Свет мой (СИ) - Страница 1

Часть 1 Пролог

«Никого не пощадила эта осень», — навязчиво крутился в голове новомодный мотив. А я про себя продолжила: ни меня, ни Сашу, ни детей — никого. Жить, не зная ничего о родном человеке, не имея возможности при необходимости помочь ему — это невыносимо тяжело. Да, не одни мы в таком положении, а тысячи и тысячи родственников военных. Слабое утешение, конечно.

…Подразделение, где служил муж — командир роты бригады специального назначения ГРУ, дождливым ноябрьским утром спешным порядком отправили из Саратова в Наурский район Чечни «для уничтожения террористических формирований», как это принято было говорить на языке протоколов. У нас с детьми началась другая жизнь: от «Вестей» до «Новостей», мы ежечасно просматривали все каналы телевидения, казалось, вот — вот в эфире мелькнет знакомая улыбка и наконец услышим родной тихий басок или хотя бы увидим, что происходит там, на войне. Страшно узнать правду, еще страшнее безвестность. И мы смотрели непрерывно телевизор, пытаясь среди этой полифонии программ вычленить единственно важное — новости из Чечни. Казалось, такого напряжения я не выдержу, хотя как жена военного ко многому привыкла. Особенно я ненавидела ночи, они некстати навевали тоскливые мысли, мучили своей чернотой. Черные ночи — черные мысли. В такие часы я старалась отвлечься, вспоминая некоторые эпизоды своей жизни.

Я утверждаю: жизнь проста,

Как гениальное творенье.

Не просты только суета и мельтешенье.

Не представляйтесь — не спектакль,

Кажитесь тем, что есть на деле.

Я сам хотел прожить бы так,

Как птицы к югу полетели.

Г. Головатый

— Вещи собрала, Чередниченко? — спросила, посмеиваясь, подруга. — Не переживай, Светка. Всё всегда заканчивается хорошо. Если всё заканчивается плохо, значит — это ещё не конец и всё впереди.

Конечно, что Ольге не иронизировать — никакое распределение, пугающее студентов, ей не грозит, в отличие от меня. У неё папа большой в городе человек — генерал, естественно, со связями в крайкоме, родном для нас пединституте, и прочее, прочее, прочее. Да и как Решетова оставит своего Славочку — парня, которого мы знаем сто лет — вместе учились в школе и жили по соседству? У меня же связей нет, все просто: мама — учительница и сестра — подросток. Друзья? Есть, конечно, но только друзья. Определенно, мне уезжать легче — большой и светлой любви, как у Ольги, нет. Что там сказал товарищ Бродский по этому поводу:

Как хорошо, что некого винить,

Как хорошо, что ты никем не связан,

Как хорошо, что до смерти любить

Тебя никто на свете не обязан.

Собирая чемодан и слушая попутно радио, мы внимали жарким призывам будущего первого и последнего президента Советского Союза активнее участвовать в перестройке, не надеяться на верховную власть, самостоятельно строить свою судьбу.

— А за меня все решили другие, — говорила я подруге. — Ну, что ж, придется отрабатывать бесплатную учёбу.

— Что ты волнуешься? Город как город. Вполне нормальный, — успокаивала Ольга.

— Городок — то, может, и славный, но мелкий по количеству населения. Там и магазинов, наверное, один — два, не говоря уже о кинотеатрах и библиотеках.

— Не волнуйся, Светик, будем тебе со Славкой соленья, варенья возить, книги, ручки и тетрадки. А ещё обязуюсь заряжать позитивным настроением и развлекать.

Да, непросто покидать малую родину ради работы, которой и в своём городе пруд пруди — в школах недостаточно педагогов. Ладно бы, пришлось уезжать в более крупный город или по велению собственного сердца на комсомольскую стройку, а то так, не понятно, куда и зачем. В институте объяснили предельно ясно и доходчиво: не поедете по распределению, не отработаете три года там, куда вас Родина отправила, выплачивайте по восемнадцать тысяч рублей за бесплатное обучение. Неподъемная сумма. «Волгу» новенькую можно купить, нет две, и еще останется. Больше у меня вопросов не было.

И вот стою я на вокзале, жду автобус в Городок, а мимо окон дружными рядами проходят строители новых экономических отношений — челночники (год назад — спекулянты, фарцовщики), надрывающиеся непомерно тяжелым грузом как моральным, так и физическим. Глядя на них, прямо-таки кожей чувствуешь, как рушатся старые ценности, а новые не родясь, умирают.

…Городок встретил меня нерадостно: горячим летним ветром, кривыми улочками, редкой, унылой растительностью, не ждал, видимо, новую жительницу. Да, рисовала-то я себе другую картинку, гораздо интересней и привлекательней.

В кабинете директора было душно, не спасал даже вентилятор.

— Василий Иванович, не Чапаев. Конев.

«О, у директора хоть примитивное чувство юмора, да есть, — решила я. — Уже неплохо».

— Итак, Чередниченко Светлана Владимировна, — проговорил он, рассматривая диплом об окончании вуза, — по распределению? Отлично. Только есть у нас учителя русского языка и литературы, но нет пионервожатой.

— Я планировала работать по профессии. Зачем же вы делали запрос на педагога этой специальности?

— Да, а кто сюда поедет работать старшей вожатой? Вот и придумали ход, сделали заявку. Выглядите вы очень молодо для учительницы. А для вожатой — самый раз.

— Что за демагогия? Мне в июне исполнилось двадцать два года.

— Да? А выглядите на семнадцать. В общем, так: поработаете годик, а там и переведем на учительскую ставку. Сейчас же оформим вас учителем русского языка и литературы на полставки и на ставку пионервожатой.

— Тогда подпишите отказ, — решила я.

— Зачем тебе это надо, Светлана Владимировна? — перешел директор на ты. — Здесь какой-никакой город, а пойдешь на перераспределение, упекут в таежную деревню, до которой, как в той песне, «только самолетом можно долететь»

Институтские девчонки рассказывали, что вместо своего предмета зачастую выпускникам педвузов приходилось осваивать родственные дисциплины. Считалось, что все мы широкого профиля. Я решила свою гордость отправить подальше, согласиться и иметь кучу плюсов: под боком жильё, мой родной город в семидесяти километрах, можно же ездить хоть каждую субботу.

Так и приняла ключи от комнаты, которая находилась с торца школы, в небольшой пристройке. Ничего себе помещение: большое, в полкабинета, окна огромные, как в классе, проведена вода, канализация. Только нет никакой мебели. Но и тут помог бесценный Василий Иванович: вызвал из отпуска членов профкома. И потянулись гости на новоселье: кто несет посуду, уже, видимо, ненужную в хозяйстве, кто — старую мебель. Василий Иванович не обманул, и кроме вожатской деятельности я занялась преподаванием русского языка и литературы.

Худо — бедно подготовила торжественную линейку к 1 сентября — и началась школьная жизнь, потянулись чередой будни и праздники. Конечно, я со страхом впервые шла на встречу с самыми открытыми, непосредственными и жизнерадостными людьми в школе — пятиклашками. Уж они точно, как лакмусовая бумажка, определят, чего стою в жизни как человек и как учитель. Кажется, получилось наладить контакт с ребятами, вызвать к себе доверие, уважение.

Этого парня, выпускника десятого класса (в средних школах тогда велось обучение десять лет), я не замечала долгое время, пока он не пришел в пионерскую комнату и не передал записку от моего друга, периодично наведывающегося в Городок к своей тетушке, которая жила в соседнем от парламентёра доме. Ничего интересного в той записке не было, кроме просьбы позаниматься дополнительно русским языком и литературой с товарищем — Шуриком со смешной фамилией Огонёк. Сашка Широков писал, что снова год не встретимся. Я знала от Ольги Решетовой, что он после очередного отпуска уезжает на постоянное место службы в Красноярск — год назад окончил военное училище. Друг настойчиво просил писать чаще, сожалел, что не удалось встретиться ни в родном Барнауле, ни здесь, в Городке. Да уж, так совпало, я уехала из дома, а Саня приехал в отпуск в родные пенаты. Сегодня же был в городе буквально вечер, но, увы, не застал. Немудрено. Я всё время пыталась максимально себя занять: то не выходила из библиотеки, готовясь к занятиям, то гуляла, осматривая окрестности и достопримечательности. Поэтому в своей квартирке почти не появлялась. Удивительно, записка была датирована еще позавчерашним днём. «Почему сразу не передал письмо? То ли скромный парень, то ли безалаберный», — подумалось мне.