Свободен (СИ) - Страница 19

— Откуда я мог знать, что ты не в курсе про карточку, — отчаянно всплёскивает он руками. — Как мог догадаться, чего и сколько ты возьмёшь с собой? И прости, но это что сейчас было?

— Где? — красноречиво оглядываюсь я по сторонам.

— Тебя задело, что я не писал? — рассматривает он меня словно первый раз видит. — Ты даже посчитала сколько дней?

— Нет, меня не задело. Но я привыкла к твоим сообщениям. Привыкла. И думаю, именно в этом и был смысл всех этих мелких придирок и вопросов по утрам и вечерам, чтобы я помнила о тебе всё время. Только скажи, что это не так, — угрожающе прищуриваюсь я.

— Это не так, — усмехается он. — Совсем не так. Но это подождёт. А вот раз ты чувствуешь себя несчастной оттого, что у тебя мало вещей, я решу эту проблему хоть сейчас. Раз я в этом виноват, я решу, — красноречиво смотрит он на часы. — Магазины ещё работают.

— Как у тебя всё просто, — хмыкаю я. Достаю из пакета манго, вдыхаю аромат и кладу его сверху на холодильник.

— Да, у меня всё просто, — машинально отодвигает он фрукты от стенки, где они могут нагреться. — Потому что всё это действительно ерунда, Лан. А знаешь, что не ерунда? Твои дурацкие принципы, за которые ты так цепляешься. Твой страх, который не можешь преодолеть. Или не хочешь. Прячешься за ним как за щитом. Скажи, сколько у тебя уже было работ? Две, три?

— Пять. И что?

— И каждая была тебе дорога и важна, правда?

— Ну, допустим.

— И с каждой ты уходила из-за романа с начальником?

— Конечно, нет! Только с одной, — чуть не взрываюсь я от возмущения, подходя к нему вплотную.

«Я не серийная модель «любовница боса», чёрт побери!»

— Ты уволилась, а потом нашла новую работу, а потом ещё одну, а потом эту. Правда? — кривятся его губы в ухмылке, когда он приподнимает моё лицо за подбородок. — Но я знаю, почему ты так и не ответила. Ты — трусиха.

— Нет.

— Да, — ведёт он большим пальцем по щеке, не сводя с меня глаз. — Только знаешь, пока ты так беспокоишься о работе, не пропусти… свою жизнь.

Он убирает руку, выдыхает, а потом идёт мимо меня к двери.

— Артём!

Он останавливается. Пару секунд подумав, разворачивается, лезет на ходу во внутренний карман.

— Чуть не забыл.

Кидает на кровать конверт и снова идёт к выходу.

— Ну и кто у нас необидчивый?

— Ты не ответила, — открывает он дверь, меря меня взглядом. — Вот когда ответишь, тогда и поговорим.

Дверь за ним закрывается с мягким щелчком, но у меня чувство, что с оглушительным грохотом.

Ну, что я говорила? Он обещал — он сделал.

Быстро, жёстко, болезненно.

Продавил. Пробил. Хакнул мою защиту.

Достал. До спрятанного, скомканного, засунутого подальше.

Поставил перед выбором.

Но я не сдалась. Я просто взяла паузу: подумать.

Ещё этот проклятый конверт пугает своей белой безликостью.

Что в нём? Я боюсь даже предположить. Я боюсь даже брать его в руки. Словно в нём, не знаю, смертельный диагноз или документы на развод. И он прав: я — трусиха. Какой бы я ни казалась себе дерзкой и смелой, безрассудной отвагой я прикрываю свой страх.

Я даже хочу дождаться Елизавету Марковну, чтобы она первой заглянула внутрь. Чтобы сказала своё авторитетное мнение: что мне с этим делать. Вот насколько я трусиха.

Чёрт! Поговорили, называется. Да я же вообще ему ничего не сказала. А так ждала его.

Кошусь предательски на телефон.

«Да что б тебя, Артём Танков Сергеевич!» — хватаю я конверт и резко открываю.

Не знаю, чего я ждала: что оттуда выползет ядовитая змея, или вылетят и рассыплются веером по комнате деньги. Только какие-то хлипкие квитанции с неаккуратно оборванными краями, что я оттуда извлекаю, не говорят мне вообще ни о чём.

Пока я не присматриваюсь к корявым буквам, что нацарапаны на каждой. «Стекляльный мост. 9 утра. 16 декабря»

«Термальные источники. 9 утра. 17 декабря»

«Центр буддизма. 8 утра. Паспорт. 50 юаней. 18 декабря»

И кстати пятьдесят юаней в конверт тоже вложено.

— Ты подумай, какой заботливый, — цежу я сквозь зубы. И не знаю плакать мне или смеяться, что он купил все экскурсии, которые я хотела, но почему-то плачется. От злости, от обиды, от умиления, от счастья и от какой-то неправильности происходящего.

Правда и улыбаюсь сквозь слёзы, перечитывая «стекляльный», как обозвал экскурсию на «Стеклянный мост» наш китайский отельный гид.

— Лана, что стряслось? — так и застаёт меня с квитанциями в руках и слезами на глазах Елизавета Марковна. — Ланочка, что случилось? Поссорились?

«Теперь всё, что происходит в моей жизни должно быть связано с рыжебородым?»

— возмущаюсь я про себя, вытирая глаза.

— Почему поссорились?

— Потому что Артём стоял на улице курил, — садится она рядом со мной на кровать. — Расстроенный. Я побоялась даже подойди, бочком, бочком, пока он там по телефону говорил. А потом смотрю, поймал такси и вроде куда-то поехал.

— Ну, поехал и скатертью дорожка, — вкладываю я квитанции обратно в конверт. — Что мне теперь бегать за ним?

— Так он не уехал. Я пока себе в лавчонке неподалёку кофточку прикупила. Смотри какая! — недолго думая, демонстрирует она мне уже приодетую на себя трикотажную тряпочку с орнаментом и на пуговицах. — Прихожу, а он тут стоит, напротив двери стену подпирает. Но заходить не стал. Буркнул что-то нечленораздельное в ответ и пошёл. Да что у вас случилось-то?

— Не поверите, Елизавета Марковна, он приревновал меня к Корякину, — ёкает у меня в груди, что всё это время он стоял здесь, прямо за дверью.

— К Николаю? — зажимает она рот рукой. — А я, старая дура, сама же его к тебе отправила. И Артём пришёл как раз в этот момент?

— Ну-у-у, почти.

— Вот дурак! — всплёскивает она руками, а потом лезет в карман за телефоном. — Дай-ка я ему сейчас позвоню, — подслеповато щурится она в экран.

— Елизавета Марковна, не вздумайте! — чуть не забираю я у неё телефон. — Ещё не хватало вы будете перед ним отчитываться. Я не стала. А вы будете объяснять.

— Я объяснять ничего и не буду, — подмигивает она и прикладывает телефон к уху.

— Я о своём спрошу.

«А он, конечно, идиот и ничего не поймёт», — качаю я головой.

Она заставляет меня замолчать, подняв руку. Но я даже со своего места это слышу: «Телефон абонента вне зоны доступа или отключён».

— Отключился, зараза, — снова подслеповато присмотревшись, тыкает она в экран, чтобы прервать звонок. — Разговаривать не хочет. О, как дуется!

— Да пусть дуется сколько хочет. Разговаривать он не хочет, посмотрите на него, — встаю я.

И бесцельно слоняюсь по комнате, не находя себе места.

Даже выхожу на балкон. Но ни весёлая музыка с побережья, ни солёный морской воздух, ни опустившийся на бухту нарядный вечер — ничто не радует.

Не сидится, не лежится, всё об одном думается.

— Сейчас вернусь, — засовываю я в карман конверт и подхватываю огромный букет вместе с вазой.

Обещала себе, что ни за что не поднимусь к нему, но плевать. Хочет он, не хочет, а поговорить придётся.

И тащусь на тридцать пятый этаж в лифте с тяжеленным букетом не потому, что действительно считаю цветы чем-то уж очень обязывающим. Но не могу же я прийти просто так. А это хоть слабенький, а повод.

Он распахивает дверь, уставший, измученный, потухший, с висящим на шее развязанным галстуком, расстёгнутым воротом рубашки, но всё ещё в костюме.

— Ого! Неожиданно, — удивляется он и тут же словно преображается: распрямляет плечи, загорается, оживает. — Это всё мне?

— Тебе, — вручаю ему букет.

— Спасибо. Зайдёшь? Или ты только отдать? — усмехается он.

— Зайду, — пру я на танк с вилами, хоть меня сразу с порога и слегка деморализует его спокойная уверенность и этот шутливый тон.

— Прошу, — подпирает он спиной дверь, держа в руках вазу.

У него в люксе, конечно, огромная двуспальная кровать, но есть и вторая комната: гостиная с уютным диванчиком и столиком. А ещё ванная с настоящей ванной, душ, и один общий балкон на обе комнаты с тяжёлой кованой мебелью.