Светоч русской земли (СИ) - Страница 186

Похоронили Сергия там и так, как он велел, недалеко от кельи, в вырубленной им колоде.

Глава 11

События редко зависят от воли одного человека и редко с ним одним и кончаются. Борьба за Нижний Новгород, начатая московскими володетелями едва ли не полвека назад, подходила к концу. Василий в Орде высидел серебром и упрямством ярлык на Нижний Новгород под Борисом Константиновичем.

Вернувшись, ещё в Коломне получил грамоту, что в Великом Новгороде без него решили: "На суд к митрополиту не ездить, а судиться своим судом у архиепископа", грамота о чём по приговору всего города была положена в ларь святой Софии. В гневе решил послать полки на Великий Новгород, да Данило Феофаныч окоротил:

- Сперва, княже, пошли бояр! Крови б не нать!

Василий раздул ноздри, но не сказал ничего. Склоняя голову, первый полез наружу, едва не задев теменем притолоку.

"Сергия, вот кого не хватает ныне!" - помыслил уже на дворе, когда ветер бросил ему в лицо горсть снежной крупки.

В церкви обняла благость. Ревел хор. В кострах свечного пламени лики Феофановых праведников и жён, святых воинов, мучеников, апостолов и пророков взирали с ещё не просохших стен. Василий огляделся и почувствовал, что Феофан Грек в чём-то упредил его сегодняшнее состояние, эту смесь усталости, ярости, чаяний и надежд, придав человеческому метанию Высокий, Надмирный, Неземной смысл. Святые мужи, прошедшие гнев и отчаяние, испытавшие и муки, и изнеможение духовных сил и одолевшие всё это, возвысившиеся над земными срамом и суетой, взирали на него с Горней выси и из Того мира протягивали к нему стрелы своих Усилий и Воль. Феофан был страстен, угрюм, трагичен и велик. Его живопись нельзя было назвать наивной или ранней. Крушение Византийской империи стояло у него за спиной, высвечивая трагическим пламенем фигуры его святых.

Василий поёжился. Художник не был ему близок, но поднимал, заставлял мыслить и звал к Преодолению и Борьбе. Хорошо, что он пришёл сюда, а не отстоял службу в домовой часовенке! Хорошо, что увидел работу мастера, заставившую его устыдиться собственной минутной слабости.

Он, достояв службу, принял причастие. В толпе придворных прошёл назад, в терем набитый до отказа. Справился, хорошо ли покормят ратных и возчиков, вернувшихся с ним из похода. Пригласил старшего, Ивана Фёдорова, к своему княжому столу.

Согрелся только за ухой из осетровых тешек, захмелел. В изложню Василия отводили под руки, а он вырывался, бормотал, что тесть ему - не указ, что литвинов он разобьёт, что новгородские ухорезы зарвались и он их проучит.

Утром пришла благая весть из Нижнего Новгорода. Тамошние бояре задавались за великого князя и ждали подхода московской рати, чтобы сдать город Василию.

Старый князь Борис, свергнутый московитами, умер спустя полтора года в Суздале, в лето 1394-е. За полгода до того скончалась и его супруга. Но оставались сыновья, оставались племянники.

Город неоднократно пытались забрать под себя Дмитричи, Семён с Кирдяпой. Семён в 1395 году даже вступил в город с татарами, которые ограбили Нижний Новгород, после чего ушли, а за ними убежал и князь, вызвавший татарскими грабежами возмущение города...

Многое перебывало за протекшие с того времени три десятка лет. Почесть город окончательно своим Василий Дмитрич смог только перед смертью, в 1425 году.

Глава 12

Софья за время отсутствия Василия в Нижнем Новгороде поправилась, округлилась и похорошела, налилась женской силой. Дочку почти не кормила, сдав на руки нянькам и кормилицам. Брала на руки, только когда молоко уж слишком переполняло грудь. Князя долго мучила, прежде чем отдаться в первую ночь, хотя пост уже кончился, и можно было грешить. Наконец, заснула в объятьях Василия, разметав по изголовью распущенные волосы, в порванной сорочке и с синяками на груди и шее от поцелуев супруга. И уже когда муж спал, подумалось о том, что, наверное, счастлива. До рождения дочери у неё с Василием никогда ещё такого не было. Привлекла сонного к себе, стала целовать, часто дыша...

И всё же, когда он намерился пойти ряженым, задрала нос: как можно! Князю! Сором!

- По-нашему можно! Што я, нелюдь какой? - сказал Василий, надев вывороченный тулуп, харю с козлиными рогами, - и был таков.

Софья с опозданием поняла, что сглупила, не поддавшись общему веселью, и уже в последний день бегала, в посконном сарафане и личине, с боярышнями и холопками, ощутив ту свободу, которую даёт святочное ряжение, во время которого великую боярыню посадские парни могут вывалять в снегу. Личин снимать не полагалось ни с кого, не узнался бы кудес, а вот задрать подол да посадить в сугроб - то было можно, и раскидать дрова, и завалить двери избы сором, выхлебать чашу дарёного пива, заев куском ржаного медового пряника, и кидаться снежками во дворе, блеять козой - то всё было можно! В святочном веселье смешивались возраста, звания, чин и пол.

Софья вернулась с горящими от мороза, снега и радости щеками, улыбалась, рассматривая себя в зеркало, ощущая радость от хватания за плечи и грудь, от нахальных тычков и валяний по снегу, закаиваясь наперёд никогда не чураться святочных забав.

А Василий на Святках забрался в терем к дяде Владимиру и тут узрел написанный на стене Феофаном вид Москвы, поразивший его своей красотой.

Прежде долго плясали и куролесили. Но дядя признал племянника, подозвав, увёл за собой в сводчатую казну, расписанную Феофаном. Василий долго смотрел, потом поклялся себе, что повелит греку содеять такую же роспись у себя во дворце на всю стену, в повалуше, где собирается на совет боярская Дума.

Потом, отложив улыбки, поговорили о грядущем походе. Дядя уверил, что ждёт только зова и готов подняться хоть сейчас. Порешили, сразу же после Масленой ударить на Торжок. Перенять торговые обозы, по зимнему пути, устремлявшиеся из Великого Новгорода на Нижний.

- Ну, беги, племянник! - сказал Владимир Андреич. - Я, быват, тоже с холопами своими медведем пройду! А мои люди ждут! Не сумуй!

На открытых санях возил Василий Софью на лёд Москвы-реки смотреть кулачные бои. Вдвоём ездили и к иордани, где Софья ойкала, когда молодцы кидались, в чём мать родила, в крестообразную прорубь и выскакивали красные, топчась на снегу, натягивали портки, кутались в шубы, а молодки и девки ахали, глядя на голых мужиков. А до того - горело на снегу золото церковных облачений, гремел хор, и митрополит Киприан трижды погружал крест в воду, освящая украшенный по краю клюквенным соком иордан. Поглядывала на супруга, смаргивая иней с ресниц. Почему в прошлом году не участвовала, да что, не видела как-то, не зрела всей этой красоты! А безусые парни и бородатые мужики, что сшибали друг друга с ног кулаками в узорных рукавицах, показались ныне не хуже западных рыцарей в их развевающихся плащах и перьях во время турниров.

***

Святками заболел боярин, наперсник и друг Данило Феофаныч. Долго бодрился, даже прокатился на Масленой в санях, а после слёг и больше уже не вставал.

Дети Данилы не могли заменить в государевом совете своего родителя. Данило Феофаныч понимал это. Как-то, оставшись наедине с князем, посоветовал ему обратить внимание на племянника, Данилу Александровича Плещея: "Тот тебе добрый будет слуга!"