не было конца.
— Вот так приметы!.. — проворчал я.
Максимыч молчал.
Начиналась пурга. Кругом стояли гул, треск, рокот…
Вдруг между деревьями неясно забелело широкое пространство.
Мы ускорили шаг и вышли в поле. Впереди, сквозь завесу метели, мелькнули огоньки деревни.
Максимыч хлопнул меня по плечу:
— Что теперь скажешь?!
Я промолчал.
У деревни, поправляя на спине рысью шкуру, охотник как бы случайно заметил:
— В поле скирды стоят, эвон! На день тетерева на них вылетают. Наедятся — ночевать опять в лес подаются. Зря они не летают…
Максимыч вскинул на плечо ружье и, уже не скрывая своего торжества, продолжал:
— Косач не дурак, чтоб зря летать. Не-ет, он умней иного охотника! Да что там! Настоящий охотник — он всякий пустяк примечает, понимает что к чему. А другому разжуй, в рот положи, и то он проглотить не сумеет. А туда же, в тайгу еще суется… На печке сидеть такому ротозею!
Птичий язык
Я еще спал, когда Максимыч, красный от мороза, вошел в избу и начал меня тормошить:
— Вставай! Вот соня… Посмотри в окно, погода-то какая! Я уже всю тайгу обошел. Ночью в деревне волки были. На дневку в Пойменском логу залегли…
После завтрака, взвалив на плечи катушки с флажками, мы тронулись к Пойменскому логу.
Погода действительно стояла хорошая. С вечера выпал легкий снежок, к утру подморозило — была чудная пороша. Дым из труб тянулся вверх ровными колоннами, растворяясь в безоблачном бледно-синем небе. По снежному покрову поля вдаль убегала синяя лента дороги; у самого горизонта по ней двигались черными точками подводы.
Мы вошли в лес. Голые березы, опушенные инеем, казались призрачными; гнулись к сугробам еловые ветки, покрытые шапками снега. Между стволами мелькнул пестрый дятел, из-под снега с шумом вспорхнули рябчики.
— Смотри! — дернул меня за рукав Максимыч.
Дорогу пересекал волчий след.
— Один? — спросил я.
Охотник покачал головой:
— Три. Гуськом шли.
У Пойменского лога мы остановились, сняли с плеч катушки.
— Тяни полукругом до ручья, там жди меня, — шепнул Максимыч.
Цепляя бечевку за сучья и кустарник так, что красные флажки свешивались над самым снегом, он двинулся в сторону.
Красные флажки вызывают безотчетный страх у волков и лисиц. Только в самых редких случаях выходят они из круга, обтянутого флажками. Вот почему охотник торопился «обложить» волчью дневку.
Скоро я размотал свои катушки и остановился у засыпанного снегом ручья.
Было тихо. С елки упал ком снега, в воздухе засверкали разноцветные блестки. На высокую березу опустились несколько тетеревов. Вытянув длинные шеи, птицы закачались на гибких ветвях. Где-то беспокойно застрекотала сорока.
Я сел на пень, стал обдумывать, как будет удобнее «взять» волков.
Вдруг из леса донесся сердитый голос Максимыча:
— Иди сюда!
«Что он кричит так громко?» — подумал я с удивлением и, став на лыжи, торопливо заскользил вперед.
Охотник стоял у свежих, «тепленьких» волчьих следов: звери ушли у нас из-под носа.
— Кто же их испугал? — недоумевал я.
— Слышал, сорока стрекотала? Чтоб ей!..
Я пожал плечами:
— При чем тут сорока?
— Как — при чем? Такая уж вредная птица! Увидит охотника — сейчас же кричит на весь лес по-своему: дескать, берегитесь! А звери ее понимают.
Максимыч сердито плюнул и начал сматывать флажки.
Следы на воде
Осень подкралась незаметно. Ударили утренники, пожелтел лес. Поля покрылись суслонами, на токах день и ночь гудели молотилки. Воздух наполнился запахом соломы, овощей, увядающих листьев…
— Хорошая осень! — восторгался мой сосед Иван Ильич. — Погода золотая, урожай богатый…
— И дичи много, — вставил я.
— Много, — согласился сосед. — Был я вчера в одном месте. Вот уток-то!.. Девять кряковых принес!
— Де-вять?! — изумился я. — Иван Ильич, где это место?
— На лывах.
— A-а… Бывал я там.
— Ну что?
— Посидел, посидел, да и ушел с пустыми руками.
— Значит, место плохое выбрал. Пойдешь со мной?
— Пойду, — согласился я.
Вечером мы были на лывах — крошечных заболоченных озерцах, у берегов заросших камышами и осокой. Разделенные сухими гривами[10], они тянулись полосой к топким и непроходимым торфяным болотам.
Я сел у широкой лывы, густо заросшей кустами. Иван Ильич выбрал маленькую, пересеченную частыми гривками.
— Иди ко мне! — звал он. — Уток на двоих хватит!
Я не пошел: мне мое место казалось лучше.
Начало смеркаться.
Затихли дневные птицы, лес наполнился загадочными звуками. На высокий пень бесшумно опустилась сова. Над водой мелькнула летучая мышь.
В воздухе раздался характерный посвист крыльев: утки вылетали на ночную кормежку.
Там, где сидел Иван Ильич, один за другим грохнули два выстрела. В вечерней тишине было слышно, как бросилась в воду собака. Над болотами запахло порохом.
Я взвел курки. Казалось, вот-вот в бледно-розовом отсвете вечерней зари мелькнут знакомые силуэты крякв…
Иван Ильич снова выстрелил. Моя собака нетерпеливо заворочалась в кустах.
«Прилетят!» — успокаивал я себя.
Но уток не было.
А Иван Ильич все стрелял и стрелял.
Наконец надо мной пронесся одинокий чирок. Я выстрелил, и он упал в камыши.
Стемнело. Треща сучьями, ко мне подошел сосед.
— Восемь штук, — произнес он.
— Один, — ответил я.
Лукаво прищурив глаза, сосед улыбнулся.
Я молча поправил патронташ, закинул за плечо ружье.
Тут Иван Ильич взял меня за руку.
— Смотри! — указал он пальцем на воду.
Лыва была сплошь покрыта ряской — маленькими пловучими листочками.
— Ничего не видишь?
— Ничего…
Ильич подвел меня к своей лыве:
— А здесь?
Тут слой ряски был перекрещен во всех направлениях узкими полосками чистой воды. Я понял, что это следы плававших уток, и в голове у меня моментально вспыхнула догадка.
— И это всё? — спросил я с некоторым разочарованием.
— Чего ж еще? Ясно: много следов — много уток. А ты думал: где вода, туда они и летят?.. Не-ет. Любимые места у них есть… — И охотник начал рассказывать: — Смотрю я на воду и вижу, когда тут была дичь. Вот широкая чистая полоса — это утка только что проплыла. Дальше полоски поуже, начало их затягивать — ясно, что плавали не сейчас. А вон там совсем чуть заметная линия — это со вчерашнего дня. Теперь ясно? Дело-то проще простого!