Свет в августе. Особняк - Страница 179

— Погодите! Эсси сказала, что мистер Сноупс подарил свинью Маккинли, или она говорила, что он сказал, будто бы он ее подарил?

— Что такое? — сказал Медоуфилл. — Что такое? — И тут он опять стал ругаться.

— Лежите смирно, — сказал дядя Гэвин. — Вы целый год стреляли в эту свинью, и ничего ей не сделалось, так что теперь один заряд дроби и вам не повредит. Но ради вашей жены мы вызовем доктора. — Дядя Гэвин снял обрез с дерева, это была очень ловко сделанная западня — дешевое, мелкокалиберное ружье с отпиленным стволом и прикладом было укреплено на доске, и вся эта штука, завернутая в мешковину, привязана к развилке дерева, а черный шнур, крепкий и тонкий, протянут от курка через отверстия нескольких гаек прямо к сетке оконной рамы, причем обрез был нацелен примерно на фут выше подоконника.

— Если бы он не привстал, перед тем как поднять сетку, весь заряд попал бы ему прямо в лицо, — сказал Чарльз.

— Ну и что? — сказал его дядя. — Думаешь, тому, кто это наладил, было не все равно? Ему было безразлично: либо эта штука напугает старика, доведет его до бешенства, и тогда он налетит уже на Смита с ружьем в руках, а ружье-то на этот раз было заряжено настоящей пулей, — видно, старик, собирался стрелять всерьез, — и тут Смиту пришлось бы убить его из самозащиты, либо выстрел из обреза ослепит старика, а может, и убьет его на месте, в кресле, и тем самым все разрешится. Так или иначе, отец Эсси будет убит, а ее любимый может попасть в тюрьму, если он его убьет, вот и придется иметь дело только с Эсси.

— Хитро придумано, — сказал Чарльз.

— Нет, хуже. Не хитро, а подло. Всякий непременно подумал бы, что такой обрез мог сделать только ветеран войны, моряк тихоокеанского флота, хотя бы он начисто отрицал это.

— И все-таки хитро задумано, — сказал Чарльз. — Даже Смит согласится, что хитро.

— Верно, — сказал дядя Гэвин. — Вот за этим-то я и привел тебя сюда. Ты тоже бывший военный. Может быть, мне понадобится толмач, когда придется с ним договариваться.

— Да я же всего только майор, — сказал Чарльз, — не такой это чин, чтоб меня слушался сержант, а уж сержант морской пехоты и подавно.

— Он всего лишь капрал, — сказал его дядя.

— Да, но это же морская пехота, — сказал Чарльз.

К Смиту они пошли не сразу, в это время он был у себя на хлопковом поле. Да, — подумал Чарльз, — если бы я был на месте Сноупса, то меня тоже сейчас не было бы дома. Но Сноупс был дома. Он сам отворил двери, на нем был кухонный передник и в руках сковородка, на сковородку было даже выпущено яйцо. Но на лице у него никакого выражения не было.

— Джентльмены, — сказал он с расстановкой. — Заходите.

— Нет, спасибо, — сказал дядя Гэвин. — Мы ненадолго. Кажется, это — ваше? — Тут же стоял стол. Дядя Чарльза положил на него сверток и откинул край мешковины, так что обрез покатился по столу. И все же ни на лице, ни в голосе Сноупса ничего не отразилось.

— Но ведь это, как вы, юристы, говорите, улика косвенная, верно?

— Да, конечно, — сказал дядя Гэвин. — Но теперь все разбираются в отпечатках пальцев, да и в обрезах тоже.

— Понятно, — сказал Сноупс. — Вы как будто не собираетесь мне его дарить?

— Конечно, нет, — сказал дядя Чарльза. — Я его вам продам. За дарственную на имя Эсси Медоуфилл на тот кусок вашего участка, который хочет купить нефтяная компания, плюс те тринадцать футов земли, что мистер Медоуфилл считал своими. — И тут Сноупс совершенно застыл на месте, как стыло яйцо на сковородке. — Да, вы правильно поняли, — сказал дядя Гэвин. — Иначе я поинтересуюсь, не хочет ли Маккинли Смит купить у меня эту штуку.

Сноупс пристально посмотрел на дядю Гэвина. «Пройдоха, сразу видно», — подумал Чарльз.

— Да, с вас это станется, — сказал Сноупс, — наверно, я сам бы так сделал.

— Я тоже так думаю, — сказал дядя Чарльза.

— Полагаю, что мне надо пойти поговорить с кузеном Флемом, — сказал Сноупс.

— Полагаю, что нет, — сказал дядя Чарльза. — Я только что из банка.

— Полагаю, что я и тут поступил бы так же, — сказал Сноупс. — В котором часу вы будете у себя в приемной?

Они могли бы повидаться со Смитом у него дома к вечеру. Но еще не было двенадцати, а они уже стояли у загородки и смотрели, как Маккинли Смит на своем муле едет вдоль длинной черной полосы земли, вывороченной лемехом плуга. Потом он остановился у загородки напротив них, голый до пояса, в рабочих брюках и военных сапогах. Дядя Чарльза подал ему дарственную.

— Возьмите, — сказал он.

Смит прочитал бумагу.

— Это же Эссино.

— А вы женитесь на ней, — сказал дядя Гэвин. — Тогда сможете продать участок и купить ферму. Вы же оба этого хотите. Есть у вас при себе какая-нибудь рубашка и свитер? Одевайтесь, я вас подвезу в город, а майор — вот он — отведет вашего мула.

— Нет, — сказал Смит. Он уже засовывал, вернее, заталкивал бумагу в карман. — Мула я сам отведу. Сначала мне домой надо. Не поеду я жениться небритый и без галстука.

Потом пришлось дожидаться, пока баптистский проповедник мыл руки и надевал сюртук и галстук; на миссис Медоуфилл красовалась шляпа, которую на ней видели в первый раз, да и с виду эта шляпа была похожа на самую первую в мире шляпу.

— А как же папа? — сказала Эсси.

— Ах, вы про кресло, — сказал дядя Гэвин. — Оно теперь мое. Это гонорар за юридическую помощь. Я его подарю вам с Маккинли на крестины, вы только заработайте.

Потом, дня через два, они все сидели в приемной.

— Вот видите, — сказал дядя Чарльза. — Дело безнадежное. Стоит избавиться от одного Сноупса, как тут же за вашей спиной вырастает другой, и оглянуться не успеешь.

— Это верно, — сказал Рэтлиф безмятежным голосом. — Посмотришь, и сразу видать — ничего особенного, просто новый Сноупс завелся, и все.

Линда Коль уже вернулась, когда Чарльз приехал. Она тоже по-своему участвовала в войне на паскагульских кораблестроительных верфях, где она добилась своего — работала клепальщицей, и притом отлично, как сказал дядя Гэвин Чарльзу. Это было видно по ее рукам и по ногтям: они были не обгрызаны, не обкусаны, но совершенно стерты. И еще у нее появилась красивая, просто великолепная и трагическая седая прядь через всю голову, как перо на шлеме — поникшее перо; может быть, так оно и есть, думал Чарльз, поникшее рыцарское перо лежит наискось у нее в волосах вместо того, чтобы задорно взвиваться кверху и падать назад: уже шла осень 1945 года, и для рыцаря не осталось ни турниров, ни драконов: сама война убила их, уничтожила, и они отошли в область предания.

Чарльз вообще часто думал, что теперь все местные американские странствующие рыцари — либералы и реформаторы — станут безработными, потому что даже в таких заброшенных, ранее забытых уголках, как Йокнапатофский округ штата Миссисипи, у всех накопилась масса денег — не только у бывших солдат, заработавших их кровью, но и у рабочих военной промышленности — сварщиков, строителей и механиков, вроде Линды Коль-Сноупс, вернее, Линды Сноупс-Коль, которым платили два, три, а то и четыре доллара в час; их заработок рос такими темпами, что они не успевали тратить деньги. Даже оба финна-коммуниста, даже тот из них, который еще не выучился английскому языку, и то разбогатели во время войны, и им волей-неволей пришлось стать капиталистами и пайщиками-акционерами по той простой причине, что они до сих пор не обзавелись частной собственностью, в которую можно было бы вложить такое количество презренного металла. Что же касается негров, то их новое школьное здание в Джефферсоне было гораздо лучше школы для белых. Да еще чуть ли не у каждого обитателя лачуги, где не было ни электричества, ни канализации, появились купленные в рассрочку автомобили, радиоприемники и холодильники, битком набитые бутылками пива, и взносы оплачивались честно заработанными денежками, которые, как известно, расовой дискриминации не подлежат; а кроме этого, всякие социальные нововведения не только уничтожили голод и неравенство, но и лишили многих работы, заменив ее новым кустарным ремеслом или, вернее, новой профессией, не требовавшей никакой подготовки: простым производством детей. Так что Линде теперь в Джефферсоне бороться было не с чем. Если подумать, так и вообще больше не с чем было бороться, потому что русские сами победили немцев и в ее помощи больше не нуждались. В сущности, если хорошенько подумать, ей вообще нечего было делать в Джефферсоне, так как дядя Гэвин уже был женат — если только она сама собиралась выйти за него. А может быть, прав был Рэтлиф, и ей от Гэвина вовсе не то было нужно, вовсе она не хотела, чтоб он стал ее мужем. Так что вообще могло показаться странным, что она до сих пор сидит в Джефферсоне, где у нее только и дела было, что весь день как-нибудь убивать время, ждать, пока надо будет ложиться спать, жить в этом родовом сноупсовском мавзолее, с этим старым сукиным сыном, которому и дочка, и вообще все люди были так же нужны, как второй галстук бабочка или новая шляпа; и, должно быть, правы были те, кто говорил, что в конце концов она в Джефферсоне не останется.