Свет далекой звезды - Страница 45

— Извините, — срывающимся голосом спрашивает Завьялов. — Мне нужна Миронова. Ольга Алексеевна Миронова. Она здесь живет?

— Слава богу, нет, — резко отвечает женщина и протягивает руку к двери, чтобы захлопнуть ее.

— Подождите! — кричит Завьялов, придерживая дверь плечом.

— Эта гражданка здесь больше не проживает, — ледяным тоном говорит женщина. Звуки рояля обрываются.

— Мама, кто это? — раздается голос.

В прихожей появляется девушка. На вид ей лет двадцать.

— Не твое дело, иди занимайся, — не оборачиваясь, отвечает женщина. Она пытается закрыть дверь.

— Нет, нет, подождите! — умоляюще произносит Завьялов. — Мне официально сообщили… Вот справка… Миронова, Ольга Миронова…

— Мама! — в голосе девушки слышится возмущение. — Как вы можете? Вы не должны… Войдите, пожалуйста! — обращается она к Завьялову и повторяет настойчиво: — Ничего, входите!

Завьялов решительно входит, закрывает за собой дверь.

— Чего вы от нас хотите? — недружелюбно спрашивает женщина.

— Я уже вам сказал, мне необходимо увидеть Ольгу Алексеевну Миронову. Адресный стол дал мне справку.

— Она здесь не живет почти два года.

— Но жила? — Завьялов не может скрыть своего отчаяния. — Может быть, вы знаете…

— Мама! — снова укоризненно произносит девушка и говорит Завьялову: — Пройдите, пожалуйста, в комнату. Нельзя же на пороге…

Завьялов не заставляет себя просить. Он идет за девушкой.

Странная комната! Потрескавшаяся мебель красного дерева покрыта густым слоем пыли. Мерно тикают длинные стоячие часы, похожие на саркофаг. На круглом столе пожелтевшая, кое-где разорванная кружевная салфетка. Давно не натиравшийся паркетный пол. Мягкие кресла в серых, выцветших от стирок чехлах. Дверь в соседнюю комнату открыта, виден край рояля.

Женщина в платке входит следом за Завьяловым. Теперь он может хорошо ее рассмотреть. Ей за пятьдесят. Вероятно, в молодости была красива. Сейчас у нее набухшие мешки под глазами и какая-то серая, нечистая кожа на лице. О ее былой красоте легко догадаться, взглянув на дочь. Такие разные, они в чем-то неуловимо похожи: тот же разрез глаз, та же линия рта.

— Валя, — строго, но не повышая голоса, говорит женщина, — иди к себе. Ну? Я сказала…

Девушка, передергивая плечами, уходит в соседнюю комнату и закрывает за собой дверь. Мать провожает ее каким-то странным, нахмуренным взглядом. Затем поворачивается к Завьялову.

— Не пойму, чего вы от нас хотите? — снова начинает она. — Я же сказала: теперь мы не имеем ничего общего с гражданкой Мироновой.

«Гражданка Миронова»! Завьялову однажды пришлось прибегать к этому сочетанию слов, тогда, в заявлении, поданном Прохоровой, но сейчас в устах этой женщины оно вызывает в нем ярость.

— Я уже продолжительное время разыскиваю Ольгу Миронову, — говорит Завьялов. — Сейчас наконец я напал на ее след…

— Что она натворила? — Женщина брезгливо поджимает губы.

— У вас поразительная способность истолковывать чужие слова в каком-то… плохом смысле! — сухо отвечает Завьялов. — Я разыскиваю ее по личным причинам. В адресном столе мне дали ваш адрес…

— Она жила здесь раньше, почти два года назад. Потом переехала.

— Куда?

— Откуда я знаю? Мне это вовсе не интересно. Поверьте, это был счастливый день в нашей жизни, когда сия особа покинула нас. Мы терпели ее почти целый год.

Странное дело, крикливые слова больше не возмущают Завьялова. Они оставляют его совершенно равнодушным. Он вдруг понимает, что речь идет не о его Оле, а о каком-то другом человеке. Он говорит с облегчением:

— Простите, но, видимо, произошла явная ошибка. Я разыскиваю другого человека, это для меня совершенно ясно. Та, о которой вы говорите, совсем другая Миронова… — Завьялов произносит эти слова мягко, тоном извинения. — Сначала, как вы заметили, я возмутился. Это легко понять. Все, кто знал Олю Миронову, говорили о ней только хорошее. Та Миронова, которую я разыскиваю, — бывшая фронтовичка. Я думал, что ее нет в живых, что она погибла двенадцать лет назад. Но оказалось, что она жива и работает здесь в Тайгинске, в научно-исследовательском институте. Всем тем людям, которые ее знали, она сделала много добра…

Говоря это, он следил за выражением лица женщины, уверенный, что сейчас она смягчится, улыбнется и скажет, что просит извинить ее за резкость, что Миронова, которая здесь жила, разумеется, не имеет никакого отношения к той, которую он разыскивает.

Но женщина молчит. На ее лице прежнее злое выражение.

— Здесь нет никакого совпадения. Миронова, о которой идет речь, тоже была на фронте, потом работала здесь в институте, в котором готовят какой-то керосин для самолетов. Мне жалко, что такой интересный и еще не старый человек, как вы, тратит время на то, чтобы…

— Вы не смеете… — воскликнул, сжимая кулаки, Завьялов.

— Не смею? Вот еще новости! — Женщина надменно вскинула голову. — Вы врываетесь ко мне в квартиру, пристаете с ножом к горлу, требуете, чтобы я говорила с вами об этой особе, которая отравила жизнь мне и моей дочери…

— Но этого не может быть!

— Почему же этого не может быть, скажите на милость? — протянула, почти пропела женщина, отступая назад, чтобы оглядеть Завьялова с головы до пят. — Вы, кажется, заявили, что не видели эту особу двенадцать лет. А я имела удовольствие познакомиться с ней около трех лет назад. И почти год прожила с ней под одной крышей. Кому же, извините, правильно судить о ней? Вам или мне?

В этом была своя логика. Завьялов не сразу нашелся, что возразить. Женщина, видимо, почувствовала его растерянность.

— Я не обижаюсь на вас, — сказала она, и в ее голосе прозвучали слащавые интонации. — Но посудите сами, так же нельзя! Врываетесь в дом, точно вы из НКВД времен Берии. — Эти буквы «НКВД» она произнесла почему-то с французским прононсом.

— Извините, если так получилось.

— Понимаю. Все понимаю. Бывают ситуации, когда человек теряет голову. Я сама нередко страдаю от этого. Однако истина дороже всего, и я не могла скрыть правду о человеке, который…

— Но что же она сделала вам плохого, объясните же на конец!

— О-о! Вы должны понять: есть семейные ситуации, которые воспитанные люди не раскрывают перед посторонними. В общих чертах скажу вам, что она отравила наше существование. Втерлась в мое доверие. Довела до безумия, до края падения мою единственную дочь. Нарушила мир и спокойствие в нашей семье… О, эта женщина! Я не могу без возмущения вспомнить те месяцы, которые она прожила в моем доме! Пожалуйста, не смотрите на меня такими глазами! Те слова, которые я произношу, — самые мягкие, самые снисходительные слова! Впрочем, я вас понимаю. Вы знали эту особу, когда она была, очевидно, еще очень молода. Относительно, конечно. Хотя уверена, что и тогда у нее были соответствующие задатки. Я, видите ли, верю в теорию Ламброзо…

Это было уже выше того, что мог выдержать Завьялов. Он сунул руки в карманы, чтобы скрыть ярость, с которой сжимал кулаки.

— Послушайте, — сказал он, — скажете вы мне толком или нет, в чем провинилась перед вами Миронова? Какие в конце концов вы предъявляете ей обвинения?

— Обвинения! — на высокой ноте повторила женщина. — О господи, я могла бы перечислять их до бесконечности! Она втерлась в наш дом. Была бездомная, ей негде было жить, я приютила ее, пустила не из-за денег, нет, квартплата была чисто символическая. Мне нужны были не деньги, а человеческая душа… С тех пор как умер мой муж, известный всему городу архитектор… — Она поджала губы, сделала паузу и потом продолжала: — С тех пор как я осталась одна, с единственной дочерью на руках, я не искала ничего, кроме отзывчивой человеческой души. Всем было известно, что у меня прекрасная, интеллигентная квартира, и меня попросили… Словом, я впустила ее, эту Миронову. Я поверила в ее репутацию, в ее ордена и медали… Боже мой, как все это иллюзорно! Она развратила мою дочь! Буквально — вы простите меня, мы взрослые люди, — толкнула ее в постель к мужчине…