Свет и тени (ЛП) - Страница 24

Но политика и экономика, хотя их и нельзя игнорировать, являются наиболее внешней и самой малой частью нашей проблемы; понимание и согласие может быть достигнуто вовсе не при их помощи – наоборот, политические и экономические проблемы могут быть решены при помощи понимания. Первой духовной проблемой, в решении которой необходимо сотрудничество (если мы думаем о чём-то лучшем, чем простое навязывание наших собственных манер и обычаев другим народам), и по отношению к которой применяется общая теория, – это проблема устранения мотива прибыли, который господствует ныне в капитале и в труде и в равной степени сдерживает их. Другими словами, проблема заключается в восстановлении понятия призвания не как дела произвольного «выбора», или пассивной обусловленности нуждой или социальными амбициями, но как занятия, к которому человек властно направляется собственной природой и в котором, соответственно, каждый человек может совершенствовать в одно и то же время плоды своего труда и свою жизненную силу (энтелехию). Ибо неизбежно, что таким образом, как говорит Платон, «будет сделано больше, лучше и легче, нежели по-другому»; и по отношению к этому утверждению заповедь «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его»[82] (δικαιοσύνη = дхарма), и обещание, что «и это всё приложится вам»[83]*, являются почти что буквальной парафразой.

В порядке, основанном на призвании, предполагается, что каждое дело (то есть «тропа» жизни) кому-то присуще и совместимо с человеческим достоинством. В итоге это означает, что если какие-то занятия несовместимы с человеческим достоинством, или какие-то вещи по своей сути бесполезны, подобные занятия и производства должны быть оставлены обществом, учитывающим достоинство его членов. Такова проблема использования машин и злоупотребления ими. При разумном использовании инструмент позволяет рабочему делать хорошо то, что необходимо, и в этом процессе он может испытывать удовольствие. При злоупотреблении же инструмент, в котором какая-то иная сторона имеет интерес, противоположный интересу рабочего, сам управляет видом и качеством продукции. Здесь инструмент (каким бы сложным он ни был) помогает человеку делать вещи, которые он хочет делать, а машину (сколько угодно простую) человек должен обслуживать, и получается, что машина управляет человеком. Эту проблему нужно решить, если мир необходимо сделать «безопасным для демократии» и свободным от эксплуатации; и она может быть решена соглашением, только когда будут поняты намерения традиционной «кастовой» системы, и будет осознано в полной мере, что эти намерения никогда не смогут быть выполнены в системе капиталистической промышленности, какой бы «демократической» она ни была; что они могут быть выполнены лишь там, где производство осуществляется в первую очередь «на благо». Этот вопрос также не стоит рассматривать только с точки зрения производителя: с точки зрения потребителя тоже существуют ценности, а кто же не является потребителем? Нужно признать (доказательства легко можно найти в любом музее), что машины, как определено выше, являются не эквивалентом инструментов, а их заменителями, и что всё, что делается такими машинами непосредственно для человеческого использования, имеет качественно низший характер по сравнению с тем, что может быть сделано с использованием инструментов. Мне довелось видеть стационарную рекламу торговца подержанными коврами: до 50 долларов предлагается за «американские» и до 500 долларов за «восточные» ковры. Конечно, только потребителю решать, хочет ли он жить на уровне 50 или 500 долларов; и ни от какого общества, организованного на основе «закона акул», нельзя ожидать второго. Сочетание качества с количеством – это химера, как служба одновременно Богу и Мамоне, и таким же образом невозможно. Мы не сможем согласиться с образом мысли, согласно которому «богатство» или «высокие жизненные стандарты» могут быть измерены количеством и конкурентным ценообразованием.

При неспособности понять и прийти к согласию на высших уровнях мы сталкиваемся с неизбежной опасностью того, что рождение великолепного нового мира, в котором все люди станут братьями (если это даже произойдёт), выльется в не более чем то, что они смогут есть, пить и вместе веселиться в промежутках так называемого мира, иногда прерываемого войнами ради завоеваний, умиротворения и образования. Работа «миссионеров» – конкретной религии, научного гуманизма или индустриализации – является уравнивающей, а не поднимающей силой, в своей основе несовместимой ни с чем, кроме приведения культур в мире к их наименьшему общему знаменателю – «Отче! прости им, ибо не знают, что делают!»[84]. Только лишь основывать повсюду реплики современных учреждений, в которые Запад по большей части всё ещё верит, хотя это как раз те самые вещи, которые уже вызвали катастрофу; только лишь мечтать о смешении масла «экономической справедливости» с кислотой конкурентной «мировой торговли» – всего этого ещё недостаточно для процветания. Отсталый Восток, насколько он всё ещё «отсталый», намного счастливее, спокойнее и меньше боится жизни и смерти, чем «продвинутый» Запад в прошлом или будущем. «Завоёвывать» природу, считать неудовлетворённость «божественной», почитать открывателей «новых нужд»[85], приносить естественность в жертву понятию неизбежного «прогресса»[86] – ни об одном из этих положений «общественного Евангелия» Восток никогда не думал как о ведущих к счастью.

Из вышесказанного ясно, что движение к восстановлению дружественных отношений должно зародиться на Западе – хотя бы только потому, что именно современный Запад первым оставил когда-то общие нормы, в то время как выживший Восток, всё ещё находящийся в большинстве, сколь угодно истощающийся и ослабленный, всё ещё их придерживается. Верно, что есть и другой, осовремененный, лишённый корней Восток, с которым Запад может конкурировать: но сотрудничать он может только с выжившим, «суеверным» Востоком – Востоком Ганди, который никогда не пытался жить хлебом единым. Кто знает такой Восток? Мы имеем право ожидать такого знания от наших философов, учёных и теологов; и вообще-то, в первую очередь на наших западных университетах и церквях, наших «наставниках», лежит ответственность за будущее международных отношений, какую бы малую роль сегодня в реальности они ни могли сыграть в «рассеивании облаков невежества, которые скрывают Восток от Запада». Нам нужны учёные (на кафедрах, в аудиториях и «в эфире»), для которых не только латынь и греческий, но также и арабский или персидский, санскрит или тамильский, китайский или тибетский всё ещё живые языки в том смысле, что нужно найти формулировки принципов, подходящие для жизни всех людей. Нам нужны переводчики, помнящие о том, что чтобы перевести без предательства, нужно иметь опыт работы с содержанием, которое должно быть «перенесено на ту сторону». Нам нужны теологи, которые могут мыслить, используя термины не только христианской, но и в равной степени и исламской, индуистской или даосской теологии, и которые осознали лично, что, как сказал Филон, все люди, «греки или варвары», на самом деле признают и служат одному и тому же Богу, под любыми именами, или, если предпочитаете, одному и тому же «Сыну Человеческому» – тому Сыну, о котором говорил Мейстер Экхарт, когда он сказал, что «тот, кто видит меня, видит моего сына». Нам нужны антропологи калибра Ричарда Ст. Барба Бейкера, Карла фон Шписса, отца В. Шмидта и Норы К. Чедвик, а также такие фольклористы, как покойный Дж. Ф. Кэмпбелл и Александр Карминкель. Ценность таких людей, как покойный проф. А. А. Макдоннел и сэр Дж. Г. Фрэзер, состоит только в том, что они оказались рубящими дрова и черпающими воду[87] для тех, кто «понимает их материал».