Свободный Четыре. История Тобиаса. (Часть 1, 5) (ЛП) - Страница 5

– Ты знаешь, что делать, – бурчит он себе под нос. – Ты знаешь, какой выбор – правильный. Я в тебе уверен. – Я опускаю голову и молчу. – Скоро увидимся, – говорит он, отходит в сторону секции Альтруизма и садится в переднем ряду рядом с главами совета. Постепенно люди начинают заполнять зал – те, кому предстоит сделать выбор, жмутся с краю, а зрители устраиваются на стульях посередине.

Двери закрываются, и воцаряется тишина. Представитель совета от фракции Лихачества направляется к трибуне. Его зовут Макс. Он обхватывает руками кафедру, и даже со своего места мне видно, что все его костяшки в синяках.

Лихачей учат драться? Наверное, да.

– Добро пожаловать на Церемонию выбора, – произносит Макс, и его звучный тембр сразу же заполняет зал. Ему не требуется микрофон – его голос достаточно громкий и сильный, чтобы проникнуть в мой череп и целиком окутать мозг. – Сегодня вы выбираете свои фракции. До этого момента вы шли по пути своих родителей и жили по их правилам. Сегодня вы обретете свой собственный путь и будете сами устанавливать правила.

Не сомневаюсь, что мой отец презрительно кривит губы во время этой типичной для лихача речи. Мне хорошо известны его привычки, и я едва не начинаю гримасничать, хотя и не разделяю его чувств. У меня нет какого-то особого мнения насчет лихачей.

– Давным-давно наши предки поняли, что каждый из нас несет ответственность за зло, существующее в мире. Но люди не смогли прийти к единому ответу на вопрос: «Что такое зло?» – вещает Макс. – Одни считали, что корень зла – ложь…

Я думаю о том, как год за годом я врал насчет синяков и порезов, о том, как покрывал Маркуса…

– Другие – невежество, третьи считали, что оно заключается в агрессии…

Мне вспоминаются безмятежные сады Товарищества, свобода от насилия и жестокости, которую я бы мог там обрести.

– Кто-то считал корнем зла эгоизм.

– Это для твоей же пользы, – сказал Маркус перед тем, как впервые ударил меня. Как будто избиение было актом самопожертвования с его стороны. Дескать, ему самому было больно это делать. Но я не замечал, чтобы он хромал по кухне сегодня утром…

– А последняя группа считала, что всему виной – трусость.

Из секции Лихачества раздается фырканье, и остальные лихачи начинают смеяться. Я думаю о страхе, который прошлую ночь не давал мне покоя, пока я не перестал что-либо чувствовать и мне стало трудно дышать. Я думаю о годах, в течение которых я превратился в пылинку под ногами моего отца.

– Поэтому мы разделились на пять фракций – Правдолюбие, Эрудиция, Товарищество, Альтруизм и Лихачество. – Макс улыбается. – У каждой фракции имеются руководители, инструкторы, советники, лидеры и защитники. Таким образом, мы обретаем смысл жизни. – Он прочищает горло. – Ну, хватит. Приступим к делу. Выходите вперед, берите нож, делайте свой выбор. Первым вызывается Зеллнер Грегори.

Кажется логичным, что боль от лезвия, распарывающего ладонь, должна остаться со мной – перетечь из старой жизни в новую. Однако даже утром я еще не знал, какую фракцию я выберу в качестве убежища. Грегори Зеллнер держит кровоточащую руку над чашей с землей. Теперь он член Товарищества.

Товарищество с их дивно пахнущими садами и приветливыми людьми… Разве это не прекрасно? Меня бы приняли туда вместе со всеми моими недостатками. Там я бы получил одобрение, о котором давно мечтал, и, возможно, со временем я бы научился чувствовать себя комфортно, будучи самим собой.

Но когда я смотрю на людей в красно-желтых одеждах, сидящих в секции Товарищества, то вижу спокойных, умиротворенных людей, способных утешать и поддерживать друг друга. Они слишком идеальные, слишком добрые, чтобы я мог присоединиться к ним, движимый яростью и страхом.

Церемония продвигается чересчур быстро.

– Роджерс Элена.

Она выбирает Правдолюбие.

Я знаю, что происходит в момент посвящения в правдолюбы. В школе о них множились всякие слухи, вроде того, что новый член фракции вынужден выложить старожилам свои секреты, которые из него буквально выцарапают. Чтобы присоединиться к Правдолюбию, пришлось бы снять все маски. Нет, я не могу пойти на такое.

– Лавлэс Фредерик.

Фредерик Лавлэс, одетый в голубое, делает надрез на ладони и окропляет кровью воду Эрудитов, от чего она становится насыщенно-розовой. Обучение дается мне достаточно легко, чтобы стать эрудитом, но я отлично понимаю, что я переменчив и эмоционален для этой фракции. Она задушит меня, а я хочу быть свободным, а не просто сменить одну тюрьму на другую.

Я не успеваю опомниться, как уже вызывают девушку, стоящую рядом:

– Эразмус Энн.

Энн – одна из тех людей, кто за все время обменялся со мной лишь парой фраз, – делает шаг вперед и направляется к кафедре Макса. Дрожащими руками она принимает нож, режет ладонь и подносит руку к чаше Альтруизма. Для нее это несложный выбор. Ей не от чего бежать. Всего-то присоединится к радушному и доброму сообществу альтруистов. Кроме того, в течение многих лет никто из альтруистов не менял своих убеждений. По статистике Церемоний выбора, альтруисты чрезвычайно преданы своей фракции.

– Итон Тобиас.

Я не волнуюсь, подходя к чашам, хотя и до сих пор не решил, какую фракцию выбрать. Макс передает мне нож, и я сжимаю пальцы вокруг его гладкой и холодной рукоятки с чистым лезвием. Каждому дается новый нож для нового выбора. По пути к чашам я миную Тори – ту самую женщину, которая проводила мой индивидуальный тест. «Тебе нужно сделать свой собственный выбор», – сказала она мне тогда. Ее волосы убраны назад, и я замечаю татуировку, тянущуюся от ключицы до горла. Ее глаза притягивают меня с особой силой, я смотрю на нее и встаю рядом с чашами в полной решимости.

Что мне выбрать? Не Эрудицию и не Правдолюбие. Не Альтруизм, из которого я пытаюсь сбежать. И даже не Товарищество. Нет, куда уж мне… Я слишком сломлен.

Если честно, я просто хочу всадить нож прямо в сердце моему отцу и причинить ему как можно больше боли, заставить его страдать от позора и разочарования.

И это можно сделать, выбрав только одну фракцию.

Я перевожу взгляд на отца, он кивает мне, и я делаю порез на ладони – настолько глубокий, что у меня на глаза наворачиваются слезы. Я моргаю, чтобы смахнуть их, и сжимаю кулак, чтобы там собралась кровь. Его глаза такие же, как мои – темно-синие, отчего при дневном освещении всегда кажутся черными, будто это жутковатые впадины в черепе. Кожа на моей спине пульсирует, а воротник рубашки царапает не зажившую от ударов ремня плоть.

Я разжимаю кулак над чашей с углями. Теперь они как будто горят у меня внутри, наполняя меня огнем и дымом.

Я свободен.

До меня не доносятся одобрительные крики лихачей. Все, что я слышу, – звон.

Моя новая фракция напоминает многорукое создание, которое тянется ко мне. Я подхожу к ним, не осмеливаясь обернуться, чтобы посмотреть в лицо отцу. Меня похлопывают по плечам, одобряя мой выбор, и я плетусь в конец толпы. Кровь стекает с моих пальцев.

Я встаю к другим неофитам. Около меня находится черноволосый мальчик из Эрудиции. Он мельком оценивает меня и тотчас сбрасывает со счетов. Я неважно выгляжу в своей серой одежде из Альтруизма, кроме того, я очень вырос и похудел еще в прошлом году.

Из раны на ладони хлещет кровь, капая на пол и стекая с запястья. Я перестарался с порезом. Когда последний из моих ровесников делает выбор, я зажимаю край рубашки и тяну, отрывая спереди полоску ткани. Ею я обматываю руку, чтобы остановить кровотечение. Старые тряпки мне уже не понадобятся.

Лихачи, сидящие перед нами, вскакивают со своих мест и бросаются к выходу, увлекая меня за собой. Прямо перед дверьми, не в силах остановиться, я оборачиваюсь и вижу отца. Он неподвижно восседает в первом ряду. Возле него столпилось несколько альтруистов.

Он потрясен.

Я слегка ухмыляюсь. Я сделал это, я заставил его что-то почувствовать! Я не идеальный ребенок-альтруист, которому суждено быть целиком проглоченным системой и раствориться в неизвестности. Именно я – первый, кто совершил переход из Альтруизма в Лихачество за последние десять лет.