Свет и Тень (СИ) - Страница 138

*

Убрав посуду после ужина, Фесся зажгла лучину и присела за прялку.

– Не сходишь за водой, Рыся?– обратилась она к дочери, – А то завтра и умыться будет нечем.

– Да, мамочка, – кивнула девушка и сняла с гвоздя тулуп. Затем подхватила два ведра и вышла за дверь.

Женщина не успела приловчиться как следует к своей работе, как дверь с треском отворилась, и дочка, раскрасневшаяся от легкого морозца, влетела обратно в дом.

– Мама! – воскликнула девушка, – Там... там... Гости!..

– Кто? – откладывая в сторону веретено, спросила Фесся. Кого принесло на ночь глядя, она и представить себе не могла.

– Путница! Говорит, она твоя старая подруга!

Женщина, не понимая, нахмурилась..Она в жизни не то что не была знакома ни с одним путником, а даже близко к людям этого сословия не подходила. А женщин-путниц и в глаза никогда не видела. Наверное, подумала она, кто-то ошибся. С другой стороны, может это такой способ попроситься на ночлег? А вот это как раз прекрасно. У путников всегда есть деньги, возможно, заплатит за постой хорошо ( они, медные, никогда не лишние, хотя они с дочкой и не бедствуют).

– Ну тогда, зови! – развела руками Фесся.

Однако никого звать уже было не нужно: путница стояла за плечом Фессиной дочери, оглядывая хату жёлто-зелёными глазами.

– Проходите, – учтиво произнесла девушка и посторонилась.

Путница сделала ещё один шаг и остановилась, едва переступив порог.

“Саврянка, ” – отметила хозяйка дома, когда капюшон чёрного длинного плаща упал с головы гостьи, явив светлые, убранные назад волосы.

Путница была уже немолодая: лет, наверное, на десять младше Фесси, за сорок, стало быть. Зато одежда на ней была явно городская – дорогая и красивая. И ещё – а в веске это и представить себе было невозможно! – на ней было не платье, а штаны! Как у мужиков, но тоже новые, из тонкой кожи, забранные в высокие, выше колена, сапоги. Из-за плеч путницы виднелись рукояти двух мечей. На безымянном пальце правой руки взблёскивало золотое колечко.

“Замужем она, что ли? Говорят, они замуж не выходят...” – подумала Фесся.

В том, что видит эту женщину впервые, весчанка теперь готова была поклясться, ибо если путники в их веску все же порой заезжали, то саврянки – уж точно никогда. И всё же кое-что смутило Фессю. Она не помнила где, но она определенно где-то видела эти жёлто-зелёные глаза. И уж совсем насмелилась было спросить об этом путницу напрямую ( в конце концов, хочется знать, кто собрался переночевать в твоём доме), как та улыбнулась знакомой улыбкой и прошептала:

– Фессенька... Здравствуй...

– Рысочка! – сама удивившись, как смогла вспомнить, всхлипнула Фесся и бросилась к своей припозднившейся гостье.

– Так вот, чьё у меня имя! Теперь поня-атно! – протянула девушка, многозначительно кивая сама себе.

- Да, умер, давно уж... Рысе тогда и пяти лет не было. Ох, словно и не со мной было... – отмахнулась Фесся. Она давно не плакала по мужу – то ли потому, что уже больше шестнадцати лет была вдовой, то ли оттого, что плохого с тех пор в жизни ее не случалось.

Старший сын весчанки, названный в честь отца Цыкой жил в Макополе, был удачно женат, растил уже двоих сыновей и вообще неплохо жил, работая на купца. Матери он, конечно, мало помогал, зато приезжал всегда с гостинцами для неё и сестры, а лучшим подарком Фесся считала то, что её внуки-погодки здоровы и сыты, а невестка ласкова и к своему мужу и к свекрови.

Дочка у Фесси замуж долго не выходила и даже, как мать в своё время, работала на хуторах, а в прошлом году просватали и её, как раз-таки за молодого парня с ближнего хутора, наследника большого, не менее, чем в своё время у Сурка, хозяйства, и свадьбу собирались играть по первому теплу.

– Плохо, конечно, одной-то будет, – вздохнула женщина, – Ну да ничего, переживу. Главное, чтоб дочка счастливая была! А я уж как-нибудь... Да и рядом тут все, соскучиться не успеешь...

Рыска лишь согласно кивала.

– Да, да... Пусть женятся. Невеста хороша, как ты в своё время, – повторяла она.

– И не говори, – махнула рукой Фесся и потянулась за бутылём с ледяным вином, затем плеснула в глиняные кружки, – Давай, подруга, давно не видела тебя!

Женщины выпили вина. Фесся немного поела квашеной капусты, Рыска не стала ни пить, ни есть. Она вообще не притронулась к еде за весь вечер.

– А у тебя как? Вы, путники, говорят, семьёй не обрастаете. Дети-то хоть есть?

Рыска усмехнулась.

– Чем путники не люди? – спросила, словно сама себя, – Конечно, есть. Трое родных, двое приемных. Всё как и у других, – ответила она.

– И где же они? – не поняла Фесся.

– Кто где... – вздохнула Рыска, глядя в тёмное окно.

Жаль, подумалось ей, она ведь их больше, скорее всего, не увидит... Как и всех остальных.

– А что с волосами-то твоими? – заглянув ей в глаза и нахмурившись, спросила Фесся.

Рыска улыбнулась.

– Поседела, – просто сказала она.

Весчанка лишь головой покачала, не представляя, отчего можно так поседеть – из чёрной стать белой!

– А вот... дети, говоришь, есть... А муж? Кольцо, вижу, на пальце...

Рыска вздохнула тяжело, горестно, погладила взобравшегося на плечо крыса и, заметив неудовольствие подруги, ссадила его на свои колени.

– Есть... – уронила она, – Вот только, где он?.. Я не знаю...

*

Арбалетный болт вонзился между рёбер, а она не почувствовала боли. Перед глазами почему-то встала та ночь в шатре господина Хаскиля, когда она спасла Таша...

А потом всё исчезло. Просто стало темно и холодно.

Боль пришла намного позже, когда она начала хоть что-то соображать. Она разрасталась при каждом вздохе, не давала говорить и вообще жить. Она заполнила весь мир, вытеснила собой всё остальное, даже саму жизнь... А Рыска всё боролась: и с болью, и со страхом, и с темнотой. Она была уверена, что должна жить. Почему-то должна – и всё.

Если бы она тогда знала...

Боль стала отступать постепенно. Сначала она покидала на пару лучин, потом на полдня... Ничего сказать по-прежнему было невозможно. Зато она стала понимать, что происходит вокруг.

Первым, кого она смогла отличить от тьмы и боли, был её учитель. Рыске даже на некоторое время показалось, что она просто уснула в своей комнате, в общежитии Пристани, забыв закрыть дверь, а он зашёл к ней в гости после занятий... Но всё оказалось не так.

Закашлявшись с кровью, она опять не смогла сказать ни слова, и Крысолов дал ей бумагу и уголёк. Первый её вопрос был об Альке: где он?

Старый путник прочитал написанные дрожащей рукой каракули, вернее, бросил один лишь взгляд на них.

– Не знаю, доча... Никто не знает, – уронил он.

Рыска помнила лишь как из лёгких исчез сразу весь воздух, а потолок опять поплыл перед глазами.

Много позже, ближе к весне, когда закончилась война, а сама она вполне выздоровела, Рыска смогла разузнать о судьбе каждого.

Оказалось, все живы и здоровы – чем не повод для радости?

Учитель поправился довольно быстро благодаря заботе хозяев дома, в котором его оставили.

Любимый сын, вместе с товарищами даже навещал её в лазарете. Ни он, ни его друзья-близнецы не были ранены, зато все трое очень возмужали: это нельзя было не признать.

– Я, наверное, в армии останусь, мам, – сказал Альк, хмурясь, как отец, – Ну её, вашу Пристань, ещё в крысу превращусь...

Рыска лишь плечами пожала. Неволить сына у неё никогда и в мыслях не было, тем более, в таком. Да и не было ничего такого уж прекрасного в путничьей жизни – это она знала как никто другой.

– Решай сам, сынок, – только и сказала она, – Какой бы путь ты ни выбрал, моё отношение к тебе не изменится.

Зато Делл, мальчик, которого привезли с острова, сын покойной Витторы, изъявил желание обучаться на путника, и его забрал с собой Крысолов. В то, что Рыска действительно его мать он не то что бы поверил – видимо, просто смирился, принял, успокоился. И хотя мальчик был слегка диковат и запуган, со временем, думалось ей, всё у него пройдёт. Всё забудется... По крайней мере, желания мстить за смерть Витторы Рыска в нём не заметила, да и в любом случае, она была намерена принимать дальнейшее участие в жизни этого ребёнка. Она не могла поступить иначе: это был сын Алька.