Свет женщины - Страница 15

Изменить размер шрифта:

Глава VIII

Сидя в машине, безразличная ко всему, закрыв глаза, положив голову на подставку, специально для того предназначенную, она ждала, молча, в то время как вокруг нас суетилась невидимая команда помощников, тех, что с таким вниманием следят за чемпионами мира, слушают стук их сердца, направляют шаги, внимают их просьбам, протирают лобовое стекло, заправляют полный бак и желают доброго пути.

- Я, конечно, вела себя гнусно, но сейчас мне лучше. Где это, Каракас? Знаете, мне даже предлагали одну должность в Организации помощи беженцам, в Бангкоке. Это слишком для меня, я знаю. В какой момент мы превращаемся из просто несчастной женщины в злобную стерву?

- Спросите об этом у нашего общего директора музыкальных театров, Лидия.

- Я ничего не понимаю в любви.

- Это оттого, что сама любовь все понимает, на все имеет ответ, все решает, и нам остается только позволить ей делать свое дело. Достаточно взять абонемент, проездной на все виды транспорта.

- Я любила его, по-настоящему, десять лет. А когда я перестала его любить, я постаралась полюбить его еще больше. Вот и попробуйте понять.

- Чувство вины. Нам стыдно. Мы не хотим этого признавать. Мы сопротивляемся. Чем меньше мы любим, тем сильнее наше противодействие. Иногда до того напрягаешься, что это вызывает одышку. К тому же что им нравится, этим, наверху, так это вовсе не наши победы или поражения, нет, они в восторге от красоты бесполезности наших усилий. Вы уже пробовали королевское маточное пчелиное молочко? Говорят, придает сил.

- Я не понимаю, как любовь может кончиться...

- Да, пожалуй, это дискредитирует само учреждение.

- Иногда все уже кончено, а ты этого не замечаешь, по привычке... Она осеклась и испуганно посмотрела на меня. - Который час?

- У нас уйма времени.

- Когда Ален вышел из больницы, я сделала попытку. Мы по-прежнему жили вместе. Он теперь страдал частичной потерей речи: жаргонная афазия, совершенно невозможно общаться...

- Это как раз должно было все несколько упрощать, разве нет?

- Знаете, Мишель, в вас говорит уже не цинизм, а... смерть.

- Стараюсь как могу.

- Так вот. Он стал слишком говорлив, потому что у страдающих этим видом афазии умственное сдерживание речи нарушено, и они беспрестанно лопочут что-то на своем языке... Нельзя же бросить человека в несчастье только потому, что вы перестали его любить... Но нужно ли оставаться рядом с ним именно потому, что вы перестали любить?

- Пора кончать с психологией, Лидия. Она уже примелькалась на афишах нашей жизни. Нужно сменить программу. Я поговорю с дирекцией.

- Порой я спрашивала себя, не придумала ли я удобного оправдания, утешаясь тем, что перестала его любить еще до того, как случилась авария... Вот что страшно. Разлюбить человека и бросить его только потому, что он... так изменился... Очень красиво, да?

- Просто конкурс красоты, вне всяких сомнений.

- Он изменился. Он стал кем-то другим.

- Скандал! Верните деньги!

- И еще. У меня было извинение: пусть неумышленно, но он повинен в смерти моей девочки. А если это тоже, эта ответственность, которую я приклеила ему на лоб, - не было ли это еще одним оправданием, чтобы уйти от него?

- Психология щедра на всякого рода вероятности. Набор вариантов неисчерпаем. К тому же позволяется плутовать. В этой игре можно подкидывать, скрывать, заменять фишки. Допускаются любые приемы, только вот ставим мы всегда против себя. Так как если есть неограниченное количество фишек и такое же число комбинаций, то в выигрыше всегда только один игрок ваше чувство вины. И все же, кто бы мы были без психологии - звери? Должно быть, весело им живется, нашим братьям меньшим. Есть один поэт, Фрэнсис Джеймс, он оставил нам одно очень красивое стихотворение. Называется: "В рай вместе с ослами".

В ее глазах промелькнула дружеская усмешка.

- Вы в конце концов добьетесь чего хотите, Мишель. Вы как тот гуттаперчевый акробат из "Клапси", о котором вы мне рассказывали: так ловко скручиваете себя и так неистово, что скоро свернетесь в кулак и сможете поместиться в шляпную коробку.

- Эй, нужно же что-то делать со своей чертовой жизнью.

- К чему все эти крики, Мишель?

- Крик всегда был вершиной человеческих достижений. Все люди лепечут что-то себе под нос, каждый на своем жаргоне, и человечество до сих пор не нашло языка более или менее связного и понятного для всех. Но оно, по крайней мере, кричит с одного конца света на другой, и они-то, эти крики, вполне понятны. Я не говорю, что над нами сжалятся, Лидия. Я не говорю, что придет конец жестокости и послабление нашим мукам. Я не знаю, придет ли когда-нибудь Спартак, а вместе с ним и конец рабству, но я знаю, что уже сейчас среди нас есть великие разрушители цепей. Флеминг победил инфекцию, Сальк - полиомиелит, обуздали туберкулез, и, я уверен, рак доживает свои последние дни. Мы умираем от слабости, но именно она дает нам немыслимые надежды. Слабость всегда жила воображением. Сила никогда ничего не выдумывала, она считает себя самодостаточной. Гениальность всегда исходит от слабости. Представляете, что было с тьмой, когда человек впервые ткнул ей в рожу горящим факелом? И что же она сделала, тьма? Сбежала, поджав хвост, жаловаться папочке. Нет, это не варварская песнь. Так шепчет слабость, и я почему-то ей верю. В этот самый миг где-нибудь в лаборатории один из нас, слабых, борется сейчас и принесет нам всем победу. Именно в этих экспериментальных лабораториях человечество чертит линию судьбы своей собственной рукой. Там, и только там, обретает кровь и плоть Декларация прав человека. Нас разбили, меня и вас. Мы побеждены, вне всяких сомнений. Но без поражений не бывает настоящих побед. Да, я пьян. Я растеряй. Оглушен. Я бью мимо, мои руки - ветряные мельницы. Конечно. Вполне возможно, мое жалкое доверие - всего лишь эйфория несчастного дурака. Пусть так. Но мы слишком слабы, чтобы позволить себе роскошь быть побежденными.

Она вела очень медленно, как будто боялась куда-то наконец приехать.

- Во всем этом есть что-то непреходящее, Лидия. Нужно видеть во всем и смешную сторону, иначе нельзя. Раньше это называли честью, человеческим достоинством. Отчего вы не... помогли ему?

- Да, и всю оставшуюся жизнь терзалась бы сомнением, не помогла ли я умереть своему мужу, чтобы покончить со страданием, которое я сама не могла больше выносить? Вы, помнится, говорили о братстве... Я попыталась. Но посвящать себя человеку, потому что разлюбил его, несправедливо обрекать себя по каким-то этическим соображениям, все эти метания, что они значили теперь! Претензия на гуманизм, в котором не было больше ничего человечного, противоестественный поступок, и Ален ни за что не согласился бы на это, будь он... в здравом уме. Сначала он не знал, что никто его не понимает. Он подозревал какой-то заговор, настоящая мания преследования... Еще в больнице мне довелось наблюдать двух страдающих афазией, которые чуть было не подрались из-за того, что каждый думал, что другой смеется над ним... Такой красивый, такой галантный, он брал меня за руку и неясно говорил: мими малыш, мапуз ко ко ко, и так - целыми часами. Мысль-то цела и невредима, но заперта под семью замками. В придачу и зрение повреждено на восемьдесят процентов. Я видела в нем теперь только виновника аварии... Чем больше я на него сердилась, тем сильнее пыталась любить. Но во имя чего? Во имя чего, Мишель? Во имя какой-то там идеи справедливости, полагаю... или несправедливости. Солидарности всех живущих на земле. Отказ подчиняться варварству. Это был вопрос... культуры, цивилизованности, что ли. Но я вынуждена была признать, что дело здесь уже не в Алене. Я посвящала себя не человеку, а некой идее о человеке, а в этом уже не было ничего человечного. Ура нашему знамени! Ура чести! Но это уже нельзя назвать жизнью. И потом, не забывайте о Соне. Ее вера в несчастье полностью оправдала себя, и она оказалась на высоте положения, наша замечательная Соня. Она уже тридцать пять лет жила на одном своем характере: куда мне было с ней равняться. Все свои возвращались к ней потом... Муж, братья и вот теперь - сын. Истребление всей семьи не казалось ей чудовищным: это был своего рода закон. Не знаю, была ли эта заповедь выточена в камне, весьма возможно: она ведь каменная. Долина слез. Мы пришли в этот мир, чтобы страдать. Да исполнится воля Господня! Каменная; мало того, без нее, как оказалось, нельзя обойтись, она служит прекрасным оправданием: невозможно быть счастливым, не стоит и пытаться, таков мировой порядок. Думайте что угодно об "Орестее" и греческой трагедии в целом, но для меня значимым является прежде всего то, что они играли под открытым небом, чтобы кто-то там, наверху, надорвался от смеха. Я хочу сказать, что в гуманности есть место безумию, и оно уже не принадлежит человеку... Вот. Вы меня выслушали. Очень мило с вашей стороны. Надеюсь, я немного помогла вам... забыть...

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com