Свиток проклятых - Страница 4

– Время неизменно, – возразил кир Дрэкул, выслушав жалкий плач убийцы.

– Вам не спрятать мальчишку от гнева черни, – прокричал второй убийца, родовитый всадник из рода Авдиев. – Тебе ли это не знать, отродье тьмы? Или не слышал, чем кончаются поиски пустоты? Ничего, скоро и ты спляшешь танец на углях, Звездный крест приближается, сбудутся пророчества!

– Вы вечно так поете, когда надо кинуть толпе жертву, – зевнул Дрэкул, перебирая раскаленные щипцы.

– Род Закайя подохнет в муках, – подхватил распятый, выдыхая кровь. – Спасутся лишь истинные слуги, хранившие яйцо от нечестивых!

– Нет никакого яйца, – мрачно хохотнул кир Дрэкул, и облил раны нагих пленников кипящей солью. – Что вы видели, скарабеи, кроме своих гаремов и розовых купален? Тысячу лет назад моим предкам в Дакии было ведомо, что мир скручен бутоном, и знание это никому не мешало. Если бы вы потрудились оторвать зады от своих шелковых перин, и прекратили бы спорить о тени осла…

Лохмотья на дыбе вопили, пока не осипли. Они не скрыли, кто им заплатил. Дуку Закайю не удивляло, что его сына мечтали вернуть в глину, однако причина его потрясла. Андрус готовился выжечь гнездо Авдиев, он желал борьбы с враждебными кланами, но что он мог возразить глупым суевериям?

– Ты, проклятый чернокнижник, ты пожалеешь, что сам не прикончил ублюдка Закайи… – прошипел третий убийца, еще недавно льстиво трепавший мне кудри. – Отодвинуть засов может святая рука, но никак не мерзкий язычник!

– Отчего же вы так боитесь ребенка, если Свиток не существует? – спросил кир Дрэкул. – Многие пытались войти в эту дверь, но не сдвинули створки даже на волос.

Я ничего не понимал.

– Яйцо и бутон розы, дебаты глупцов, спорить с вами, что доить козла, – тонкие губы некроманта изогнулись так, что слева, с той стороны, где сидели мы с отцом, это была улыбка, а справа, там, где над огнем корчились пленники, явилось нечто иное, что я не хотел бы видеть.

– Свиток послан нам во искушение, дабы соблазнились слабые в вере и прельстились язычники! – прохрипели убийцы.

– Застывшее яйцо и распускающийся во тьме цветок, вечный забавный спор, – мой наставник хрустнул тонкими пальцами, всегда затянутыми в перчатки. Про его кисти слуги шептались, что это вовсе не руки человека, но проверить никто не решался. – Дука, ты помнишь второй Аксумский поход?

– Еще бы, – отозвался мой отец. – Царь Аксума выпустил из гробниц химер, в схватке с ними я потерял три банда лучших всадников! Если бы не искусство твоих братьев…

– А я потерял брата Мирчу, – снова хрустнул суставами некромант. – Но нынче речь о живых. Вы трое… – он повернулся к убийцам, – вы нежились с рабынями, которых вам запретил ваш Спаситель, а мы со стратигом вместе спускались в нильские гробницы. Вы кричите о каменном яйце, в котором заточен наш мир, а мы видели на стенах гробниц цветок. Я разбудил засушенное тело одного из царей древности, это было трудно, это потребовало крови молодых рабов, но я это сделал. Мы с трудом поняли его речь, ее звуки завяли прежде, чем родилась старая ромейская империя. Тем не менее, одно послание мы перевели. Цветок мироздания туго сжат, он спит перед рассветом, подобно морской раковине. Он спит и плывет в глубоких водах бытия, течение времен кружит его, и возвращает обратно. Роза не раз распускалась, и всякий раз смельчаки искали Свиток, а завистники проклинали тех, кто способен его прочесть. Но неизменно родятся те, кто ищет истину. Так назначено богами. Вот что высечено на стенах нильских усыпальниц, и каждый может проверить мои слова.

– Вход в гробницы засыпан, – вставил мой отец. – Пришлось бы вынуть пять локтей песка, но послания древних нетронуты.

Пленники замерли. Их вера пошатнулась. Сквозь мучительную боль они разглядели край истины, и то, что за краем, ослепило их. Но для врагов Закайи игра закончилась. Кир Дрэкул плотнее затянул тесьму капюшона, поднял с жаровни узкий голубой меч и отсек убийцам головы. Голову предводителя он поднял за волосы и поставил в чашу с женской мандрагорой. Черная жидкость вспенилась.

– Закайя, твоему ублюдку все равно не жить, – оторванная голова плюнула кровью. – Ты не сможешь всю жизнь его прятать под хитоном!

Когда мы покинули зал Правды, отец прижал меня к груди.

– Кир Дрэкул, что такое Свиток Проклятых?

Я задрал голову и попытался заглянуть в сумрак, клубившийся под капюшоном. Позже я никогда так не поступал, но пятилетнему ребенку многое простительно. Некромант ответил в манере, которая позже приводила меня в ярость. Любой его ответ рождал дюжину новых вопросов.

– В дебрях галльских ущелий прячутся низкие люди, именуемые еще кобольдами, – произнес кир Дрэкул. – Возможно, о них бы забыли, если бы не алмазы. Говорят, кобольдам требуются самые большие и крепкие алмазные сверла, какие могут выточить на поверхности. Они веками покупают инструмент… им нравится копать все глубже. Но… говорят, что однажды искрошились даже сверла из лучших алмазов.

Кир Дрэкул скользнул в сторону и растворился среди мерцания факелов. Андрус все еще держал меня на руках, я слышал, как бьется его суровое сердце.

– Отец, при чем тут низкие люди?

Андрус помолчал. Он все еще пытался сберечь меня от неизбежного.

– На всей земной тверди нет материи крепче алмаза, сын мой. Но что-то лежит ниже тверди. Ты увидишь. Когда придет время.

– Обещайте, что не будете кричать, тогда я сниму запрет, – смуглая бандитка держала пальцы в горсти перед Женькиным лицом, словно собиралась посолить суп.

Женечка могла только кивнуть. Ей показалось – у страшной гостьи чересчур мужские руки и пальцы, слишком грубые даже для мужских рук. А мужских рук за последний год Женечка навидалась, и почти привыкла их не стесняться. Дядьки в белых халатах трогали, похлопывали, утешительно гладили, иногда очень больно ощупывали. Женечка даже научилась без слов, по одним касаниям, угадывать настроение заведующего отделением, других врачей, и даже интернов.

Но пальцы Ольги отличались. Кожа была не просто загорелая, а изначально темная, ногти казались слишком острыми. Вестник, похоже, обходилась без лака, да и вообще без всяких украшений. Если не считать мелких татуировок, и странного деревянного креста на шее, где вместо верхней части столба была вырезана вытянутая петля.

Ольга щелкнула пальцами, открыла ладонь, будто выпустила в полет божью коровку, и Женька тут же смогла нормально дышать.

На тумбочке стоял вовсе не рюкзак, а имитация рюкзака. Брезентовая ткань прикрывала большую птичью клетку, в каких обычно дарят попугаев. В клетке, в позе будды, сидел крохотный слепой мальчик. На первый взгляд ему можно было дать лет шесть, хотя без сомнения, Оракул прожил гораздо больше шести земных лет. Тяжелая дынеобразная голова ребенка опиралась на подушку. К его некрашеной льняной рубашке, крупной медной булавкой был приколот пустой рукав. В единственной руке мальчик держал живую трепещущую птичку. Мертвые глаза мальчика походили на узелки, как делают новорожденным в пупках.

– Это она, – жестяным голосом произнес Оракул, и с видимым удовольствием впился острыми зубками в бок живого снегиря. – Вестник, караульные близко. Позволь, я сломаю им ноги.

– Не теперь, – засмеялась чему-то гостья.

Женя набрала в грудь воздуха, не отрывая глаз от несчастной окровавленной птички. Но сама лишь каркнула, как полузадушенная ворона.

Дверь в палату распахнулась. Глебова кровать покатилась боком. Шкаф со скрипом завалился, теряя содержимое: коробки, банки и журналы. Едко завоняло лекарствами.

Женька была уверена, что ее спасут врачи и сестры, но в палату ввалились незнакомые люди. Сперва двое здоровенных мужчин в свободных костюмах, с неуловимыми, словно вытянутыми вперед лицами. За ними щуплая женщина в объемной шапочке, какие носят обладатели дрэдов, в глухом, как красноармейская шинель, пальто и прилегающих к щекам темных очках. Впервые в жизни Женя видела вогнутые стекла очков.