Светлая и Темный - Страница 2
– Будь ты проклята, Амалия! Будь уверена, я найду способ отомстить тебе… – Голос его сочился ненавистью, словно ядом. Отец немного помолчал и после передышки озвучил, видно, только что пришедшую в голову идею: – За твое предательство ответит дочь. Я позабочусь, чтобы она прожила достаточно долго, чтобы успеть продолжить мой род. Но каждый день она будет проклинать тебя, Амалия!
Раненый несколько раз судорожно, болезненно вдохнул и выкрикнул:
– Сатис!
– Я здесь, лорд Калем! – откликнулся стоявший неподалеку мужчина, тут же направившись к кровати.
Перед моим лицом возникли огромные начищенные сапоги. Заставив меня задохнуться от боли очередной потери, отец приказал их хозяину:
– Сальму выкинуть за ворота замка. Моя дочь достаточно взрослая, чтобы самой заботиться о себе. Оставить только гувернантку. Драка из рода Дернейских не может быть безграмотной и невоспитанной.
Старая няня метнулась мимо меня, рухнула на колени перед кроватью своего лорда, протянув к нему руки, взмолилась:
– Лорд Калем, пожалейте, она же ребенок, ей всего пять лет! Она не может отвечать за грехи леди Амалии, ведь Сафира – ваше дитя, плоть от плоти!
– Замолкни! – глухим от злобы и физической боли голосом приказал лорд.
Сатис схватил за шиворот Сальму и поволок прочь из комнаты. Старая женщина никак не могла подняться на ноги, путаясь в длинных юбках, плакала и прощалась со мной взглядом. Не знаю, что произошло дальше, передо мной все еще стоял мертвый взгляд мамы и горестный – няни. В один миг я лишилась всех, кого любила и кто любил меня. По спальне отца разнесся высокий пронзительный детский крик, наполненный болью и отчаянием, и когда чья-то оплеуха вновь свалила меня навзничь, поняла, что кричала именно я.
Наверное, этот печальный душераздирающий крик маленькой девочки по имени Сафира, потерявшей в один день мать и няню, и заставил очнуться, вырваться из тьмы, так долго окружавшей меня.
В нос ударил запах горящих смолистых поленьев – такой же, как у нас на даче, когда папа разжигал камин в сырую погоду, – а еще восковых свечей и застарелого пота. Не в силах открыть глаза, прислушалась к своим ощущениям: неимоверная слабость охватила все тело, словно я – желе, готовое растечься в любой момент, стоит только пальцем пошевелить. В области солнечного сплетения сильно болело. То ли живот, то ли грудь – сложно разграничить. Но мне кажется, именно эта выворачивающая наизнанку боль, став моей невольной союзницей, помогла удержаться и не вернуться в тот «разрыв», не раствориться в темноте…
Неожиданно надо мной что-то зашуршало, потом раздался женский голос. Из короткого предложения я сначала не поняла ни слова – язык был странным, совершенно незнакомым. Чья-то рука почти невесомо коснулась моей, погладила предплечье. Снова кто-то начал говорить, и в этот миг у меня в голове будто щелкнуло – я начала различать отдельные слова. И чем дольше говорил этот тихий голос, тем понятнее становилась чужая речь, словно всплывала на поверхность из глубин воспоминаний. Последние слова я точно поняла:
– Посмотри на меня, дитя мое! Всевышний простил тебя; все изменится к лучшему, грехи остались в прошлом, небесные врата закрылись пред тобою; тебя вернули на грешную землю.
Открыв наконец глаза, я уставилась на обращавшуюся ко мне женщину. Передо мной на краешке кровати сидела, судя по одеянию, монахиня – в черной сутане-балахоне, темном плате до плеч, завязанном под подбородком тесемочками, – натруженной суховатой ладонью поглаживая меня по обнаженной руке и успокаивающе воркуя.
Я сфокусировала взгляд на лице незнакомки, покрытом тонкой сеточкой скорбных морщинок, и посмотрела в ее полные печали глаза. Встретив доброжелательный взгляд, я судорожно вдохнула, от чего место, где обосновалась моя союзница-боль, вновь вспыхнуло. Прилагая неимоверные усилия, я с трудом приподняла удивительно тяжелую руку и дотянулась до места сосредоточения боли. Правда, не острой, а глухой, застарелой. Так и есть – под одеялом чувствовалась повязка. Кроме того, с каждой секундой я все лучше ощущала свое тело, но в то же время происходящее воспринималось как нереальное. Вроде бы вижу, ощущаю, но что-то идет не так… Но вот что именно?..
Заметив, что я пошевелилась, женщина быстро затараторила, немного наклоняясь надо мной:
– Не волнуйтесь, миледи, рана заживает. Кризис миновал. Это чудо, что вы выжили. Вы перестали дышать, сердце не билось, даже свеча потухла. Я начала молиться за вашу душу, и в этот момент свеча сама… сама вновь загорелась. Неожиданно вспыхнула, да так ярко, высоко, а следом вы закричали и очнулись. Это настоящее чудо! И в нашей обители… Вторые сутки вас караулим, и вам с каждым часом становится лучше.
Я слушала загадочную женщину, а в душе нарастали страх и непонимание. Попыталась громко спросить, но получилось сипло прокаркать:
– Где я? И почему не в больнице?
Теперь пришла очередь монашки округлять глаза и с непониманием смотреть на меня. Она осторожно произнесла:
– Простите, миледи, я не поняла, что вы сказали.
Надо мной неожиданно склонилась совсем молоденькая – даже, пожалуй, юная – девушка, не старше шестнадцати лет. Одетая в старенькое застиранное коричневое платье, которое туго обтягивало ее стройную, как мне показалось, чересчур худую фигурку. Голову девушки тоже укрывал плат, но из белой ткани, похожей на лен. С тревогой всмотревшись в мое лицо, она приподняла мне голову и попыталась влить в рот немного воды. В горле действительно ощущалась пустыня Сахара, поэтому я сделала судорожный глоток, потом еще один и еще. Даже эти действия утомили невероятно, на подушку я опустилась также с помощью девушки и закрыла глаза, пробормотав:
– Спасибо.
– Я не понимаю, что она говорит. Ты не знаешь, на каком языке сейчас говорит твоя госпожа? – Голос монашки звучал недоуменно.
Затем я услышала мягкий журчащий голосок, который явно принадлежал девушке:
– Не знаю, сестра. Я тоже не понимаю, что она говорит. Может, лихорадка окончательно повредила ей голову?
Мне стало страшно до ужаса. Я не понимала, что вообще происходит. Где я нахожусь? Как сюда попала? Где врачи и папа? Паника накатила удушливой волной, вынудив глубоко вдохнуть. И вновь боль вернула здравомыслие и заставила успокоиться. Я – Светлана Захаркина, мне двадцать шесть лет, русская, работаю заведующей сектором в научной библиотеке Энского государственного университета, а дополнительно преподаю дисциплины «Библиотечное дело» и «Документоведение» у студентов первого курса. Оба предмета я вела уже четыре года. Как только эта информация легко и непринужденно всплыла в сознании, стало чуточку легче. Затем я вспомнила, как, привычно припозднившись, покинула университет и села в автобус. Дальнейшее вызвало новый приступ боли во всем теле. И очередную волну паники.
Не открывая глаз, я попыталась правильно сформулировать вопрос и… опять провалилась в воспоминания…
Огромный каменный зал с длинными столами и лавками, за которыми пируют несколько мужчин, оглушительно звеня металлическими кубками. Вино льется рекой, доносятся крики служанок, которых распаленные охотой и возлияниями рыцари заваливают где придется и насилуют…
Я стою, не отрывая взгляда от пола, опустив руки и сжав кулаки, спрятанные в складках платья. В голове бьется лишь одна мысль: «Не хочу слышать, не хочу видеть, не хочу, не хочу…»
Ехидный голос отца прерывает мои никому не слышные стенания:
– Сафира, подойди ко мне!
Колени дрожат от страха, но ослушаться лорда Калема куда хуже. Посадит на хлеб и воду в темный подвал. Подхожу к его огромным сапогам, останавливаюсь, по-прежнему глядя вниз. Отец поднимается со стула и возвышается надо мной, подавляя, угрожая… А я, дрожа от страха и упорно глядя в пол, жду…
– Ты опоздала, дочь моя! – раздается над моей головой. – Не встретила гостей, как полагается хорошей хозяйке. Нарушила правило. Хочешь, чтобы потом говорили, что драки Дернейские грубы? Не уважают соседей? Или ты проявила неуважение лично ко мне?