Та, которой не должно быть - Страница 2

Путь по лестнице длился бесконечно долго и казался непреодолимым. Может, потому, что ноги утяжелились… как и руки… и голова… и все тело… Впрочем, тело было невесомым, словно земного притяжения не существовало. А ни руки, ни ноги не поднимались. Странно, да? Нелепо, да? Но легкость и тяжесть одновременно – это реально, он испытал то и другое на себе.

Прокричав ее имя, не услышал себя. Не слышать собственного голоса, когда кричишь, – это страшно! Еще страшней, когда непонятно, что происходит. Какая сила удерживает, когда рвешься наверх, хотя не знаешь, что впереди?

А что там – впереди? Он думал и об этом. Но почему-то знал, что там будет нечто плохое. Но упорно рвался туда… вверх… вверх…

Одна ступенька провалилась (он знал, это предпоследняя ступенька), через нее следовало переступить, а он наступил. И упал. С падением исчезла (наверное, все-таки мнимая) легкость-тяжесть, тело приобрело привычное состояние. Он подскочил и, наконец, услышал свой отчаянный крик:

– Где ты?.. Где?!. Отзови-ись…

– Я здесь, – буркнул Александр, толкнув в бок локтем.

Локоть был острым, словно копье туземца, решившего нанизать на него желанный ужин. Эдгар непроизвольно потер бок, с трудом припоминая, где находится, кто его толкнул и почему. Почувствовав физическое неудобство – спина занемела, ноги отекли, болела шея, – он с усилием поднял тяжелые веки. Рядом в кресле, с закрытыми глазами, полулежал Сашка, тем не менее он почувствовал, что на него удивленно смотрит Эдгар, и ворчливо отчитал его:

– Прекрати стонать и разговаривать во сне, на нас смотрят как на психов. И пристегнись, на посадку заходим.

Значит, сон? А как наяву. Эдгар с облегчением выдохнул и подался к иллюминатору. Действительно, земля летела навстречу, следовательно, длинный и утомительный перелет подходил к концу. Только вот осадок собрался комом в груди, жег будто бы и не сильно, но ощутимо.

Закинув руки за голову, Алла лежала на бордовом шелке, дразня изгибами, выпуклостями и впадинами обнаженного тела. Дразня безупречно гладкой кожей цвета бронзы и чем-то еще, сугубо индивидуальным, чему и названья-то не придумали. Ее не портила растрепанность после «аэробики» на кровати, отсутствие помады на губах, утомленное лицо, вялость с леностью. Не портили тонкие морщинки возле уголков губ и между бровями.

Что должен испытывать мужчина, глядя на аппетитные формы, обтянутые закрашенной загаром кожей? Не о ее годах, разумеется, – Алле сорок пять, кстати. Он попросту застывает на пороге спальни с чашкой кофе, которую собственноручно приготовил, хотя сейчас не утро, чтоб подавать кофе в постель, время за полдень. Но Заварову безумно захотелось ей угодить. Он отправился на кухню делать то, чего не делал никогда, – варить. И сварил-таки! Нечто черно-коричневого цвета болталось в чашке, проливаясь на блюдце.

Заваров алчно сглотнул, чувствуя, как нутро заполняет буйство, словно у слегка оперившегося юнца. А времени-то прошло ну очень мало. Он неслышно подкрался к кровати, наклонился к Алле и шепотом, бережно касаясь губами округлого плеча, сказал без лакейского подобострастия:

– Кофе подан, мадам.

– Не хочу, – промямлила она, не открывая глаз.

– А кто пять минут назад требовал? – опешил он.

– Я передумала. Я устала.

Вот так вот! Устала! И кто виновник усталости? А ему тоже уже, извините, под полтинник. Эх, скинуть бы десяток лет… Да-а, не одни женщины со страхом переступают возрастные рубежи, кажется, у мужчин этот процесс проходит болезненней. Слабому полу достаточно выглядеть моложе на энное количество лет, а на это работает целая индустрия – только успевай платить. У сильной же половины с возрастом появляется в прямом смысле физический недостаток. В связи с этим растет комплекс неполноценности, психика угнетена, тело, не получающее привычных удовольствий, тоже. Какой дурак придумал именовать это процессом старения? Не процесс, а измывательство Создателя над своим главным творением – человеком.

Невольно рука Заварова потянулась к груди, а губы – к ямке между ключицами. Но Алла, преодолевая лень, ладонью отвернула его лицо. Он рассмеялся. Она же перевернулась на живот, ее спутанные смоляные волосы расползлись по подушке, одна прядь, извиваясь, как змея, скользнула по лопатке. А необязательно лицезреть и ласкать портретную сторону, можно же пересчитать позвонки губами…

– Гена… – брюзгливо протянула Алла, шевельнув плечами, будто прогоняла приставучую осеннюю муху. – Дай полежать.

Пропало у нее настроение, что огорчило Заварова. В нежелании Аллы продолжить активно терять килограммы (по ее мнению, этому способствует секс) он усмотрел личную вину, то есть несостоятельность в интимном плане.

– Тебе сегодня не понравилось? – озабоченно спросил он.

– О боже… Не говори глупости.

– Тогда почему? – вновь принялся целовать бронзовую спинку Заваров. – У нас еще полчасика как минимум…

– А что будет через полчаса? – насторожилась Алла, повернув к нему свое выразительное лицо итальянской кинодивы. Она похожа на итальянку и внешне, и темпераментом – огонь, а не женщина.

– Майка вернется, – ответил он. – С ней Федя…

Этого было достаточно, чтоб Алла подлетела с кровати, как попкорн. Не успел он глазом моргнуть, а на ней уже белье! Она натягивала чулки на загорелые ноги, пеняя ему:

– И ты молчал! Еще к разврату склонял! Знаешь, нехорошо с твоей стороны. Я не хочу попасть в неловкое положение, когда Майка застанет нас здесь.

Алла кинулась на поиски одежды, которую Заваров разбросал, снимая с нее, юбку она нашла в одном месте, блузу – в другом, жакет – в третьем…

В зале аэропорта Эдгар озирался, будто никогда не бывал здесь, и пока присматривался – кто тут копошится, где выход, какая погода. Это была новая страна. Глобальные перемены ее не коснулись, не изменился ни строй, ни люди, страна была новой как бы в старом обличье. А он – иностранцем, знающим в совершенстве язык, быт, нравы. Но иностранец – это чужой. Он и ощущал себя чужаком, как только сошел с трапа самолета, а прилетел-то домой.

Но что значит «дом» в чужом месте, городе, стране? Нечто изначально инородное и, как водится, неопределенное. Неопределенность не может быть притягательной, она окружает сомнениями с неуверенностью, она пугает. Предстоит заново осваиваться, учиться жить в среде, ставшей непривычной, работать, вспомнить друзей-приятелей… Все это казалось неподъемным грузом, который невозможно взвалить на плечи, остается лишь волоком тащить его, потому что так заведено. Данная перспектива как раз и пугала.

– Эдгар!

Услышав свое имя, он вздрогнул, посмотрел по сторонам – бежит. Как всегда: улыбка на тонких, но волевых губах, зеленоватые глаза искрятся, энергичен, одет безупречно и олицетворяет собой неуловимую мечту миллионов – успех. По пути Виталий налетал на людей, не обратив внимания на живое препятствие, но мимоходом извиняясь. Эдгар тоже улыбнулся, как положено при встрече, они обнялись. Виталий, похлопывая его по спине, вспомнил:

– А где Алексашка?

– За багажом отправился, – ответил Эдгар, отстранившись от друга и переключившись на то, что его занимало больше, – обстановку вокруг. Но заметил: – Непривычно видеть тебя с бородой.

– Борода скрывает природные недостатки, – потирая тыльной стороной ладони короткую щетину на щеках, улыбаясь, сказал Виталька.

Эдгар отвык от столпотворений, бессмысленной суеты. И смотрел на муравейник с горьким чувством осознания, что он не особенный, а такая же мелочь из этого же муравьиного сообщества – неинтересного и бесполезного. Снова он вздрогнул, когда Виталий опустил руку ему на плечо и с веселым смешком, по-философски мудро произнес:

– Где, как не в аэропорту, приходят мысли о хаосе человеческого бытия?

– Откуда знаешь, о чем я думал? – удивился Эдгар.

– Хм-ха… Потому что, возвращаясь из Китая, меня посещают те же мысли и именно в аэропорту. Не странно ли? В Китае народу тьма-тьмущая, а чувство незащищенности среди себе подобных появляется почему-то здесь. Вдруг замечаешь, что нас очень много, что мы бессмысленный и агрессивный рой.