Святой дракон и Джордж. Никто, кроме человека - Страница 21

Суеверный страх остановил его. Стоит задать Брайену вопрос и получить ответ — как нечто пока еще неизвестное, наползающее сейчас на них, тут же станет безоговорочно реальным. А незнание может в итоге свести все к иллюзии, кошмарному сну, с воспоминанием о котором он проснется — и увидит солнечное утро.

Соратники стояли, а завывание, как будто зная себе цену, медленно нарастало и подступало все ближе. Джим понял, что бегство от ночного кошмара в завтрашний безоблачный день уже не состоится.

— Сэр Брайен, — произнес он наконец. — Что это?

Глаза рыцаря, упрятанные вглубь шлема, странно блеснули и недоуменно посмотрели на Джима.

— Ты не знаешь? Сандмирки, сэр Джеймс.

И стоило Брайену произнести это слово, что-то из крови Горбаша выплеснуло знание в мозг Джима. И он вспомнил, и не требовалось больше расспросов, как они выглядят, эти охотники ночи, кружащие вокруг лагеря, подступая все ближе и ближе к огню, к Джиму и Брайену, ожидающим их появления.

В сознании Джима всплыл образ некоего гибрида крысы с хорьком, размером с небольшую собаку. Когда они подойдут ближе, их глаза засверкают красным, отражая огонь, но покрытые черной, жесткой шерстью тела останутся невидимыми в темноте, в то время как они примутся кружить вокруг поляны, оставаясь вне досягаемости отблесков костра. И из их пастей будет вырываться безумное подвывание, которое паучьими лапами страха перебирает по спине, вылезая из подсознания Джима.

— Как они здесь оказались? — воскликнул Брайен. — Мы вдалеке от моря, и только дьявол мог показать им путь сюда. Они обитают на холодных соленых пляжах. Маленькие береговые зверьки да несчастные люди, потерпевшие кораблекрушение, которым не повезло и которых океан вынес ночью на берег — вот их обычная добыча. Против этого врага мой меч и твои лапы, сэр Джеймс, бессильны.

— Если они приблизятся…

— Не посмеют до тех пор, пока сознание не покинет наши тела. Сандмирки — трусливые существа, их оружие — безумие.

— Безумие? — переспросил Джим. Слово ледяным ножом полоснуло по нервам.

— Что еще означают их завывания? — спросил Брайен и сам ответил: — Говорят, в них переселяются души животных, умерших в безумии или в великих мучениях; и сандмирки извергают этот ужас по ночам, чтобы заразить сознание путников — таких, как мы. Я не знаю, как обстоит дело с тобой, сэр Джеймс, но мне святой Жиль всегда был хорошим другом, и просто так он бы не посоветовал набрать большую вязанку хвороста. И мой совет: взывай к этому милосердному святому, и к Богу со свитой ангелов — ведь кто еще придет к нам на помощь?

Рыцарь обнажил меч, вонзил острие в землю перед собой и, обхватив обеими руками рукоять, молитвенно склонил голову.

Джим неподвижно стоял, наблюдая за рыцарем, огнем и окружающей темнотой, вслушиваясь в нагнетаемое зловещее подвывание.

Он не был религиозен; даже в этот момент что-то восстало в его душе при мысли искренне или хотя бы притворно обратиться за помощью к силам небесным. С другой стороны, он не мог не позавидовать Брайену, который в трудные моменты имел столь удобную отдушину.

Джим не знал, считать ли правдой рассказ о переселении душ животных, умерших в мучениях или безумии. Но нельзя было отрицать факта, что завывания просачивались сквозь разум и логику, сквозь новые, «верхние» структуры мозга Джима, накладываясь на «нижние», старые, примитивные уровни сознания Горбаша, выплескивая на поверхность аккорды атавистического страха, о существовании которого Джим даже не догадывался. Внутри Джима-Горбаша с первого момента, как он узнал источник завывания, зародился импульс, подталкивающий повернуться и спасаться бегством. Бежать и бежать — до тех пор, пока не исчезнет звук или пока от безостановочного сумасшедшего бега не разорвется сердце.

Возможно, так и поступали все жертвы сандмирков. Они спасались бегством и бежали до полного изнеможения. А затем, когда добыча падала в беспомощном истощении, черные горбатые тени со светящимися глазами обступали, подвывая, готовые убивать и пиршествовать. Рациональное сознание подсказывало Джиму, что бегство закончится смертью. И, подобно Брайену, он должен оставаться на месте и сражаться со звуком, грызущим рассудок.

Он не мог забыться в молитве, как Брайен. Так какую же оборону, какой щит мог он противопоставить кровожадному зову сандмирков?

Таблицу умножения?

Джим рискнул попробовать. На какое-то время он сумел сконцентрироваться на цифрах. И вскоре поздравил себя с тем, что нашел средство противодействия. Он просчитал их, но когда принялся повторять, обнаружил, что цифры уже слабее блокируют звук. А на третий раз они не помогли вообще. Они стали ничего не значащими звуками, которые он еле слышно бормотал себе под нос и сам для себя.

Джим порылся в памяти, — под аккомпанемент завывания сандмирков, которые кружили в пятидесяти ярдах от лагеря, — придумывая более эффективное, чем таблицы умножения, средство. В отчаянии он начал произносить вступительную часть своей докторской диссертации по изменениям социальных обычаев, вызванных развитием и ростом городов Франции во времена Столетней войны. Бессонными ночами, после работы, он сидел при свете настольной лампы и зубрил текст. И если существовала защитная магия, он ее нашел.

— …Исследования прямого воздействия английского военного вторжения в западную Францию за два десятилетия после тысяча триста пятидесятого года, — бормотал он, — указывают на значительные перемены. Но они не были осознаны людьми того времени. Рассмотрим посылку на примере Бордо. Этот порт…

Внезапно, к собственной радости, он осознал, что желаемый эффект достигнут. Все полуночные усилия, вложенные в диссертацию, создали ментальный механизм с мощным защитным эффектом, наглухо закрывшим подсознание от завывания сандмирков. И как долго он сможет произносить текст, так же долго сумеет удерживать сандмирков на расстоянии. Он отгородился от завываний барьером, который пропускал лишь слабые, неопасные отголоски. Диссертация была напечатана на двухстах двадцати страницах, через два интервала. И Джим еще очень нескоро дочитает ее, как это произошло с таблицей умножения. Джим посмотрел на Брайена, стоявшего по другую сторону костра, и увидел, что тот продолжает молиться. Джим не отважился отвлечься от разговора, но глазами дал понять, что успешно держится, и ему показалось, Брайен понял и вернул аналогичное послание.

Сандмирки приблизились, подступив к границе между светом и тьмой. Их визги были настолько пронзительны и сильны, что Джим едва слышал собственный голос. Тем не менее, ни он, ни Брайен не сдавались, а хищники темноты не осмеливались атаковать, пока у их жертв оставались воля и силы защищать себя. Джим даже заметил, что Брайен нагнулся, и подкинул в костер несколько веток.

Пламя вспыхнуло, Джим напряг зрение, и ему показалось, будто темные силуэты отступили глубже в ночь. Они с Брайеном продолжали нести свою неусыпную вахту, не останавливая чтения «молитв».

Ночь медленно тянулась.

Огонь сверкал. Сандмирки кружили, ни на минуту не прекращая приглашать путников на оргию ужаса. И рыцарь, и Джим, глядя друг на друга, продолжали говорить — чуть осевшими, хриплыми голосами. Сэр Брайен покачивался от усталости; Джим ощутил, что изнеможение растекается и по его телу. Темнота по-прежнему окружала их. Но, хотя солнце взойдет не скоро, холодный, сырой запах рассвета уже витал в воздухе.

Впервые с того момента, как он начал читать диссертацию, Джим ощутил, что под давлением визгливых голосов сандмирков, возведенный им барьер начал потихоньку рассыпаться. Уставшая память споткнулась, уронила зачитываемую страницу, но быстро нашла ее. Однако и за единственную секунду слабости эффект завываний дал о себе знать. Он проникал теперь сквозь слова, натужно произносимые Джимом, и сила его неуклонно возрастала.

Джим заметил, что и Брайен перестал молиться. Джим остановился; они смотрели друг на друга через пламя костра; завывание усилилось и перешло в триумфальный рев.