Светлячок надежды - Страница 17

Джонни подошел к женщине за стойкой, сообщил, что ждет известий о Талли Харт, а затем сел рядом с выключенным телевизором. Почувствовав первый укол приближающейся головной боли, он откинулся на спинку стула.

Он старался не вспоминать все плохое, что случилось за годы без Кейт, все свои ошибки – а их было достаточно. Просто молился Богу, от которого отрекся в день смерти жены и к которому вновь обратился после бегства дочери.

Несколько часов Джонни просидел в комнате ожидания, наблюдая, как приходят и уходят люди. Он еще никому не звонил. Ждал вестей о состоянии Талли. В их семье и так избыток звонков с сообщением о трагедии. Бад и Марджи теперь жили в Аризоне, и Джонни не хотел, чтобы Марджи мчалась в аэропорт без крайней необходимости. Можно было бы позвонить матери Талли, даже в такой ранний час, но Джонни понятия не имел, как ее найти.

И еще Мара. Он даже не знал, ответит ли дочь на его звонок.

– Мистер Райан?

Джонни резко поднял голову и увидел приближающегося нейрохирурга.

Он хотел подняться ему навстречу, но сил не было.

Доктор Бивен тронул его за плечо:

– Мистер Райан?

Джонни заставил себя встать.

– Как она, доктор?

– Операцию перенесла. Пойдемте со мной.

Вслед за врачом Джонни прошел из комнаты ожидания для родственников в соседний конференц-зал, маленький и без окон. В центре стола вместо вазы с цветами стояла коробка с ватой.

Он опустился на стул. Доктор Бивен сел напротив.

– В данный момент наибольшие опасения у нас вызывает отек головного мозга. У нее серьезная травма головы. Мы поставили дренаж, чтобы уменьшить отек, но его эффективность не гарантирована. Мы также понизили температуру тела пациентки и погрузили ее в искусственную кому, чтобы снизить внутричерепное давление, но состояние критическое. Она на искусственной вентиляции легких.

– Я могу ее увидеть? – спросил Джонни.

– Конечно, – кивнул доктор Бивен. – Идите за мной.

Он повел Джонни по бесконечным белым коридорам, в лифт, из лифта. Наконец они добрались до отделения интенсивной терапии. Доктор Бивен направился к отдельному боксу со стеклянными стенами – двенадцать таких боксов располагались буквой «П» вокруг поста медицинской сестры.

Талли лежала на узкой кровати, окруженная аппаратурой. Ей сбрили волосы, а в черепе просверлили отверстие. Катетер и отсос помогали снизить внутричерепное давление. От тела отходили несколько трубок – дыхательная, питательная, из черепа. На черном экране за кроватью отображались цифры внутричерепного давления, на другом – кривая сердечного ритма. Левая рука Талли была в гипсе. Ее бледная синеватая кожа словно излучала холод.

– При травмах мозга очень трудно делать прогнозы, – сказал доктор Бивен. – Мы точно не знаем масштаба повреждений. Надеемся, что в ближайшие двадцать четыре часа ситуация прояснится. Я бы рад сообщить вам что-то более определенное, но прогнозы тут бессмысленны.

Джонни знал, что такое травма головы. Сам пережил ее, когда был репортером во время Первой иракской войны. Потребовалось несколько месяцев лечения, чтобы снова стать самим собой, а момента взрыва он до сих пор не помнит.

– У нее сохранится интеллект, когда она очнется?

– Вопрос в том, очнется ли она. Мозг функционирует, хотя из-за вводимых лекарств мы не знаем, насколько хорошо. Зрачки реагируют на свет, и это хороший признак. Мы надеемся, кома даст организму время на восстановление. Но если откроется кровотечение или увеличится отек…

Заканчивать предложение не было нужды. Джонни понял.

Чмокающий звук, издаваемый аппаратом искусственной вентиляции легких, каждый раз напоминал о том, что Талли не дышит сама.

Писк мониторов, жужжание индикаторов, уханье аппарата искусственной вентиляции – казалось, что кто-то возомнил себя Господом Богом и поддерживает в человеке жизнь.

– Что с ней случилось? – наконец спросил Джонни.

– Автомобильная авария, насколько мне известно, но подробностей я не знаю. – Доктор Бивен повернулся к нему. – Она верующая?

– Нет. Я бы так не сказал.

– Плохо. В таких ситуациях вера может дать утешение.

– Да, – сдержанно кивнул Джонни.

– Мы считаем, что коматозным пациентам полезно, когда с ними разговаривают, – сказал доктор Бивен.

Он снова похлопал Джонни по плечу и вышел из палаты.

Джонни сел у кровати Талли. Сколько же он пробыл рядом с ней, говоря беззвучно: «Сражайся, Талли», и шепча слова, которые не решился бы произнести громко. Наверное, долго, потому что чувство вины и угрызения совести тугим комком застряли у него в горле.

Почему обязательно должна произойти трагедия, чтобы все понять?

Он не знал, что говорить Талли теперь, когда между ними столько уже сказано – и столько осталось невысказанным. Хотя одно Джонни знал точно: будь Кейти здесь, она бы задала ему взбучку за то, как он вел себя после ее смерти и как обращался с ее лучшей подругой.

И он сделал единственное, что ему пришло в голову, пытаясь достучаться до сознания Талли. Принялся тихонько напевать – чувствовал себя глупо, но не останавливался – песню, которая всегда напоминала ему о Талли. «Городская девчонка, маленькая и одинокая…»

Где я? На том свете или на этом? Или где-то между?

– Кейт?

Я чувствую рядом с собой теплую волну и испытываю огромное облегчение.

– Кейти, – зову я и поворачиваюсь. – Где ты?

– Ушла, – отвечает она. – А теперь вернулась. Открой глаза.

Мои глаза закрыты? Поэтому так темно? Я медленно разлепляю веки, и это похоже на пробуждение в лучах солнца. Свет и жар настолько сильные, что у меня перехватывает дыхание. Мои глаза не сразу привыкают к яркому свету, но потом я вижу, что вернулась в больничную палату со своим телом. Идет операция. Сверху я вижу, как на серебристых подносах блестят скальпели и другие инструменты. Повсюду аппаратура – пищит, гудит, жужжит.

– Смотри, Талли.

Я не хочу.

– Смотри!

Я двигаюсь, хотя мне не хочется. Меня сковывает ледяная волна страха. Страх хуже, чем боль. Я знаю, что увижу на этом блестящем столе.

Себя. И в то же время как бы не себя.

Мое тело лежит на столе, накрытое синей простыней, оно в крови и в ранах. Медсестры и хирург переговариваются между собой; кто-то бреет мне голову.

Без волос я бледная и маленькая, как ребенок. Мужчина в хирургическом костюме расчерчивает мою лысую голову коричневой жидкостью.

Я слышу жужжание, похожее на звук пилы, и внутри у меня все холодеет.

– Мне здесь не нравится, – говорю я Кейт. – Забери меня отсюда.

– Мы будем здесь, но ты можешь закрыть глаза.

– С радостью.

На этот раз внезапная тьма не пугает меня. Причины я не знаю. Это действительно странно – внутри меня много не самых приятных эмоций, но страха среди них нет. Я ничего не боюсь.

– Ха! Ты боишься любви больше, чем кто-либо из всех, кого я знала. Вот почему ты все время испытываешь людей, а потом отталкиваешь их. Открой глаза.

Я открываю глаза, и какое-то время передо мной чернота, но потом сквозь нее начинают постепенно проступать цвета – как собирающиеся в цепочки компьютерные коды в фильме «Матрица». Сначала я вижу небо, синее и безоблачное, потом цветущий вишневый сад – гроздья розовых цветов льнут к ветвям, парят в сладком воздухе. Потом проступают здания, розовые готические постройки с изящными башнями, а последней – зеленая трава, которую пересекают бетонные дорожки. Мы в Университете Вашингтона. Краски такие яркие, что становится больно глазам. Везде молодые мужчины и женщины – бродят с рюкзаками за спиной, играют в хэки-сэк [9], валяются на траве, раскрыв перед собой книги. Где-то на полную громкость включен транзистор, и из динамиков доносятся хриплые звуки песни «Я никогда не была собой». Боже, как я ее ненавидела!

– Но все это происходит не в реальности, – говорю я, – правда?