Святыня - Страница 11

– Итак, Дефорест, – сказал Мэнни, вынимая из ящика пустой блокнот и кладя его на стол, – каким образом вам помочь?

– Не уверен, что у вас получится мне помочь.

Откинувшись на спинку стула, он широко развел руки и улыбнулся:

– Давайте попробуем.

Я пожал плечами:

– Возможно, эта идея вообще была не из удачных. Я просто проходил мимо, увидел вывеску. – Я снова пожал плечами:

– И вас словно что-то потянуло.

– Как вы сказали?

– Потянуло. – Он опять подался вперед, ко мне. – Вы чувствуете себя неприкаянным, так?

– Да, немного, – сказал я, опустив глаза вниз, к ботинкам.

– Возможно, немного, а возможно, и много. Это мы выясним. Но в целом – неприкаянным. И вы шли, неся внутри себя этот груз, ставший уже таким привычным, что вы его уже почти перестали замечать. И вы видите вывеску: «Утешение в скорби», и вас тянет туда, потому что именно этого вы и ждете. Утешения. Избавления от того, что гнетет вас, смущает. От одиночества. От чувства неприкаянности. – Он поднял брови. – Похоже на правду?

Я откашлялся, отвел глаза от его пристального взгляда, словно смущение мешало мне глядеть прямо на него.

– Возможно.

– Не «возможно», – сказал он, – а именно так. Вы страдаете, Дефорест. И мы сможем вам помочь.

– Правда? – произнес я, имитируя голосом легкое дрожание. – Сможете?

– Безусловно, если только, – он поднял вверх палец, – вы доверитесь нам.

– Доверие – штука нелегкая, – сказал я.

– Согласен. Но доверие – это тот фундамент, на котором строятся наши отношения, если мы хотим, чтобы они оказались плодотворными. Вы должны поверить мне. – Он похлопал себя по груди. – Я должен поверить вам. И только так между нами может возникнуть связь.

– Связь какого рода?

– Человеческая связь. – Мягкий голос его стал еще мягче. – Важнейшая из всех. Источник скорби, страданий, боли, Дефорест, – это отсутствие связи, близости между человеческими индивидуумами. Когда-то в прошлом вы доверились не тому человеку, совершили ошибку, и ваша вера в людей оказалась подорванной, можно даже сказать, рассыпалась в прах. Вас предали. Вам лгали. И вы предпочли никому больше не верить. В известной степени это вас, думаю, ограждает. Но одновременно это и изолирует вас от остального человечества. Вы – вне человеческих связей. Вы неприкаянны. И единственный путь вернуться вспять, на свое место, к человеческим связям, – это вновь поверить, довериться.

– И вы хотите, чтобы я доверился вам?

Он кивнул:

– Ну надо же когда-нибудь попробовать.

– А почему довериться именно вам?

– Ну, знаете ли, я заслужу ваше доверие, даю вам слово. Но процесс этот обоюдный, Дефорест, как улица с двусторонним движением.

Я прищурился.

– И мне необходимо вам доверять, – продолжал он.

– Как же мне доказать, что я достоин вашего доверия, Мэнни?

Он скрестил руки на животе.

– Для начала объясните мне, зачем у вас при себе пистолет.

Ловко. Пистолет был у меня в кобуре, крепившейся к поясу сзади. Под черное пальто я надел костюм свободного европейского покроя – непременную часть моей служебной экипировки – и был уверен, что одежда полностью маскировала пистолет. Нет, ловкий парень этот Мэнни.

– Из страха, – сказал я, изображая робость.

– А-а, понятно. – Подавшись вперед, он начертал на линованном листке слово «страх». На полях над ним он надписал «Дефорест Дуэн».

Лицо его оставалось непроницаемым, без всякого выражения.

– Какие-нибудь особые страхи?

– Нет, – сказал я. – Просто ощущение, что мир – это очень опасное место, и иногда накатывает чувство потерянности.

Он кивнул:

– Разумеется. Сейчас это распространенная беда. Люди нередко ощущают, что в нашем огромном современном мире даже мелочи ускользают от них и им неподвластны. Они чувствуют себя маленькими, одинокими, боятся затеряться где-то в ненасытной утробе технократии, в индустриализированном обществе, которое протянуло свои щупальца так далеко, что уже и само не способно сдерживать самые дурные из своих порывов.

– Похоже, так и есть, – сказал я.

– Как вы говорили, это чувство «фен-десьекль» весьма типичное для конца эпохи.

– Да.

В его присутствии я ничего не говорил о «фен-де-сьекле».

Из чего следовало, что административные помещения их прослушиваются.

Я постарался не выдать выражением лица сделанного мною открытия, но, должно быть, у меня это плохо получилось, потому что Мэнни помрачнел, и между нами внезапно прокатилась обжигающая волна понимания.

Раньше мы планировали, что до того, как заработает система сигнализации, Энджи успеет проникнуть внутрь. Она включит систему, но уже на выходе, и прежде чем кто-нибудь успеет появиться, от нее и духу не останется. Но все это было в теории, на практике же ни она, ни я не учли возможности внутреннего прослушивания.

Мэнни глядел на меня в упор, изогнув темные брови, надув губы и касаясь ими сложенных домиком ладоней. Больше он не выглядел ни добрым великаном, ни консультантом по вопросам скорби, а выглядел он злобным сукиным сыном, от которого лучше держаться подальше.

– Кто вы, мистер Дуэн? Кто вы на самом деле, а?

– Служащий в сфере рекламы. Испытываю глубокий страх перед современной цивилизацией.

Он опустил руки, отведя их от лица, и стал их разглядывать.

– И все же, – сказал он, – руки у вас загрубелые, костяшки некоторых пальцев разбиты. Что же до вашего лица…

– Моего лица? – Я почувствовал, как комната за моей спиной притихла.

– Да, вашего лица. При соответствующем освещении под бородой у вас проглядывают шрамы. Похоже на следы от ножа, мистер Дуэн. А возможно, и от опасной бритвы, не так ли?

– А вы кто, Мэнни? – сказал я. – Не выглядите вы что-то консультантом по вопросам скорби.

– Ну, не обо мне речь. – Он еще раз поглядел через мое плечо, и тут на его столе зазвонил телефон. Он с улыбкой поднял трубку. – Да? – Левая бровь его, изогнувшись, поползла вверх, когда он слушал голос в трубке, а взгляд его скрестился с моим. – Разумно, – сказал он в трубку. – Возможно, он работает не один. Сколько бы ни было их там в офисе, задайте им жару. Пусть прочувствуют.

Мэнни опустил трубку и полез в ящик стола, я же, упершись в стол ногой и толкнув его так сильно, что кресло мое упало, накренил стол, саданув им прямо в грудь Мэнни.

Парень позади меня, перемигнувшись с Мэнни, кинулся ко мне справа, и я почувствовал его приближение прежде, чем увидел его. Я метнулся вправо, выставив локоть, и треснул его промеж глаз с такой силой, что плечевая кость моя заныла, а пальцы онемели.

Мэнни выпрямил стол и поднялся. Я же, обойдя стол, приставил пистолет к его уху.

Надо отдать ему должное: для человека, в голову которого упирается автоматическое оружие, Мэнни держался хладнокровно. Страха он не выказывал. Казалось, через все это он уже проходил, и не раз. Лицо его выражало лишь досаду.

– Хотите меня небось в заложники взять? – хохотнул он. – Для этого я малость великоват, тащить тяжело. Вы это учитываете?

– Учитываю.

И рукояткой пистолета я треснул ему в висок.

Некоторым этого было бы достаточно. Они бы как подкошенные, тяжело дыша, повалились на пол, как это изображают в кино. Некоторые, но не Мэнни, да от него я подобного и не ожидал.

Когда дернувшаяся от удара в висок голова Мэнни вернулась на прежнее место, я ударил его еще раз – в основание шеи, где она соприкасается с ключицей, и еще опять в висок. Последний выпад оказался очень кстати, потому что в этот миг он как раз поднял свои ручищи, изготовившись отшвырнуть меня к противоположной стене, как отшвырнул бы подушку, и сделал бы это, если б от моего удара глаза его не оказались на затылке. Он упал на свой перевернутый стул, а оттуда грохнулся на пол с шумом, превосходящим тот, с каким падает сброшенный с высоты рояль.

Резко повернувшись назад, я ткнул пистолетом в парня, схватившего меня за локоть. Парень был жилист, как бегун-легкоатлет, а его аккуратно подстриженные черные волосы по бокам головы хорошо оттеняла маленькая лысина на макушке. Он поднялся с пола, стирая ладонями кровь с лица.