Свой среди чужих, чужой среди своих - Страница 9

Он поймал за шиворот кинувшегося было наутек мальчишку, выхватил у него из рук револьвер и сунул себе в карман. Взял под руку Шилова.

— Что, брат? Плохо тебе? А, браток? — ласково заговорил он, помогая Шилову подняться.

Шилов ничего не отвечал, но и не сопротивлялся.

— Пойдем, дорогой. Пойдем ко мне... Чего тебе тут делать? — И он осторожно повел Шилова сквозь молчаливо расступавшуюся перед ними толпу. Они брели по пыльной улочке. Старик осторожно поддерживал Шилова под руку. Проходя мимо колодца, Шилов остановился, с трудом разлепил спекшиеся губы, что-то прошептал.

— Что, браток, воды тебе? — улыбнулся старик беззубым ртом. — Сейчас устроим.

Он осторожно посадил Шилова на край бревенчатого колодца, загремел цепью. Когда поставил на землю ведро, полное студеной чистой воды, Шилов тяжело встал.

Старик хотел было помочь Шилову, но тот отстранил его. С трудом наклонившись, он обеими руками поднял ведро и вылил на себя. И что-то снова проговорил. «Еще», — понял старик.

Вылив на себя ведра три, Шилов опять сел на край колодезного сруба. Тихая улочка была безлюдна. Шилов тяжело тряхнул головой, приходя в себя. С волос полетели серебряные брызги. Притихший старик стоял поодаль. Видя, что чекисту стало лучше, он теперь робел к нему подойти.

— Где я? — с трудом проговорил Шилов, увидев старика.

— Кедровка, браток, — ответил старик и спохватился: — Вот, брат, твоя штуковина... не забудь... — Он вытащил из кармана револьвер, передал Шилову. Шилов взглянул на старика, глаза его приобрели осмысленное выражение.

— Телеграф... — тихо сказал он.

Секретарь губкома Сарычев мрачно смотрел прямо перед собой, медленно и сильно бил пальцем по лежавшим на столе бумагам.

— Дальше, — глухо сказал он, не поднимая глаз.

— Ограбление произошло на перегоне Кедровка — Бирусовая, около семи часов утра, — сказал Забелин. — Есаул Брылов ушел на таежные заимки... О судьбе Липягина, Грунько, Лемеха и Дмитриева пока ничего не известно...

— Шилов, Липягин, Лемех, Грунько... — Сарычев сокрушенно покачал головой, сжал пальцами виски.

— Для меня сомнений нет: Шилов выдал бандитам время отхода поезда, — хмуро проговорил Забелин.

— Но ведь мы перенесли время на сутки, — тихо сказал Сарычев. — Шилов-то об этом знать не мог!

— Значит, есаул рассудил так же, как и мы, и ждал поезд на сутки раньше.

— Возможно, что и так, — задумчиво протянул Сарычев.

Члены губернского комитета сидели за тем же длинным столом в большом зале старинного особняка. На этот раз лица у всех были растерянными.

— Не пойму, товарищи, как же так? — Никодимов развел руками. — Ведь по крохам это золото собирали, из последних сил... Товарищ Кунгуров еще тогда предупреждал нас насчет Шилова. А вы не прислушались, товарищ Забелин, и вы, товарищ Сарычев, — рабочий укоризненно посмотрел на секретаря губкома.

— Шилов мертв, — устало возразил Сарычев. — Что теперь об этом толковать?

— А я не об нем! Я об том толкую, что не по-государственному к вопросу подошли. Революционную бдительность потеряли! В наше время доверять с оглядкой нужно... Бывает, с человеком бок о бок не один год живешь, а дошло до дела — и, оказывается, враг или еще хуже — духом слабый.

— Не надо, Семен Игнатьевич, — перебил рабочего Забелин. — С политграмотой тут все знакомы, не дети же здесь сидят.

— То-то и оно! — разозлился Никодимов. — Все больно грамотные! А теперь расхлебываем!

Кунгуров, молча сидевший в стороне от всех, вдруг с силой грохнул кулаком по столу.

— О чем мы лясы точим? — крикнул он. — Вы понимаете, что деньги у Брылова! Пятьсот тыщ золотом! А вы дискуссию развели! Пятьсот тыщ! Как вы их теперь достанете?! — И он снова ударил кулаком по столу, на шее набухли вены, лицо побагровело.

— Что с тобой, Николай? — негромко спросил Забелин.

— Ничего, — справившись с собой, сквозь зубы процедил Кунгуров. Он замолчал, и только крепко сжатые кулаки, лежавшие на столе, выдавали его напряжение.

— Теперь есаул наверняка бросит банду и уйдет в Монголию, — сказал один из членов губкома.

— Я предлагаю срочно сформировать специальный отряд для ликвидации банды есаула, — решительно сказал Кунгуров. — Может быть, успеем его перехватить.

Присутствующие одобрительно зашумели.

В это время на столе Сарычева зазвонил телефон. Сарычев взял трубку.

Ванюкин держал в руке телефонную трубку. В плетеном кресле, откинувшись на спинку, полулежал обессиленный Шилов. В дверях переминался с ноги на ногу старик.

— Товарищ! — кричал в трубку Ванюкин. — Я бы ему дал говорить, да он не в себе сейчас, понимаете? Что? Его старик на базаре подобрал.

Старик в дверях улыбнулся, утвердительно закивал головой. Шилов хотел было что-то сказать, но у него не хватило сил. Он смотрел на Ванюкина, что-то мучительно пытаясь припомнить.

— Да кто его знает! — продолжал кричать Ванюкин. — Что? Документов никаких... фамилия? Не знаю. Попробую. — Ванюкин положил трубку на стол, подошел к Шилову.

— Эй, гражданин! — Он потряс его за плечо. — Гражданин, как фамилия ваша?

Шилов с трудом разлепил веки, уставился на Ванюкина.

— Фамилия, фамилия твоя как? — Ванюкин тряс Шилова за плечо.

— Ши... Шилов, — еле выговорил Егор.

Ванюкин подбежал к телефону:

— Он говорит, Шилов.

Сарычев повесил трубку и некоторое время молча смотрел на членов губкома.

— Что там? — спросил Кунгуров, вынув изо рта мундштук.

Сарычев молчал, будто не слышал вопроса. Телефон зазвонил снова. Секретарь губкома помедлил, потом взял трубку.

— Говорит врач Щегловский из городской больницы. Мне нужен Липягин, — раздался медленный глуховатый голос.

— Говорите, Христофор Матвеич, — ответил секретарь. — Это Сарычев.

— Дело в том, Василий Антонович, что убит не Шилов, а путевой обходчик Кузякин. Два часа назад его жена опознала труп в морге.

Сарычев слушал и хмурился, сказав: «Спасибо», — он повесил трубку. Снова взглянул на сидевших за стоком членов губкома.

— Шилов жив! — наконец сказал Сарычев.

— Как жив? — опешил Никодимов. — А золото где? В банде или у него? Золото где, дорогой товарищ Сарычев?!

— Ну, братцы, чудеса человеческие! — развел руками Забелин.

— Немедленно отправьте за Шиловым людей, — тихо сказал Сарычев.

По масленым сверкающим рельсам в сторону станции Кедровка с грохотом мчалась дрезина. В ней пятеро вооруженных людей. Лица их сосредоточенны и серьезны. События последних дней подняли на ноги всю губернскую чека.

А в это время кто-то распекал начальника станции по телефону. Губы у Ванюкина мелко вздрагивали, он отвечал, испуганно заикаясь:

— Не знаю... Кто ж мог предположить? Случайность. Нет, из господ офицеров никто не появлялся, думаю, погибли. Да, да, сразу сообщу. Может, их в плен взяли? Слушаюсь... — Он бросил трубку на рогульки, плюхнулся в кресло и замер, тупо глядя перед собой. От страха и неизвестности сердце у него испуганно колотилось. Господи, что он имел от этих проклятых офицеров? Ничего, одни оскорбления и угрозы! И все из-за чего? Да из-за того, что выдал колчаковцам раненого красноармейца! И за это он обречен вот так трястись от страха? Где же справедливость? Ванюкин всхлипнул и рукавом форменной тужурки вытер глаза.

Допрашивали Шилова в городской тюрьме, в следственной камере, длинной и узкой. Небольшое окно, забранное пыльной решеткой, стол и три табурета. На них сидели Кунгуров, Забелин, у окна — Шилов.

— Не понимаю... Не могу понять, как может случиться такое, чтоб человек ничего не помнил, — говорил Забелин. — Пьяный, что ли, был?

— Не пил, — глухо промолвил Шилов.

— Да что тут толковать! — Кунгуров махнул рукой. — Не хочет он говорить, не видишь разве?

— Как это не хочет! — повысил голос Забелин.

— А так... — ответил Кунгуров. — Третий день мы с ним бьемся, и все без толку.

— Ну хорошо, Шилов, а человека, который тебе пакет давал через окно, ты в лицо видел? — спросил Забелин.