Святослав Хоробре: Иду на Вы! - Страница 95
Смерти князь не боялся. Как скажет одни из его потомков: "Дивно ли, если муж умер на войне? Умирали так лучшие из предков наших". А в те, языческие времена, заветы Высокого — Одина, Волоса русов, изложенные в Старшей Эдде, гласили:
Деяний же Святослава хватило бы иному не на одну долгую жизнь. Он закрыл дорогу на Русскую землю первопроходцу Drang nach Osten, епископу Адальберту. Он завершил дело предков, добил чудовище Хазарского каганата. Он поверг в трепет Город царей, вселив в сердца его обитателей ужас, какой не удалось пробудить в них никакому иному воителю. Как нам, сегодняшним, поверить — человеку, совершившему все это, в год последней битвы было только тридцать лет?!
И не зря во главе печенегов у порогов оказывается не военный вождь, а Отец Куркут, Куря русской летописи. И не зря местом гибели Святослава становится Перунья рень — отмель ниже порогов. Та самая, что станет последним приютом киевскому кумиру Перуна в кровавые дни Крещения. Так в последний раз встретятся свергнутый Бог и Его погибший воитель.
Так закончилась эта жизнь, которая была, кажется, одной войной. Мы встретились с нашим героем на поле битвы — на поле битвы мы с ним и расстались. Те, кто ценил золото больше оружия, жизнь — дороже чести, могли вздохнуть спокойно. Северный полубог вернулся в те пределы, из которых пришел в наш средний мир. Самый сильный и беззаветный поборник древней Веры погиб, и никто не мог уже всерьез помешать обращению детей Рода в рабов Распятого.
"Тако приа казнь от бога", злорадствует Иоакимовская летопись. Наверно, радовались, услышав о гибели грозного князя, христиане Киева и Константинополя.
Вскоре вслед за ним ушел и тот, кто подарил ему смерть — Куркуте, Куря. Во всяком случае, никто больше не упоминает его ни в летописях, ни в византийских хрониках. Писатели популяризаторы "заставляют" то Владимира, то Ярослава "отмщать" за пращура, побеждая Курю. Но это — домыслы, не более того. Литература. Нигде такого нет, ни в каких источниках. Полно — чтобы прародитель всех шаманов принял смерть от сына или внука хазарской холопки?
Упомянутые литераторы заставляют также "победителей" Кури изымать у "побежденного" череп Святослава. Дело в том, что, по летописи, из отрубленной головы Святослава печенежский "князь" сделал кубок, оправив его в серебро и золото. Летописцы-монахи добавляли, что на этой чаше он сделал надпись "чужих ища, своя погуби". Даже напоследок они старались кольнуть ненавистного Святослава. Для них такой конец был унижением, доказательством всеконечного поражения язычника. Они смаковали его, как смаковали гибель ладей отца Святослава от греческого огня, как смаковали его смерть в Древлянской земле. И для них, и для тех писателей, о которых я говорил, в поступке печенежского вождя было только надругательство над останками русского героя. На самом деле для потомков скифов это был знак величайшего уважения к благородному врагу. Некоторые скифские племена поступали так с умершими родственниками, причем с самыми почитаемыми из них. Уходит этот обычай к седой арийской древности, к обрядовым чашам из людских черепов древних ариев — "капала". Так что это вовсе не изуверская выдумка косоглазых степняков, как почему-то думают. Чаши из черепов упоминаются в скандинавской "Эдде". Не чужды они и славянской традиции. На Руси были песни про ведьму, сделавшую "ендову" — пиршественную чашу — из черепа молодца. Есть и сказка про то, как некий добрый молодец, неоригинально названный Иваном, взял, так сказать, реванш — одолел девятерых ведьм-Ягинишен и понаделал из их голов "чашек". Да и постоянное сравнение головы врага с "пивным котлом" в русском и болгарском эпосе не на голом месте возникло. Алеша Попович так прямо предлагал князю: "коли нету у тебя пивна котла — так вот тебе Тугаринова буйна голова".
Так что не надругательство это было. Во всяком случае, не большее, чем средневековый обычай расчленять на части мощи святых и делить их между разными соборами и монастырями.
Что до "надписи", сделанной-де печенегами и представляющей своего рода конспект-резюме упреков киевлян своему князю, то это и вовсе выдумка летописцев. Даже не потому, что печенеги сами беспрестанно "чужого искали" и не могли видеть в таком образе жизни ничего плохого. Просто печенеги не умели писать. У тюрок была своя письменность, восходящая к сарматским рунам, но ни одного ее памятника не сохранилось в землях, где кочевали печенеги.
И напоследок, о черепе Святослава. В одном из поздних летописных списков приведена очень любопытная подробность. Чашу эту, оказывается, печенежские князья, использовали в обряде зачатия детей. Перед тем, как лечь на ложе, князь и княгиня поочередно пили из этой чаши, твердя, словно заклятье: "Пусть дети наши будут такими, как Он". Такую деталь придумать невозможно, тем паче чернецу-летописцу. Дело в том, что именно в таких, тантрических обрядах использовали арии свои "капала".
А с Русью после гибели Святослава случилось то же, что было с империей Александра после смерти ее основателя, что с римской республикой, когда погиб Цезарь. Те, кто княжил на Руси, слишком мало видели отца, да и погиб он слишком молодым, чтоб оставить свой отпечаток на их душах. О "Сфенге" мы вообще не знаем ничего кроме краткого сообщения византийских хроник под 1016 годом. Между теми же, кто остался на Руси, честь, воля и ум отца распределились неравномерно. Вспыльчивому Олегу хватало и чести, и воли… но недоставало ума, или, по крайней мере мудрости. Ярополк был честен и даже умен, только вот воли в нем было ничтожно мало, слишком мало для правителя даже Киевского княжества, не говоря уж про всю громаду оставленной отцом Державы. Наконец, на севере, под бдительным оком внимательного и умного хазарина вольноотпущенника, скрывшегося за славянским именем Добрыня, подрастал тот, кому судьба вдосталь отмерила и ума, и воли — вот только начисто обделила честью.
Мальчишки, разбросанные по просторам Державы, не очень ощущали себя одною семьей. Гораздо ближе им были их дядьки-воспитатели, да окружавшая их местная знать. Подвижный "центр" Державы — великий князь со своею дружиной — погиб. Среди же уцелевших сыновей князя не нашлось никого, способного стать главой княжеской семьи. Подчинение отцу объединяло их, теперь, после его гибели, они чувствовали себя равноправными. Такое положение было чревато катастрофой. И она вскоре разразилась.
Я уже говорил, что сын Свенельда Лют заехал, в 974 году, на охоте в Древлянские земли — отделенные от полянских, киевских, только лежащей не так уж далеко от Киева. С ним столкнулся охотившийся там же Олег, и, узнав, что перед ним — сын Свенельда, убил его. Обезумевший от горя отец стал требовать у Ярополка мести за своего сына. Отношения между братьями разладились, и через два года вражда, подогреваемая давней распрей полян и северян с древлянами, вылилась в настоящую войну. Дружина Ярополка, киевское и северское ополчения вкупе с печенегами князя Илдеи опрокинули небольшую дружину Олега и древлянское земельное ополчение. В повальном бегстве сбросили с моста у ворот Вручьего самого Олега — юный князь, очевидно, пытался остановить бегущих. На плечах бегущих дружина Ярополка и печенеги Илдеи ворвались во Вручий. Древляне в панике бросали оружие. Стали искать Олега, не нашли — и тут какой-то древлянин вспомнил, что видел, как князя столкнули с моста. Полдня разбирали чудовищный завал из людских и конских трупов под мостом. К полудню нашли Олега, вынесли, уложили на ковер. Потрясенный Ярополк, заливаясь слезами ужаса, горя, раскаяния, бросил Свенельду: "смотри — этого ты хотел?!". История не сохранила ответа старика воеводы, служившего уже третьему поколению Рюриковичей. Во всяком случае, после гибели Олега Свенельд навсегда покидает страницы летописи. В это же время, убоявшись якобы судьбы Олега, бежит "за море, к варягам" Владимир. Излишне прибавлять, что скандинавские саги ни слова не говорят о пребывании отлично известного им "конунга Вальдемара" в Скандинавии. Скорее всего, Владимир и Добрыня были в землях захваченных немцами полабских славян и вербовали там наемников из перебежчиков и изгоев. С ними они и вернулись на родину через несколько лет, изгнав из Новгорода людей Ярополка, среди коих, наверное, был и знакомый нам склонный к поэзии мечник Полтвец, и захватив город. После этого Владимир посватался к дочери полоцкого князя Рогнеде, нареченной невесте Ярополка, нарвался на отказ, вспылил, ударил на Полоцк, захватил его. Отметил победу тем, что сначала изнасиловал Рогнеду на глазах отца, Рогволода, и двух братьев, а потом приказал убить их на ее глазах. Захватил Киев. Люди Ярополка предали его, и он, согласившись на переговоры, был убит из засады варяжскими наемниками Владимира. Это было первое на Руси братоубийство. Не казнь предателя, как казнил Святослав брата Глеба, не трагическая случайность, как смерть Олега. Хладнокровное убийство побежденного, согласившегося на переговоры родича. Не оправданное ничем, кроме жажды власти, сжигавшей сына хазарки.