Свет праведных. Том 1. Декабристы - Страница 28

– Известите меня, когда примете решение, сударыни! И не нужно терять времени, если вы имеете намерение строиться.

Софи вышла вслед за остальными, но в прихожей ее нагнал какой-то солдат:

– Это вы изволите быть госпожа Озарёва?

– Да, я.

– Его превосходительство просит вас вернуться.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас, сударыня.

Она вернулась в кабинет, и ей показалось, что эта большая комната с пустыми, расставленными полукругом креслами напоминает зрительный зал после спектакля. Лепарский предложил ей сесть, сам же остался стоять и приступил к объяснениям, совершенно очевидно, дававшимся ему с большим трудом:

– Извините меня, сударыня, что вынужден был попросить вас вернуться. Просто голова кругом идет от всех этих разговоров о переезде, и я почти забыл, что есть для вас новости. Во время инспекционной поездки я побывал в Иркутске и видел Цейдлера. Следствие по делу об исчезновении вашего крепостного человека закончено. И оно завершилось печальным выводом…

Он помолчал, глядя Софи прямо в глаза, и добавил:

– Похоже, нет оснований сомневаться в том, что ваш слуга мертв, мадам.

В мозгу Софи образовалась жуткая пустота. Мыслей не осталось. Мир вокруг потерял краски. Едва шевеля губами, она прошептала:

– Мертв?.. Нет!.. Скажите, что это неправда!

– Увы, правда, сударыня… Да-да, есть довольно сильные основания полагать, что…

Она возмущенно перебила его:

– Что значит «довольно сильные»? Такие вещи говорят только тогда, когда абсолютно уверены в сказанном! Вы видели его мертвым? Кто-нибудь видел его мертвым? Кто-нибудь может ваши слова подтвердить?

– Его похоронили больше двух лет назад.

Она растерялась, но быстро взяла себя в руки и снова напала на коменданта:

– Если бы Никита умер так давно, меня известили бы об этом: я не теряю связи с Иркутском! У меня там есть знакомые!

– Он умер не в Иркутске, а в Верхнеудинске… Следствие и затруднило и сделало дольше именно то, что у него не было при себе бумаг, и то, что он упорно отказывался назвать свое имя. Он убил жандарма. Преступление налицо, он был взят с поличным, и наше правосудие в подобных случаях я бы назвал весьма расторопным. Его немедленно допросили, настаивали на том, чтобы он назвал свое имя, сказал, куда направлялся, но, поскольку он упорствовал в молчании…

Лепарский не закончил фразы, искоса взглянул на Софи и продолжал, сменив тон – так, словно хотел отвлечь ее от тягостной картины, которая неминуемо должна была ей представиться:

– Дело было давно закрыто, власти смирились с тем, что им не удалось установить личность убийцы, но в это время Цейдлер получил от меня посланные ему по вашему настоянию письма, и это пробудило в нем интерес к старой истории. А разобравшись в ней, он мигом сообразил, что ваш молодой крепостной, сбежавший из города, и таинственный убийца, арестованный на дороге поблизости от Верхнеудинска, одно и то же лицо.

Она слегка повернула голову – так, будто, пока комендант говорил, прислушивалась еще к чьему-то голосу, потом вдруг спросила:

– А этот человек… тот, которого арестовали у Вехнеудинска… он как умер?

– Он был казнен.

– Вы хотите сказать: расстрелян?

– Нет, сударыня. Это был мужик. И он убил жандарма. Его подвергли наказанию кнутом.

Софи в ужасе отпрянула, она вся дрожала и долго не могла выговорить, но наконец прошептала:

– Наказанию кнутом… то есть его били кнутом, и он умер под ударами?.. да?.. да?..

– Да, мадам.

Внезапно она успокоилась, отказавшись верить услышанному. Ей почудилось, будто жизнь Никиты зависит теперь только от того, насколько твердо она станет отрицать сам факт его смерти. От силы ее убежденности в том, что он не умер. Чтобы защитить Никиту, чтобы спасти его, думала Софи, достаточно просто сопротивляться дурным вестям и, что бы этот генерал ни говорил, отвечать одно: нет! Кричать – нет!

– Как вы можете утверждать, что это был он, – высокомерно сказала она, – если этот человек не открыл своего имени, а паспорта при нем не было!

– Жандармам удалось восстановить весь его маршрут, шаг за шагом. Они допрашивали свидетелей. Даты, приметы – все сходится…

– Как вам этого может быть достаточно? – в бессмысленной ярости закричала Софи. – Неужели вы сами верите тому, что вам сказали? Извините, я – нет! И мне – недостаточно! Ваше превосходительство! Мне требуются иные доказательства!

Она развела руками и бессильно уронила их – простонародный жест, ей ничуть не свойственный. Генерал глаз не сводил с Софи: наверное, все-таки сильно был удивлен тем, как она переживает из-за смерти слуги. Софи про себя отметила это его изумление, но ей было безразлично, что комендант может о ней подумать. Ей вообще все стало безразлично, кроме несчастья, угрозу которого она все-таки ощущала, и оно представлялось ей приглушенным биением каких-то мягких крыльев у самой головы.

– На обратном пути из Иркутска я останавливался в Верхнеудинске, – продолжал между тем Лепарский, – и полковник Прохоров, который вел дело об убийстве жандарма, любезно предоставил в мое распоряжение несколько бесспорных, на мой взгляд, улик…

Генерал открыл ящик и, вытащив из него странное ожерелье, где на веревочке были подвешены три желтоватых и неровных кусочка кости, положил улику на стол.

– Волчьи зубы, – сказал он. – Местные изготовляют такие амулеты для…

Обрадованная донельзя Софи прервала собеседника: освободившись от только что пережитого страха, она еле удерживалась от смеха.

– Это не его вещь! – заявила она.

– Вы уверены?

– Совершенно уверена, ваше превосходительство!

Лепарский снова принялся шарить в ящике, теперь где-то поглубже, отодвигал папки, бумаги, просовывал руку между ними, ворча: «У меня еще вот есть кое-что… да где же он?.. Ах, наконец!..»

В его руке что-то сверкнуло.

– Орудие преступления, – только и сказал он.

И внезапно все переменилось. На Софи навалилась беспредельная тоска, в животе ее что-то судорожно сжалось и оборвалось, а потом она сразу же рухнула в черную бездонную пропасть… Перед ней на столе лежал нож Никиты. Она узнала этот нож: Никита носил его у пояса и не расставался с ним во все время путешествия. Она увидела, как он режет этим ножом хлеб, как перерубает тугой узел, увидела, как летит из-под этого ножа стружка – при починке поломанной оси тарантаса… Она машинально протянула руку и взяла предмет, сохранивший столько отпечатков ее жизни… их общей жизни… Нож оказался не тяжелым. На деревянной ручке, отполированной до блеска и почерневшей от долгой службы, были вырезаны буква «Н», крест и дата… Софи вглядывалась в бороздки на дереве, словно увидела перед собой Никиту, силы ее убывали, страх, и невыносимое отчаяние заполняло душу. Нож лег обратно на стол. Лепарский посмотрел на улику, перевел глаза на Софи, взгляд его теперь напомнил ей взгляд судьи. Конечно же, он уже понял, что она побеждена. Тишина длилась и длилась, усугубляя смятение молодой женщины. Лицо генерала стало меняться, то приближаясь, то отдаляясь, странно, как будто накатывало и откатывало, как волна… Надо было уходить. Софи постаралась собрать остатки энергии, надо ведь встать, идти… Встала… Ноги не держали. Как дошла до двери, не помнила…

– Сударыня, я глубоко сожалею, что пришлось огорчить вас, – сказал Лепарский и склонился, чтобы поцеловать ей руку.

Его усы царапнули кожу – она инстинктивно руку отдернула, он выпрямился и удивленно на нее посмотрел.

Сделав шагов десять по улице, Софи заметила вдалеке выходивших из будки холодного сапожника Марию Волконскую и Каташу Трубецкую. У нее не хватило мужества пойти им навстречу, и она быстро шмыгнула в проулок между двумя домами, прошла двориком, заваленным ящиками и бочками, оказалась в чистом поле… Здесь, стоя на белой земле под синим небом, она почувствовала себя лучше. Холодало. Снег поскрипывал у нее под ногами, изо рта вырывались облачка пара, она почти бежала – как будто на том конце дороги кто-то ее ждал. «Никита» и «умер» – эти два слова никак не хотели связываться между собой, они не подходили одно другому. Никита – это сила, простодушие, красота, горячность, жизнь. Это ради нее он – без паспорта! – два с половиной года назад покинул Иркутск, он хотел соединиться с ней. А она всегда опасалась, как бы он не совершил такой глупости. Должно быть, Проспер Рабуден не смог удержать его, потому и счел предусмотрительным не отвечать на вопросы о Никите в ее письмах. Если бы только она тогда осталась в Иркутске, если бы она подождала, пока ему выправят бумаги! Несколько дней потерпела бы – и они бы уехали вместе, с правильной подорожной! Но она не хотела задерживаться в пути, ведущем ее к Николя… Все из-за нее! Из-за нее одной! Она тут думала, что Никита спокойно обслуживает посетителей трактира, а он замышлял бегство!.. Неужели надеялся в одиночку победить на этой такой трудной, такой дальней дороге усталость, полицию, тысячи случайностей, которые ждали за каждым поворотом? А когда его схватили – она в этом убеждена! – он потерял голову, он сопротивлялся, он защищался… и ударил… Она знала, что Никита способен проявить жестокость… Еще когда она была в Иркутске и солдаты хотели обыскать ее комнату… Она словно наяву увидела, как он лежит на полу – раздетый до пояса, с вывихнутым плечом, с лицом, искаженным гримасой… он весь в поту, и этот сине-фиолетовый взгляд из-под пряди золотистых волос… Эту боль не сравнить с той, какую он испытывал под ударами кнута… Она никогда не присутствовала при таком наказании, но крестьяне из Каштановки рассказывали, как это бывает… Она представила себе Никиту связанным, обездвиженным, его бичуют, бичуют… пока он не умрет под этой пыткой… Софи задыхалась от гнева. Она ненавидела Россию, как случалось всякий раз, когда приходилось сталкиваться с новой несправедливостью. В любой другой стране подобная экзекуция была бы невозможна! Что он видел перед тем, как умереть? Лица палачей, мундиры… Ненависть, злобу, идиотизм… Наверное, он думал о ней? Он вспоминал ее? Звал? А она ничего не слышала, ни о чем не догадывалась! Когда он умирал под кнутом палачей, она спокойненько ехала себе по Сибири, мечтая о Николае… О Николае, который вовсе в ней и не нуждался за своим частоколом!.. И почти два с половиной года жила иллюзией. Два с половиной года мысли о Никите составляли очарование этого мира, уверяя ее, что в этом мире волшебно, красиво, гармонично… Она ждала его, как ждут друга, а он давно гнил в земле. В сырой земле, как тут говорят… И только что – она же мечтала, что построит домик, и Никита будет его сторожить! Эта последняя мысль стала и последней каплей: чаша отчаяния переполнилась, и хлынули слезы. У Софи перехватило дыхание. Глубина ее отчаяния испугала ее саму. Между тем нежным и уважительным отношением, какое она проявляла к Никите при его жизни, и той беспредельной тоской, тем безумием, какое шквалом налетело на нее, стоило узнать о его смерти, лежала бездна, просто ничего общего! Что за тоска, что за тоска!.. Как будто от удара у нее в голове сорвался клапан, выпустив на волю самые тайные ее мысли, самые невероятные, самые… самые сумасшедшие… «Возможно ли, чтобы он занимал в моей жизни такое место, если между нами ничего и не было?..» Софи попробовала представить себе будущее и отступила перед его пустотой. Только что она летела вперед в надежде на встречу. Теперь – не знает, куда идет, зачем вообще существует… В этой бесцветной, лишенной аромата и имеющей лишь привкус горечи вселенной не осталось ничего имеющего хоть какой-то смысл, хоть какое-то для нее значение… «Сейчас я успокоюсь! Сейчас все это пройдет!» – твердила себе она. Но буря в ней росла и ширилась, и она перестала сопротивляться штормовой волне, позволила той, содержащей лишь яд воспоминаний, себя захлестнуть, позволила старым планам, сразу ставшим неосуществимыми, рвать ей сердце… Ее охватило страстное желание вновь – и наяву! – увидеть Никиту таким, как тогда: лежащим на красном полу, в трактире, в Иркутске… вдохнуть его запах… Она осмелилась представить себя в объятиях этого мужчины… простого мужика… крепостного… И острое, как кинжал… как нож Никиты, счастье, тут же и прерванное мгновенной и такой же острой болью, пронзило ее сердце так, что она едва не вскрикнула. Удержалась, искусала губы. Но что, что, что осталось нынче там, в черной яме, куда его бросили, от этих рук, о которых она мечтает, от этой груди с выпуклыми мышцами, от этого чудного лица?!