Свет праведных. Том 2. Декабристки - Страница 9

– Но… но для меня тоже… – пробормотала Софи.

Она чувствовала себя виноватой, нельзя было таких возбужденных женщин обливать холодным душем… Теперь они смотрят на нее строго, во взглядах подозрение! Вообще-то это просто смешно! Тем не менее…

– И, естественно, если вы решите пойти к Лепарскому, – добавила Софи, – я пойду с вами.

– Мы не хотим никого вести силой! – Мария Волконская явно обиделась.

Софи взяла накидку и вышла вслед за подругами из дома. Изба за избой, дамы обошли всех обиженных сегодня властями жен, и в «предбаннике» генеральского кабинета аудиенции дожидалось уже семеро декабристок. Их заставили потомиться три четверти часа – наверное, в надежде, что за это время уляжется их боевое настроение, однако, когда дверь кабинета распахнулась, они все семеро так решительно сделали шаг вперед, что увечный солдат, который был сегодня дежурным, отпрянул к стене и зажмурился, испуганный таким количеством колышущихся юбок. Лепарский, затянутый в зеленый кавалерийский мундир, сидел за письменным столом, но поднялся, когда вошли дамы, выпятил похожую на витрину с безделушками грудь в орденах, нахмурил брови, чтобы сделать взгляд суровым. Морщины на стариковском лице генерала выглядели грубыми швами. Съехавший низко на лоб пепельный парик походил на шапку.

– Извольте присесть, сударыни… – сказал комендант.

Но кресел оказалось всего четыре. В конце концов, после долгого обмена взаимными извинениями и прочими вежливыми словами обе княгини – Волконская и Трубецкая, Александрина Муравьева и Наталья Фонвизина оказались в креслах, а три оставшихся без места и потому стоявших дамы – за спинками этих кресел. Со стороны могло показаться, что выстроившиеся таким образом в две шеренги посетительницы сейчас запоют хором. Сигнал к началу выступления подал Лепарский, произнесший все тем же тоном ледяной корректности:

– Могу ли я узнать, чему я обязан чести видеть вас у себя, сударыни?

Ответом действительно стал хор – декабристки на семь голосов осыпали коменданта упреками. Он отпрянул – генералу почудилось, что семиглавая гидра сейчас выплюнет ему в лицо семь языков пламени. Однако он уже привык к подобному – не проходило недели без того, чтобы эти дамы не потребовали принять их, да и выражения вроде «беспрецедентный скандал», «нравственная пытка» или «жалоба в высшие инстанции» звучали слишком часто. Возмущаясь вслед за остальными, Софи все-таки не могла не восхищаться терпением хозяина кабинета. Она смотрела на желтую соломенную шляпку с голубыми лентами, в которой пришла сидящая теперь перед ней Каташа Трубецкая, и чувствовала, что не может душой присоединиться к этому бабьему гвалту. Внезапно шум был перекрыт голосом Марии Волконской:

– Знаете, вы кто, генерал Лепарский? Вы – новый Гудсон Лоу![1]

Остальные временно затихли, настолько их удивило это заявление. Пауза была достаточно долгой и показалась Софи предвестием бури. М-да… Мари зашла чересчур далеко!.. Генерал Лепарский задумался, опустив голову, и видно было, что раздумья у него сейчас весьма непростые. «Наверное, пытается уразуметь, бедняга, что общего можно у него увидеть с тюремщиком Наполеона!» – подумала Софи. Но вот он поднял глаза, выражение лица его стало насмешливым, кончики завитых усов задорно вздернулись.

– Сударыня, – сказал Лепарский, – ваше восхищение супругом, увы, стало причиной заблуждения. Разумеется, для вас, сударыня, ваш супруг – Наполеон, но это отнюдь не означает, но это не причина для того, чтобы видеть во мне Гудсона Лоу. Если бы на моем месте был упомянутый вами господин, ответом на ваши инвективы, несомненно, стал бы строгий запрет на свидания с императо… пардон, с князем в течение, по крайней мере, шести месяцев. У вас, простите, слишком короткая память, мадам! Вы слишком быстро забыли, сколько я дал вам послаблений, как я старался облегчить вашу участь, закрывая глаза на многое!..

– Отнюдь вы не закрывали глаза, сударь, – воскликнула Екатерина Трубецкая, – раз мы сегодня расплачиваемся за то, что позавчера говорили через ограду с нашими мужьями!

– Такие поступки противоречат регламенту!

– Но мы их совершаем каждый день и не первый месяц!

– Я ничего не сказал бы, если бы лейтенант Проказов вас не заметил…

– Да он же настоящее животное! – вскричала Софи. – Вы знаете, как он грубо, непростительно грубо вел себя со мной! Он хватал меня за руку, он угрожал мне… угрожал…

– Да, я знаю, – перебил ее Лепарский. – Мне все известно, и я уже отправил его под арест. Но, видите ли, если я наказываю лейтенанта за грубость и за превышение власти, то не имею права не наказать и вас за ослушание.

– Обязаны! Интересно, кто наложил на вас подобные обязательства!

– Что значит – кто?.. Кто… Моя собственная совесть – совесть офицера и коменданта!

Дамы обменялись понимающими улыбками. Генерал смотрел на них с грустью, так, будто уличал в неожиданной для него жесткости: неужто они полагают, что комендант, решающий судьбы каторжников, не может быть совестливым?..

– И все-таки у вас, генерал, не хватит духа утверждать, что все здесь не зависит только от вашей доброй воли! – сказала Софи.

– Господи, что ж вы не знаете, что здесь, как и везде, все зависит и все зависят от Санкт-Петербурга! – удивился непониманию такой простой вещи Лепарский.

– Санкт-Петербург в шести тысячах верст отсюда, – упрямилась княгиня Трубецкая. – Из подобной дали не видно, что происходит в вашем ведомстве!

– Ошибаетесь, княгиня! «В подобной дали» не упустят ни единой подробности моего поведения! За мной постоянно шпионят!

– Кто может шпионить за вами!

– Что за наивность, мадам! Ясно же кто: мои подчиненные. Доносительство развито везде, на всех уровнях. И мне, увы, приходится куда больше опасаться тех, кем я командую, чем тех, кто командует мной.

Софи вначале подумала, что у коменданта мания преследования, потом поняла, что действительно вся российская власть держится на этом – испытываемом каждым, любого ранга чиновником – опасении, что всякий может на него донести. Прочность империи обеспечивается вовсе не сплоченностью ее подданных, но – взаимными подозрениями. Они живут в вечном страхе, в вечной тревоге и глаз не сводят с вершин власти, – так вглядываются в тучки небесные жители долины, когда хотят предугадать завтрашнюю погоду.

– Но вы же не хотите сказать, что о позавчерашнем инциденте могут доложить императору? – усомнилась Александрина.

– Именно это я и хочу сказать, сударыня! Отсюда без конца отсылаются в столицу тайные донесения. Храни нас Бог от следственной комиссии, способной внезапно нагрянуть в Читу! Собрав множество доказательств моей излишней к вам снисходительности, меня в этом случае перевели бы в другой гарнизон, а на мое место назначили более властного, авторитарного генерала. И, уж поверьте мне, он не стал бы выслушивать и десятой части того, что вы мне успели наговорить! Он установил бы поистине железную дисциплину. И ваша жизнь превратилась бы в ад… А у вас хватает совести говорить о Гудсоне Лоу!..

Он выдохся и умолк. Единство дам поколебалось. Несколько сердец забилось в унисон с генеральским: признание Лепарского в своей слабости оказалось эффективнее, чем была бы демонстрация силы. Однако Мария Волконская устояла перед чарами коменданта.

– Словом, – презрительно сказала она, – вы опасаетесь за свою карьеру!

– Моя карьера закончена, – устало произнес генерал Лепарский. – Мне, сударыня, семьдесят четыре года. Ни знаки отличия, ни ордена больше меня не интересуют. И я уже ни о чем не мечтаю, кроме вечного покоя…

– В таком случае вам незачем беспокоиться о том, что о вас подумают царь или Бенкендорф! Беспокоились бы о том, что о вас подумает Господь Бог! – не унималась Мария.

– А кто вам сказал, что Господь Бог не на стороне царя и Бенкендорфа?

– Мне это сказало, господин генерал, все, что я, да и все мы знаем об Иисусе Христе! – совсем уже раззадорилась княгиня Волконская.