Свет и тени (ЛП) - Страница 8

Генон вновь заявляет об этих условиях, и в том его великая заслуга до тех пор, пока он остаётся в области негативных утверждений, то есть раскрывает свои взгляды на то, чем метафизическое не является, а не на то, чем оно является. Конечно, здесь мы находимся на неустойчивом основании, ведь языка, созданного для материальной и рассудочной жизни, оказывается недостаточно, чтобы адекватно выразить аспекты метафизики. Следовательно, мы полагаем, что можем передать примерный смысл, сказав, что позиция Генона по отношению к метафизическому демонстрирует образ мысли, который мы могли бы назвать рационалистическим. Скажем так: предпосылка рационализма (как философской системы, а не рационализма в вульгарном смысле слова, который никоим образом нельзя приписывать Генону) заключается в «идеальной объективности» – вере в самотождественность и самообусловленность существующих законов, в самотождественные принципы, лишённые всякой возможности преобразования, непреодолимые и универсальные. В этом мире нет места случайностям, тьме, воле и неопределённости – всё уже сотворено, а все элементы несут на себе печать высшего порядка. Принципом такого космоса является не воля и не сила, а знание и созерцание – не владычество, а тождественность. Здесь человек подобен иллюзорной и противоречивой тени, растворяющейся в целом. Именно этот фундамент правит законами и предметами, чувственными или нет, именно из-за него они таковы, а не являются другими. Этот фундамент состоит из чистой случайности, ставшей здесь абстракцией или скорее чем-то из области чистых идей: духовная сущность реализуется согласно своей «аполлонической» или интеллектуальной форме, в которой принцип Самости устраняется, а не утверждается в «теле силы». Конечно, эти философские выражения следует считать лишь предположениями, которые, тем не менее, совершенно особенным образом, находящимся за границами всего философского и умственного, влияют на определённый тип связи с предметами.

После этого мы можем увидеть следующую ошибку Генона: мысль, что такая позиция должна являться предельной, что термины «метафизическое» и «интеллектуальное» (это слово используется Геноном не в своём современном, но, в какой-то степени, в схоластическом и неоплатоническом значении) взаимозаменяемы – а это спорно. Подобно нам, Генон сознаёт, что его концепция связана со всей традицией инициатической мудрости, но кажется, или не знает, или притворяется, что не знает того, что такая традиция не является единственной, что за границами обыденных переживаний и «профанического» знания, а также за пределами традиции знания, созерцания и союза существует великая традиция магических и герметических наук, направленная, в отличие от предыдущей, на усиление, индивидуацию и владычество. Следовательно, прежде чем присваивать себе монополию на инициатическую мудрость, Генону, по-видимому, следовало бы ещё немного подумать. Помимо профанов и простаков есть и люди, которые могли бы захотеть увидеть подтверждения его мыслей и способные вступить с ним в дискуссию, которая могла бы не очень хорошо для него закончиться.

Этот момент важен, так как из позиции Генона по отношению к духовному может следовать лишь полное отторжение всех духовных достижений Запада – пусть и выраженных лишь в форме требований и тенденций. Отсюда и появляется вышеупомянутое упование на Восток как спасительный якорь для человека, лишённого истины, но жаждущего её. Западный дух отличают свободная инициатива, утверждение, ценность индивидуальности, трагический взгляд на жизнь и воля к власти и действию. Это те самые элементы, которые, если бы они могли отразить высшую магическую ценность на человеческом, внешнием плане бытия, столкнулись бы с теми, кому вместо этого нужен универсалистский, безличностный и неподвижный мир «метафизического интеллектуализма». Следует отметить ещё кое-что: говоря о Востоке, Генон сознательно или бессознательно упрощает суть дела ради стройности своей мысли. По существу он ограничивается ведической традицией в изложении Упанишад и Веданты, пренебрегая некоторыми другими школами, которые вполне «метафизичны», пусть и не сводимы лишь к этому. Мы укажем лишь на системы тантры, а также магические и алхимические течения в буддизме махаяны и даосизме, делающие акцент на могуществе и, следовательно, способные помочь Западу заново утвердиться, а не отрицающие его. На самом деле Генон не игнорирует такие школы, но считает их «гетеродоксальными», что для него является прямым ругательством. Для нас же, напротив, да простит нас Генон, это всего лишь слова: нам следует определить самим, считают ли некую доктрину истинной и высокой, потому что она является традиционной, или, напротив, традиционной, потому что она истинна и высока. Генон также полагает реальными фактами некоторые вещи, которые, напротив, на самом деле остаются спорными – эта его догматическая и авторитарная черта отчасти проявляется во всех его работах, тем не менее, ценных своей ясностью и эрудицией автора.

Сейчас же давайте определим, что Веданта – согласно Генону, более или менее идеальная метафизическая система – может значить для представителя Западного мира, не поражённого вырождением – то есть не пренебрегающего достижениями своей цивилизации в области критического сознания и духа утверждения, не сдавшего свои позиции перед лицом упадка, но желающего продвинуться вперёд. Сперва, однако, следует предостеречь. Мы только что указали на трансцендентный характер метафизического осуществления и сложность его описания в обычных категориях. Однако этот факт, открыто нами признанный, не должен становиться поводом для неудержимого, своевольного, догматического, субъективного пустословия. Именно в него уходят прекраснодушные любители «оккультизма»: они не молчат о своём невыразимом, напротив – однако при просьбе точно определить значение используемых терминов и устранить создаваемые ими сложности они отступают и вновь растворяются в разреженной атмосфере чистейшей внутренней интуиции. Таким образом, у нас остаются абсолютно недоказуемые факты, значимые не более, чем сравнение вкусов любителей сыра и клубники. Следовательно, существует два возможных пути: остаться в рамках инициации, связанные с самооценкой и коммуникацией аспекты которой, однако, лишь в исключительных случаях могут иметь смысл для «профанов»; или же говорить. Это, впрочем, необходимо делать верно, то есть: отдавать себе отчёт в свих словах; не противоречить логике, в данном случае не более строгой, чем правила грамматики; заставить нас увидеть объект метафизического осуществения, пусть всего лишь в образе его случайных свойств (в то время как его «собственная форма» существует лишь внутри Самости); действительно удовлетворять всем требованиям, связанным с исключительно человеческим и рассудочным контекстом. Данный контекст просто обречён на проблемы, которые необходимо решить. Конечно, существует очень лёгкое решение – не поднимать их вообще, подобно страусу, прячущему при виде опасности голову под крыло. Однако вместо этого необходимо твёрдо придерживаться темы, глядеть врагу в глаза и не упускать его из виду, а затем победить его же оружием.

Мы говорим об этом, чтобы предвосхитить обвинения нашей критики или даже всей нашей работы в том, что её содержание имеет исключительно философский характер. Это, во-первых, неточно, ведь для нас первична определённая «реализация», и лишь затем некоторая логически стройная система, служащая своего рода покровом. Однако даже если бы это обвинение было точным, каждому выражению как таковому следует пройти испытание огнём логоса. Если оно начинается со сверхрационального, то тем лучше – оно, несомненно, пройдёт эту проверку, ведь высшее подразумевает и непременно содержит в себе низшее. Мы также надеемся, что автор этой работы о Веданте знает, что раскрывает тему лишь с философской точки зрения. Так, он говорит о явлениях, имеющих не только философскую природу, но говорит об этом, однако, по-философски (и в том нет его вины, ведь иначе ему не остаётся ничего иного, кроме как прибегнуть к символам), а значит, он пытается представить нам нечто постижимое и оправданное. Если, однако, при изучении этого аспекта его работы мы указали на относительность этой постижимости и оправданности, он уже не может отступить и изменить правила, обратившись к высшей традиционной и метафизической верности описываемого учения. В ответ на это мы бы смогли на том же самом уровне вновь утвердить свою позицию, послушными рабами которой являются наши критики-философы.