Свободен (СИ) - Страница 22

Так мы с Корякиным почти всю поездку и проводим вместе. И даже после очередного медицинского центра и змеиной фермы садимся рядом. Так и приезжаем обратно в гостиницу. И может, именно благодаря Корякину поездка показалась мне чудесной, просто восхитительной. И мне действительно понравилось.

— Ваш душман, Ланочка, — первым замечает он Танкова, когда автобус останавливается у гостиницы. — И вы уж не сочтите меня трусом, но я, пожалуй, выйду первым. Не хочу, чтобы у вас были неприятности из-за меня.

— Ник, да не будет у меня никаких неприятностей, что за глупости, — как-то даже неудобно мне перед Корякиным, что из-за меня он вчера тоже небось наслушался от «душмана». И здесь наш пострел успел. — Он совершенно необоснованно ревнует.

— Обосновано, — мягко улыбается Корякин, слегка наклоняясь ко мне. — Но я даже благодарен ему за это. Вы — чудо. Я бы, честное слово, не устоял. Курортные романы так восхитительны!

Он встаёт и пару шагов пятится по проходу, глядя на меня, пока я ошарашенно моргаю глазами.

Вот это я (бессвязные междометья) наивная чукотская девочка! Вот это я ни хрена не поняла!

Что-то к слову вспомнилось даже, как я так же протупила, когда на свадьбе у одной далёкой подруги подсела за столом к безобидному дедушке, думая, что мне там ничего не грозит. А потом не знала, как отбиться от дедули. Но изысканно-благородный Корякин… честное слово, не ожидала.

Я так и выхожу из автобуса с чувством лёгкой пришибленности.

И вдруг понимаю: как же я рада его видеть!

Этого парня с рыжей бородой, сложившего руки за спиной и топчущегося у нарядной Рождественской ели, которая в этом тропическом лете смотрится совершенно чужеродной. Впрочем, как и мой кавалер в лакированных туфлях при костюме и галстуке среди шортов, маек и сланцев.

— Лан, — делает он шаг навстречу, но я…

…я его опережаю: обхватываю руками и крепко-крепко прижимаюсь.

— Вау! — поднимает он в сторону руки, не решаясь обнять меня в ответ. — Это… за что?

— Это «да», — полной грудью, так глубоко, как только могу, вдыхаю я его запах. — Да, ты мне нравишься, Артём Танков.

В ответ он выдыхает как кузнечные меха. И закрывает глаза, словно я только что отменила его смертный приговор.

— Ты даже не представляешь себе, как для меня это важно, — всматривается он в моё лицо, поднятое к нему. — Даже не представляешь, — слегка коснувшись пальцами шеи, ведёт большим пальцем по подбородку, скуле, щеке.

— Это ничего не меняет, — качаю я головой.

— Это меняет всё, — шепчет он в самое ухо. — Всё! — а потом отклоняется: — Это, кстати, тебе! С извинениями. Был не прав, — словно по мановению волшебной палочки появляется у него в пальцах роза.

И, конечно, понимаю, что всё это время розу он просто держал в руке. Но для меня это такой восхитительно волшебный момент, что, кажется, она материализовалась из воздуха.

— Спасибо! — улыбаюсь я. — Вот один цветок — это круто. А огромный букет, — делано кривлюсь я. — За него, конечно, тоже спасибо, но Елизавета Марковна решила, что это она в самое сердце ранила массажиста.

— Тогда не разочаровывай её, — улыбается он так, что табуны мурашек чуть не сбивают меня с ног. — И сделаем вид, что его прислал не я.

А Елизавета уже сама нарисовывается тут как тут, не сотрёшь.

— Тёмочка, добрый день! Ланочка, мы с Зинулей идём тут до какой-то «пельмешки». Ты с нами?

— Она со мной, — слегка остужает её пристальным взглядом Танков.

— Ах, простите, не разглядела, — издевательски приседает она в реверансе. — Ну, не буду вам тогда мешать.

— Елизавета Марковна, какая пельмешка? А кто будет доедать ту еду, которой весь холодильник забит? — останавливаю её я.

— Ещё не вечер, съедим, — легкомысленно отмахивается она, торопясь за подругой. И, дойдя до обочины, заговорщически показывает мне на часы, словно фея-крёстная Золушке, торопящейся на бал.

«Я помню, помню, массаж», — киваю я, подозревая, что там меня точно разделают под тыкву.

— Чем тебя покормить? — протягивает руку Его Воодушевлённое Рыжебородие.

— Если честно, я бы тоже не отказалась от каких-нибудь пельмешек.

— Их есть у меня, — крепко сжимает он мою руку. И влажность его ладони самое приятное, что я чувствую сейчас. После его радости, конечно. И после мурашек от бесовщинки в его глазах. И после бессонной ночи. И после… «без него».

— А потом этой девчонке приносят огромную цепь, раскалённую на костре, — рассказываю я, держа палочками пельмень — жду, когда он немного остынет. — Чтобы показать, что цепь действительно не холодная, она кладёт на неё бумажку. И, когда та вспыхивает и сгорает, эта куня (с китайского переводится как "девушка, подруга" (guniang) — прим, автора) из народности Мяо по тому же звену дважды ударяет рукой и идёт к нам показать обожжённые пальцы.

— И что на руке, прямо остались ожоги? — закидывает в рот пельмень Артём, мычит, судорожно машет, открыв рот и только с трудом проглотив, выдыхает: — Чёрт! Прямо кипяток. Варят они их что ли?

— Вот у девчонки было такое же лицо, — улыбаюсь я, надкусывая свой пельмень лишь слегка. И хоть это категорически неправильно: весь бульон тут же вытекает на тарелку, поэтому есть их нужно целиком, но я хоть не обвариваю рот.

— Думаешь, она по-настоящему обожгла руку? — предыдущий печальный опыт не останавливает голодного мужика, и он мужественно выдыхает, чтобы закинуть в рот следующий огненную композицию из тонкого теста, говядины с луком и бульона.

— Вот не знаю, — достаю я из сумки влажные салфетки и одну протягиваю этому камикадзе. — Думаю теперь: трюк это какой-то или по-настоящему. Но ожоги и сажу я же вроде как видела своими глазами.

— А что они так рекламировали? — аж слёзы наворачиваются у него на глаза, когда он снова шумно выдыхает, но справляется.

— Мазь от ожогов. Девчонка ей тут же пальцы намазала, минут пять-десять постояла, смыла, а потом показала нам совершенно целую ладонь.

— Ты случайно не купила? — улыбается он, гипнотизируя очередной пельмень. — Я бы сейчас этой мази поел. По-моему, мне надо.

— Совершенно неслучайно не купила, — смеюсь я. — И у тебя отлично получается. Как у факира.

— Стараюсь, — выдыхает он и дальше мужественно сражается с китайской едой.

А я рассматриваю упакованный в плотный целлофан набор посуды, точнее пиалок, белых с синими традиционными узорами, что они тут называют тарелками. Два из наборов мы открыли, а третий, лишний, у нас не забрали, так он и остался стоять. Два юаня за каждый, кстати. Но вопросы «Зачем это?» задают только русские. Почему-то в здешних забегаловках так принято: типа чисто, стерильно, два юаня открыть и пользоваться.

— А ты почему не ешь? Пельмени уже остыли, — на самую большую из пиалок накладывает Танков себе палочками салат.

— Боюсь переесть, — вспоминаю я про время, лезу в сумочку за телефоном. — У меня массаж.

— Какой ещё массаж?!

— Лечебный Артём, лечебный, — подливаю себе чай из фарфорового чайничка. И прямо вижу по лицу как мой «кормилец» расстраивается. — У тебя были на меня какие-то планы?

— Грандиозные, — достаёт он из кармана зазвонивший телефон, и, глянув на имя, отключает и откладывает в сторону. — Но я надеюсь хотя бы вечер у тебя свободен? Я прямо и не знаю, как втиснуться в твой плотный график.

— Надо посмотреть в ежедневнике, — поднимаю я свой телефон. — Кажется, свободен.

— Запиши меня, пожалуйста, на семь, — улыбается он. — В вестибюле гостиницы.

— А ты опять будешь при костюме и галстуке? — смотрю я исподлобья, строго.

— Как скажешь. Могу в майке и шортах. Могу даже без шортов, если будешь настаивать. Но от этого будет зависеть куда мы потом пойдём, — строит он мне глазки, почёсывая затылок.

— Хорошо, тогда без шортов в вестибюле отеля, — встаю я и он, конечно, как истинный джентльмен, подскакивает следом. — Спасибо, Артём. Чудесное место. Восхитительный обед. Но мне правда пора.