Свободных мест нет - Страница 1

Надя получила комнату перед самым Новым годом. Но чего ей это стоило, одному Богу известно. Сколько ходила она в заводоуправление, униженно просила; однажды даже разревелась при всех, но ей говорили одно и то же: «У нас много очередников, проработавших на заводе куда дольше вашего. И потом: вы одна. Была бы семья, ребенок – другое дело. И не нужно плакать. Почему вы не хотите жить в общежитии? У вас хорошее благоустроенное общежитие. Чем оно вас не устраивает?»

Общежитие, хоть и было благоустроенным, уже давно перестало Надю устраивать. В общежитии было всё: горячая вода, душ, цветной телевизор, холодильники на каждой кухне, зеркала висели даже в коридоре – завод был богатым. Но не было для Нади в общежитии самого главного, без чего всем этим холодильникам и зеркалам цена – копейка.

В комнате между собой не ладили, ссорились по пустякам. Порой Наде так невыносимо делалось – впору беги, куда глаза глядят. А бежать было некуда.

Но так было не всегда. Кажется, еще недавно всё было не так, совсем не так.

Когда их, четырех девчонок, окончивших ПТУ, распределили на этот завод и поселили в одной комнате, жить им вместе было хорошо и весело. В кино, театры, на выставки ходили: билеты воспитательница разносила по комнатам, выполняла план «культурных мероприятий». Жили коммуной: скидывались на питание, дежурная закупала продукты и готовила ужин. Потом шумно и весело ели. Посылки из дома – на общий стол. Как здорово отмечали праздники, дни рождения! Покупали вина, наготавливали много вкуснятины. Иногда были мальчики, с которыми знакомились на танцах. Включали на всю мощь в складчину купленный проигрыватель «Юность», танцевали, кричали друг другу в уши и баловались курить. Сидели допоздна – болтали, смеялись, ребята острили. Ходили на танцы в ближайший Дом культуры. Наде почему-то не везло на ребят: приглашали ее мало, а когда объявляли «белый танец» – робела.

А каким был Новый год! Новый год всё-таки особенный праздник, не такой, как все. Самый веселый и самый таинственный: всегда ждешь будто какого-то чуда, удивительной радости. И кажется, что последующие года будут всё лучше, и лучше – и так непрерывно, до бесконечности, – всегда. Каждый Новый год – это ступенька к счастью. Будущее воображалось счастливой бездной. То, что счастливой – непременно. Нужно только верить и ждать. Как пелось в заигранной – переигранной пластинке на уже осипшей «Юности»:

А потом как-то постепенно, поначалу не слишком заметно, это счастливое время стало уходить. Наде казалось – вместе с ее подружками.

Поступила в институт Ирина, перебралась в студенческое общежитие. Вместе с Ирой переживали каждый экзамен, радовались, когда ее приняли. Помогали перевозить вещи.

Вышла замуж Галка – познакомилась на своем же заводе. Галку выдавали шумно и немного грустно. Первое время она часто приходила, на работе виделись. Рассказывала, как ей живется замужем. Потом родился ребенок, стало не до подруг.

У Нины случилось горе: совсем обезножила мать. Нужно было возвращаться домой, поднимать сестренку-школьницу. Провожать Нину собрались все, кто жил в их дружной комнате. Плакали на вокзале, понимая, что расстаются навсегда, что у каждой теперь начинается своя жизнь, и не совсем такая, как виделась в девичьих мечтах.

В комнату к Наде поселили других девочек, молоденьких, как когда-то Надя, и – других, совсем других. Разница в возрасте была, вроде, небольшая, но казались они Наде будто из другого мира. Не могла она их принять, не получилось у них дружбы. Поначалу Надя и не нуждалась в ней: некоторое время продолжала общаться с прежними подружками. Покупала кофейный тортик, по выходным дням приезжала то к Ирине, то к Галке. Но в двухкомнатной квартирке, кроме Галки с мужем и ребенком, ютились родители мужа и брат-холостяк. Галка летела на писк из кроватки, извинялась, что нет времени поболтать.

У Ирины тоже были свои заботы, своя студенческая жизнь. Первые годы она приглашала Надю на дискотеки, вечеринки. Теперь и Ирины нет: окончила институт, уехала с мужем-сокурсником по распределению.

И вот когда осталась Надя совсем одна, оглянулась она вокруг, посмотрела, как другие живут, и ужаснулась.

Общежитие было небольшое, друг к другу все пригляделись, жизнь проходила на виду у всех, и знали о каждом не намного меньше, чем знал о себе он сам. Менялись девчонки не слишком часто, и если кто уезжал-приезжал – обсуждалось на всех кухнях. Снова в свои деревни, поселки возвращались редко: старались зацепиться за большой город. Домой ездили лишь в отпуска: отъедались, отсыпались, привозили варений, домашней снеди. Возвращались с еще большим желанием обосноваться здесь, выйти замуж, если очень повезет – за городского. Некоторым везло. Им устраивали торжественные проводы, выносили чемоданы, завидовали: будет жить в квартире! И с пропиской вопрос зараз решится, и работать теперь может, где захочет: не нужно дышать в «гальванике» кислотой, слушать грохот тяжелых прессов в горячем цехе, таскаться по заводу с ведрами краски.

Когда кто-то вот так уезжал, девчонками были облеплены все окна. С ними-то как будет?

Исчезла и общежитская воспитательница: ухаживал долго за ней, а потом в жены взять изволил лысенький, близкий к пенсионному возрасту. Но и тем та была счастлива и послала куда подальше все театры и вернисажи.

Были старожилы, прожившие по двенадцать-пятнадцать лет на одном месте, на одной койке. И уже безо всяких перспектив.

Была дородная Тамара, часто выходившая на кухню курить, – она здесь больше десяти лет. Почему комнату не дают? Дают, она сама не хочет. А что комната? Будешь там один сидеть – подохнешь. Тут хоть народ, поговорить есть с кем, весело. Привыкла.

Была Зина – тихая и будто раз и навсегда чем-то напуганная. Она бесшумно, как тень, скользила по коридору, а когда с ней здоровались, вздрагивала и торопливо отвечала.

Была Людка Медянкина. Той палец в рот не клади – откусит, но и она не смогла найти себя здесь: за семь лет работы накопила деньжат, купила швейную и стиральную машины, телевизор, холодильник, кое-что из тряпок, отправила всё домой и собиралась следом сама.

Была тощая и потрепанная Светка – далеко за тридцатник, но неунывающая, юркая. Появилась в общаге без году неделя, но уже со всеми перезнакомилась, в каждую комнату входила, как в свою.

Случались события.

У кого-то всё белье с веревки сняли; разъяренная потерпевшая с представительницами Совета общежития прочесывали комнаты и рылись в чужих чемоданах. Другая ночью вошла на кухню и застала на месте преступления чревоугодницу, уплетающую ее ветчину из общего холодильника.

Кто-то в комнате устроил драку.

Однажды на пятом этаже отравилась цианистым калием девчонка из гальванического цеха. Она ждала ребенка: через несколько дней должна была состояться свадьба. Накануне пришел жених, принес два чемодана, ничего толком не объяснив. На следующий день явилась милиция за чемоданами: они оказались ворованными. Жениха взяли. Потом на койку, где нашли мертвую невесту с пустым флаконом, долго никого не могли поселить.

И стало страшно Наде, что и ее засосать может эта трясина, и еще острее почувствовала она свою неприкаянность, и еще больше возникло в ней желание бежать отсюда. Но что могла она сделать? Только верить, неистребимо верить, что улыбнется ей ее счастье. Верить в чудо, в свой счастливый случай. И вот ради этого-то случая висело у нее в шкафу дорогое импортное платье, и туфли на высоком каблуке в тумбочке лежали, завернутые в белую бумагу.

Не заладилось что-то в Надиной жизни. А казалось, что начало обещало: ведь было таким хорошим. Теперь будто поселились в ее доме чужие люди и по кусочкам стали отнимать ее дом, пока не отняли совсем. И тускнеть стала понемногу Надина жизнь, блекнуть то сияющее будущее, которое казалось прежде таким обязательным.