Светлячок надежды - Страница 18

– Реальность относительна.

Мы сидим на траве, а неподалеку от нас лежат рядышком две девушки, блондинка и брюнетка. На блондинке свободные брюки и футболка, а перед ней раскрытый блокнот – такие есть у всех студентов. Другая девушка… Да, это я, признаю' – теперь я вспоминаю, что носила такую прическу, а волосы собраны наверх и удерживаются металлическим обручем, вспоминаю этот белый свитер с приспущенной проймой. Они – мы – такие юные, что я невольно улыбаюсь.

Я ложусь на спину, чувствуя, как трава колет обнаженные руки, вдыхаю ее знакомый запах. Кейт следует моему примеру. Сколько раз за четыре года учебы в Университете Вашингтона мы вот так лежали на лужайке? Над нами и вокруг нас волшебный свет, чистый и искрящийся, словно шампанское в лучах солнца. Это сияние приносит мне покой. Боль становится далекой и ослабевает особенно от осознания того, что Кейт снова рядом.

– Что случилось этой ночью? – спрашивает она, нарушая покой.

– Не помню. – Как ни странно, это правда. Я действительно не помню.

– Ты можешь вспомнить. Но не хочешь.

– Может, на то есть причина.

– Может.

– Зачем ты здесь, Кейт?

– Ты звала меня, помнишь? Я пришла, потому что нужна тебе. И еще затем, чтобы напомнить.

– О чем?

– Мы – это наши воспоминания, Тал. В конечном счете это единственный багаж, который мы берем с собой. Не исчезают только любовь и воспоминания. Вот почему когда человек умирает, перед глазами у него проходит вся жизнь – он выбирает воспоминания, которые ему нужны. Что-то вроде сборов в дорогу.

– Любовь и воспоминания? Тогда на мне двойное проклятие. Я ничего не помню, а любовь…

– Послушай.

Я слышу чей-то голос: «У нее сохранится интеллект, когда она очнется?»

– Эй, – говорю я. – Это же…

– Джонни. – Ее голос, произносящий имя мужа, исполнен любви и боли.

«Вопрос в том, очнется ли она…» – Другой голос, тоже мужской.

Погоди… Они обсуждают мою смерть. И нечто худшее – жизнь с поврежденным мозгом. У меня перед глазами возникает жуткая картина: я прикована к кровати и опутана трубками, не в состоянии говорить и двигаться.

Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться и снова оказываюсь в больничной палате.

У моей кровати стоит Джонни и смотрит на меня. Рядом с ним незнакомый мужчина в синем костюме хирурга.

– Она верующая? – спрашивает незнакомец.

– Нет. Я бы так не сказал, – усталым голосом отвечает Джонни. Он такой печальный, что мне хочется взять его за руку – даже после всего, что было между нами, а может, именно поэтому.

Джонни садится рядом с кроватью, на которой лежит мое тело.

– Прости, – говорит он мне – той, которая не слышит.

Я долго ждала от него этих слов. Но почему? Теперь я вижу, что он любит меня. По тому, как блестят от слез его глаза, как дрожат его руки, как он склоняет голову, словно в молитве. Джонни не молится, но я его хорошо знаю – опущенный на грудь подбородок означает поражение.

Он будет скучать по мне, даже после всего, что было.

И мне его будет не хватать.

– Сражайся, Талли.

Я хочу ответить, подать знак, что слышу его, что я здесь, но не могу.

– Открой глаза, – приказываю я себе. – Открой глаза! Скажи ему, что тебе тоже очень жаль.

А потом он начинает петь, хриплым, прерывающимся голосом: «Городская девчонка, маленькая и одинокая…»

– Боже, как я его люблю, – говорит Кейт.

Он не успевает допеть песню, как в палату входит кто-то еще. Крепко сбитый мужчина в дешевой спортивной куртке коричневого цвета и синих слаксах.

– Детектив Гейтс, – представляется он.

Я слышу слова «автомобильная авария», и в моем мозгу мелькают картины – дождливая ночь, бетонная опора, мои руки на руле. Я почти вспомнила. Чувствую, как картинки складываются вместе, обретают смысл, но, прежде чем это происходит, сокрушительный удар в грудь отбрасывает меня к стене. Невыносимая, мучительная боль.

КОДСИНИЙПОЗОВИТЕБИВЕНА.

– Кейт! – кричу я, но ее уже нет.

Звуки теперь похожи на оглушительные раскаты грома – удары и писк. Я не могу дышать. Боль в груди убивает меня.

ГОТОВО.

Меня подбрасывает в воздух, как тряпичную куклу, и там, наверху, я начинаю гореть. Когда все заканчивается, я снова оказываюсь в небе рядом со звездами.

В темноте Кейт берет меня за руку, и мы уже не падаем, а летим. Потом мягко – как бабочка на цветок – опускаемся на два обшарпанных деревянных стула, обращенных к заливу. Мир вокруг темный, но в то же время словно освещенный резким электрическим светом: белая-белая луна, бесчисленные звезды, мерцающие в стеклянных банках, которые подвешены к ветвям старого клена.

Ее задняя веранда. Кейт.

Здесь уже нет пульсирующей боли, только эхо. Слава богу!

Я слышу рядом с собой дыхание Кейт. И при каждом вдохе чувствую запах лаванды и чего-то еще – возможно, снега.

– Джонни расклеился, – говорит она, напоминая мне о том, где мы были раньше – говорили о моей жизни. – Я от него этого не ожидала.

– Мы все расклеились. – Как ни печально, но это правда. – Ты была тем цементом, который соединял нас. Без тебя…

Кейт долго молчит, и я представляю, что она вспоминает свою жизнь, всех, кого любила. Любопытно, что чувствуешь, понимая, что люди не могут без тебя жить? Что чувствуешь, понимая, сколько людей тебя любили?

– Что с тобой было после того, как он переехал в Лос-Анджелес?

Я вздыхаю.

– А нельзя мне просто выйти на этот проклятый свет и покончить со всем?

– Ты звала меня, помнишь? Говорила, что я тебе нужна. Я здесь. И вот почему: тебе нужно вспомнить. Обязательно. Поэтому рассказывай.

Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на свечу, которая горит внутри стеклянной банки. Сама банка висит на грубой бечевке, и легкий ветерок время от времени покачивает ее, так что блики света падают на нижние ветки дерева.

– После твоей смерти Джонни вместе с детьми уехал в Лос-Анджелес. Это произошло быстро – переезд. Твой муж решил, что ему нужно в Лос-Анджелес, и не успела я опомниться, как он уже оказался там. И дети тоже. Помню, как прощалась с ними в ноябре шестого года: стояла вместе с твоими мамой и отцом на дорожке у дома и махала рукой. Потом поехала домой и забралась…

…в постель. Я знаю, что должна вернуться к работе, но просто не в состоянии. Честно говоря, даже мысль о работе невыносима. Я не могу найти в себе сил, чтобы начать жизнь заново, без лучшей подруги. Чувство утраты наваливается на меня, и я закрываю глаза. Временная депрессия – это нормально. Любой на моем месте чувствовал бы себя так же.

Каким-то образом из моей жизни выпадают две недели. То есть не в буквальном смысле. Я знаю, что они были, знаю, что прожила их. Я похожа на раненое животное в темном логове, зализывающее колючку в лапе и неспособное найти того, кто ее извлечет. Каждый вечер в одиннадцать часов я звоню Маре. Я знаю, что она тоже не может заснуть. Лежу в кровати, слушаю ее жалобы на решение отца переехать, убеждаю, что все будет хорошо, но мы обе в это не верим. Обещаю скоро приехать.

Наконец я понимаю, что больше так не могу. Откидываю одеяло и иду по квартире, включая лампы и открывая шкафы. Комнаты наполняются светом, и я впервые за это время вижу себя: волосы спутанные и сальные, взгляд остекленевший, одежда помята.

Я похожа на свою мать. Мне стыдно и неприятно – как можно пасть так низко и так быстро?

Пора возвращаться к жизни.

Вот она. Моя цель. Я не могу просто валяться в постели, оплакивая лучшую подругу и горюя о том, что ушло навсегда. Я должна переступить через это и жить дальше.

Я знаю, как это сделать, потому что делала это всю свою жизнь. Я звоню своему агенту и назначаю встречу. Он в Лос-Анджелесе. Я увижусь с агентом, вернусь к работе и удивлю Джонни и детей, заявившись к ним в гости.

Да. Превосходно. Таков мой план.