Святой Антоний Падуанский - Страница 7

– Держись крепко! – крикнул ему в самое ухо Филипп. Потом развязал верёвку, которой был подпоясан Антоний и привязал его, совершенно обессилевшего, к спасительной балке. Антоний потерял сознание, и в это время огромный вал подхватил обоих братьев и выбросил их на прибрежные скалы.

Придя в себя, Антоний увидел стены убогой рыбацкой хижины; сквозь небольшое отверстие, служившее окном, проникал бледный рассветный свет.

Над ним склонился брат Филипп и сказал, улыбаясь:

– Не бойся, отец! Мы у цели.

– У цели?

– Да! В Африке. У рыбака, который был так гостеприимен, что предложил нам кров. Он сейчас осматривает сети, повреждённые штормом.

– Ну, тогда в путь! – нетерпеливо сказал Антоний и попытался подняться.

Но перенесённые страдания изнурили его до такой степени, что он со стоном упал на лежанку, сомкнул веки и погрузился в глубокий сон, от которого очнулся лишь на следующее утро.

Пробудился Антоний окрепшим и с аппетитом съел кусок хлеба, смоченного в оливковом масле, который ему подал хозяин, бербер с бронзовой от загара кожей и маленькими проницательными глазами.

– Ты даёшь мне пищу земную, – произнёс священник, который ещё в Коимбре научился говорить по-арабски, – а я взамен дам тебе хлеб небесный. – И перекрестил, благословляя, хлеб, предложенный ему хозяином-мусульманином.

– Вы христиане? – спросил бербер, нахмурив брови.

– Да. Мы признаём единственную истинную веру, которой научил нас Иисус Христос.

– Я принял вас в своём доме, потому что гостеприимство – священный обычай среди сыновей пророка Магомета, – ответил рыбак. – Но я прошу вас оставить мой дом как можно скорее. Я не хочу иметь с вами ничего общего.

– Но мы хотим поговорить с тобой, брат. Мы пришли сюда, чтобы принести тебе свет истинной веры.

– Светом наших душ является Аллах, – ответил бербер.

Он вышел их хижины и присел на землю у порога.

– Ты видишь, ему тяжело дышать тем же воздухом, которым дышим мы? – рассмеялся брат Филипп.

– Ах, Филипп, – вздохнул Антоний. – Этот человек в глубине души уже наполовину христианин, хотя и не подозревает об этом.

– Да где там! Это убеждённый мусульманин.

– Но он проявил милосердие к нам, чужеземцам. Бог знает о нём, и имя его записано в сердце Господнем.

Два монаха остались ещё на несколько дней в хижине рыбака, который предоставил своим гостям всё, что им было необходимо, но решительно избегал любых разговоров.

Увидев, что гости собираются уходить, он задумчиво произнёс:

– Человек идёт по тому пути, который предназначил ему Аллах. Поэтому излишне было бы советовать вам, какую вы должны избрать дорогу. Но знайте, что в нашей стране жизнь христианина значит меньше, чем жизнь горной козы… Если бы он, – бербер указал на брата Филиппа, – не попросил меня о гостеприимстве, я убил бы вас обоих; но чужеземец, севший за мой стол, неприкосновенен. Идите же с миром и возьмите с собой в дорогу немного еды. – Говоря это он дал им хлеб, сушёную рыбу и бурдюк холодной воды.

– Мы будем молиться, чтобы Господь в награду за твоё гостеприимство просветил твою душу светом истинной веры, – сказал в ответ Антоний.

Два путешественника удалились. Мусульманин пошёл на берег моря и старательно вымыл лицо и руки, чтобы очиститься после общения с христианами.

Дорога, вившаяся по скалистым горным ущельям, до предела истощила силы двух монахов. Несмотря на это Антоний и Филипп не позволяли себе долгого отдыха, ночью останавливаясь для сна всего на несколько часов. Питались они дикими фруктами, которые изредка росли у дороги. Иногда, сжалившись над ними, пастухи давали им немного хлеба и молока или кусочек козлятины. Однажды вечером, совсем обессилев, братья упали на рыжую землю в горной пещере. Холод пронизывал их до костей.

Это был восьмой день пути. На рассвете Антоний проснулся и, поднявшись, ощутил внезапное головокружение. Он не мог устоять на ногах. Его бил озноб. На вопросы обеспокоенного Филиппа он отвечал:

– Очевидно, это от ночного холода я так продрог. Это пройдёт, как только взойдёт солнце и я немного согреюсь.

Утром братья вышли из пещеры и пошли по крутой горной тропе. Опираясь на посох, Антоний с трудом передвигал ноги, издавая стоны. Когда около полудня они захотели немного отдохнуть у ветретившегося им на пути источника, по лицу Антония стекали ручейки пота.

– Брат! Ты не сможешь идти дальше! – воскликнул Филипп, испуганный его видом. – Подождём до наступления ночи. По прохладе легче идти, а при свете луны будет совсем светло.

– Мне кажется, ты прав. В самом деле, я уже больше не могу, – прошептал священник.

Вечером жар у него настолько усилился, что нельзя было и думать о продолжении пути. Голова горела, как в огне, кровь пылала в жилах. Ночью он начал бредить. Спёкшиеся от жажды губы шептали какие-то несвязные слова. Снова и снова тело его сотрясалось от резких судорог, он вскакивал и вновь со стоном падал.

К утру он перестал бредить, но всё ещё был без сознания.

Брат Филипп, и сам продрогший до костей, снял свою рясу, чтобы накрыть ею больного. Добрый баск был совершенно растерян. Что будет дальше? Нельзя же оставаться в этой пещере. Правда, здесь есть вода из источника, но где взять еду? Нужно идти туда, где жили люди. Филипп взял на руки больного и понёс его бережно, как мать, несущая своё дитя.

К вечеру он увидел поднимавшийся к небу столб дыма и, собрав остаток сил, побрёл со своей драгоценной ношей к огню. Здесь он упал без сил на землю.

Опалённые солнцем лица кочевников, сидевших у костра, имели весьма дикий вид. Если бы не стадо коз, пасшихся неподалёку, можно было бы подумать, что это шайка разбойников. Поскольку брат Филипп не знал их языка, он лишь молча указал им на своего товарища, который всё ещё был без сознания.

Старый пастух поднялся от костра и мрачно посмотрел на человека в серой рясе, но всё же проводил его в шатёр и дал две козьи шкуры для постели больного. А когда он принёс хлеба и молока, Филипп понял, что не следует бояться этих людей. Гостеприимство было для них священным долгом, как и говорил рыбак с побережья.

Через несколько дней Антонию стало немного лучше. Но всё же он был ещё слишком слаб, чтобы можно было думать о продолжении путешествия. Да и жар постоянно возобновлялся, и каждый новый приступ болезни был тяжелее, чем предыдущий. Силы священника таяли с ужасающей быстротой, одни только глаза горели странным огнём на исхудавшем лице. Не могло быть и речи о том, чтобы в таком состоянии Антоний мог добраться до города Марракеш, цели путешествия, тем более что уже начались ливневые зимние дожди.

Братья, скрепя сердце, решили, что нужно возвращаться туда, откуда они пришли, чтобы дождаться более благоприятного времени для продолжения пути.

Опираясь на плечо могучего баска, шёл Антоний по горным тропам. Когда внезапно возобновлялись приступы лихорадки, братьям приходилось совершать частые остановки на несколько дней.

Преодолев невероятные трудности, они прибыли наконец в Сеуту, нашли приют в убогой хижине, полной мусора и грязи. Антоний был ещё слишком слаб, чтобы начать работать. Филипп же нанялся грузчиком в порту, чтобы заработать на пропитание. Он понимал, что его товарищ, измученный африканским климатом, никогда не сможет совершить здесь то, о чём мечтал. И потому втайне от Антония написал письмо духовным наставникам в Португалию с просьбой дать им указания относительно дальнейших действий. Один моряк за небольшое вознаграждение взялся доставить письмо. Два месяца спустя пришёл долгожданный ответ.

Антоний только что перенёс очередной приступ лихорадки, а когда очнулся, брат Филипп сообщил ему о приказе руководства ордена возвращаться в Португалию. Он закрыл лицо руками и горько заплакал.