Свет и тени (ЛП) - Страница 7

На куда более низком уровне предварительных стадий осуществления можно отметить следующее: там, где неизбежно присутствует рассеивание, одиночество, по сути, обозначает концентрацию, поскольку оно противостоит множественности и сочетается с определённого рода единством. Действительно, хорошо известна важность, которую концентрации приписывали все без исключения традиционные доктрины, считавшие её средством и незаменимым условием всякого осуществления. Далее говорить об этом представляется бессмысленным, но есть ещё один вывод, на который мы желаем обратить внимание напоследок: рассматриваемый метод, противостоящий всякому рассеиванию сил существа, исключает раздельное и более или менее беспорядочное развитие различных его элементов, особенно психических сил ради них самих – такое развитие всегда противоречит гармонии и равновесию целого. Согласно Полю Козу, индейцы считают, что для развития оренды[33], посредника между материальным и духовным, сперва необходимо обрести власть над материей и стремиться к божественному. Это означает, что они считают верным подходить к психическим силам только «сверху», ибо результаты психического порядка достижимы далеко не в первую очередь и лишь как следствие – и только так можно избежать связанных с этим опасностей. Давайте также добавим, что эти рассуждения как нельзя более далеки от обычной «магии», несмотря на то, что профанные и поверхностные наблюдатели очень часто связывают с ней данные явления. Без сомнения, так происходит лишь потому, что сами они не имеют ни малейшего представления о подлинной духовности.

Нельзя отрицать рост интереса ко всему восточному, проявляемый сегодня нашей культурой. Его нельзя приписывать моде на экзотику: он связан с чем-то значительно более глубоким. Однако значимость этого явления по-прежнему представляет собой вопрос, заслуживающий более глубокого изучения.

Сначала мы лишь привычно пожимали плечами, глядя на Восток с ощущением самодовольства, основанного на достижениях нашей цивилизации в области материальной науки и абстрактного анализа. Однако, очнувшись от этого беспечного самомнения, некоторые резко осознали, что эти области знания вовсе не обладают огромной важностью. Посмотрев на Восток новым взглядом, они начали постигать его духовные истины; признав ценность Востока, они в то же время осознали, к чему в итоге стремится вся эта превозносимая европейская цивилизация. Эти люди стали задаваться вопросом: могут ли они предложить какие-то идеи, благодаря которым цивилизация Европы могла бы измениться таким образом, чтобы преодолеть будущий кризис и устремиться к чему-то высшему?

Некоторые из них, впрочем, впали в противоположную крайность, поддавшись идее, согласно которой Восток подобен спасительному якорю или божественному слову, а всё сотворённое нами от древних греков до сего дня не представляет никакой ценности и является по сути лишь разложением и упадком – якобы можно спастись, лишь признав такую картину мира и вернуться, подобно блудным сыновьям, к восточному и традиционному пониманию жизни. Любопытно, что у большинства этих людей непонимание Запада сопровождается аналогичным непониманием Востока. Я имею в виду, что они увидели лишь его наиболее внешнюю и второстепенную, если не совершенно фальшивую сторону и отвергли всякую научную серьёзность, дисциплину, волю и знание, занявшись неукротимым словоблудием и растворением в чувствах, мечтах и пустых грёзах. Мы считаем, что не менее материалистического «самодовольства» по отношению к Востоку, а возможно, и более него, следует клеймить позицию, отражающую только лишь упадок некоторых составных частей нашей собственной цивилизации.

Мы утверждаем, что если Восток представляет некоторую духовную истину, то это же справедливо и для Запада. Cледовательно, мы имеем дело с одинаково реальными различными явлениями, которые могут составить синтез, но не сводимы друг к другу полностью. Такой синтез принёс бы пользу не только нам, но и Востоку – возможно, ему даже большую: мы думаем, что ради обеспечения созидательного характера этого синтеза необходимо почерпнуть духа западной культуры, то есть силы, и стремления ценить и ощущать дух, не отвергающий «этого мира». Эта система определений и индивидуаций не только не отвергает мир – напротив, она утверждает и жаждет его, и господствует над ним, тем самым помогая ему реализоваться в своём качестве.

Это простое заявление, для иллюстрации которого мы предлагаем читателю обратиться к корпусу наших текстов, фактически на нём основанных, а в особенности к труду «Эссе о магическом идеализме» (Saggi di Idealismo magico, Рим, 1925) и первой части работы «Человек как могущество» (L’Uomo come Potenza), которая очень скоро будет издана и уже появилась во втором, третьем и четвёртом выпусках журнала Ultra. В данной работе мы лишь желаем рассмотреть труды французского автора Рене Генона и определить путём критического анализа его тезисов, что для нас может значить одна из величайших индийских систем – Веданта.

Опубликованные книги Генона можно разделить на две группы. В первую входят «Теософия», «Введение в изучение индуистских доктрин» и «Восток и Запад», во вторую – «Человек и его осуществление согласно Веданте», являющаяся прелюдией к остальным. Первую группу можно называть негативной, а вторую – позитивной, в том смысле, что цели первой заключаются в устранении всех искажений, недопониманий и пародий на восточную мудрость, порождённых западными течениями, а также в сокрушительной критике всей Западной цивилизации и демонстрации угрожающего ей кризиса и упадка, альтернативой которому служит обращение к ценностям совершенно иного порядка.

Во второй группе работ Генон преследует цель систематического описания традиционной восточной мудрости, ориентированную, согласно его определению, именно на такие ценности.

Говоря о первой группе работ Генона, мы не можем не одобрить производимое ими очищение и срывание покровов. Компромиссы, неверные толкования и бессвязная чушь, подобная английскому «спиритуализму» и антропософии Рудольфа Штайнера, как и менее известные неомистические подражатели Рабиндраната Тагора или Ганди и прочих заслуживают самого сурового отношения, поистине являясь серьёзнейшим препятствием для понимания и интеграции Востока и Запада. Однако мы вынуждены сделать некоторые оговорки в том, что касается средств, выбранных Геноном для достижения этой цели – скорее не демонстративных, а построенных на принципе ad hominem (особенно в его работе «Теософия»). Вместо исследования доктрин и обнажения их внутренней несуразности он с куда большим интересом занимается разоблачением отдельных людей и групп. Однако их возможная недостаточная откровенность сама по себе не столь существенна в разговоре о по-настоящему важных вещах.

Несмотря на всё это, мы по-прежнему соглашаемся с Геноном в вопросе необходимости метафизического знания, являющегося привилегией инициатических традиций. Важность этого утверждения невозможно преувеличить. В кругу товарищей мы привыкли к определению «духовного» как простого очертания или дополнительного свойства физического состояния бытия. Необходимо понять, что важны лишь реальные, конкретные взаимоотношения предметов и существ. Эти взаимоотношения для людей ограничиваются внешней и зависящей от обстоятельств стороной, связанной с физическим воприятием и категориями времени и пространства, управляющими этим восприятием.

Что касается рассудочного знания, сердечных чувств, миров разума, морали, религии и т. д., то все они связаны именно с этим телесным состоянием, и все его «высшие» и «низшие», «верхние» и «нижние», «божественные» и «человеческие», «добрые» и «злые», а также прочие стороны ни на йоту не выходят за его пределы и никоим образом не меняют того, чем в метафизическом смысле слова, в порядке абсолютной конкретности является человек (или, точнее, того, чем является Самость в образе человека). Духовное должно быть не просто пустой мечтой, поэтому необходимо, чтобы человек обладал силой для понимания этого факта, чтобы он целостно воспринял всё, чем он является, что он чувствует и думает, а затем отбросил всё это и пошёл дальше – к радикальному преображению своих взаимоотношений с внешними явлениями и самим собой. Таково метафизическое осуществление, постоянно занимавшее целую эзотерическую традицию, чьи корни сплетаются с корнями нашей истории.