Свет далекой звезды - Страница 2

Прошла грузовая машина, громыхая переполненными мусорными урнами.

«Что же мне делать? — мысленно произнес Завьялов. — Куда идти? Некуда. Ничего нельзя сделать, пока я здесь. Только в Москве может все разъясниться. Только там».

Но, может быть, он ошибся? Как ему до сих пор не пришло в голову, что он ошибся, что это обман зрения, галлюцинация, мираж?

Но нет, это не ошибка. Таких ошибок не бывает. Иначе страшно жить. Это не может быть ошибкой! Слава богу, у него еще никогда не бывало галлюцинаций. Ни в те годы, когда он летал, ни теперь, когда передвигается только по земле.

Ну, а если все-таки ошибка? Теперь ему стало страшно от мысли, что он все же ошибся.

Страшно в первый раз за долгие годы, с тех пор, как запретили подниматься в небо, пожизненно привязали к земле; с тех пор, как ему перебили крылья и он услышал, что увольняется в запас. Вот тогда он в последний раз испытал страх. И сказал, что не сможет ходить по земле, зная, что никогда не поднимется в небо. А тот человек возразил, ответив шутливо, что миллионы людей ходят по земле, считают это совершенно нормальным и вовсе не стремятся в небо. Люди — это верно, ответил Завьялов, но ведь есть и птицы; они тоже спускаются на землю и даже бродят по ней, но жизнь их в небе. И если птице перебить крылья, жизнь ее теряет смысл.

После этого Завьялову уже ни разу не было страшно. Он считал, что пережил весь страх, который был отпущен на его долю. А вот сегодня…

Он долго бродил по опустевшему пляжу с одной и той же мыслью. Больше он ни о чем не мог думать.

Наконец повернул обратно. Никто уже не шел навстречу Завьялову, и никто не обгонял его. Было слишком пбздно для тех, кто вовремя ложился спать, и слишком рано для ожидающих полной темноты.

«Хорошо, что я здесь один», — подумал Завьялов, но вскоре, понял, что ошибся. Еще один человек оставался на пляже, освещенном светом луны, чуть прикрытой облаками. Это был тот самый художник, или скульптор, или просто любитель, немолодой, полный человек, который лепил из песка женский профиль.

Поравнявшись с этим человеком, Завьялов остановился. Он сам не знал зачем. Его не интересовала работа художника. Просто он не хотел возвращаться домой. Ему казалось, что, вернувшись, он уже не сможет думать о том, о чем думал сейчас.

— Ну, как? — неожиданно спросил его человек, ползающий на четвереньках по песку, щепкой округляя женский подбородок.

— Что как? — отозвался застигнутый врасплох Завьялов.

— Вы стоите здесь уже минут пятнадцать, — сказал человек, по-прежнему не поднимая головы. — Могли бы высказать свое мнение.

— Я не знаток, но, по-моему, красиво, — ответил Завьялов, хотел повернуться и уйти, но человек снова заговорил.

— Красиво… гм-м… — пробурчал он. — А почему вы не спрашиваете, на кой черт я все это делаю?

— Не понимаю… — начал было Завьялов. Но скульптор прервал его:

— Не понимаете? Что ж, это говорит в вашу пользу. Уже три идиота, проходя, спрашивали, зачем я леплю, если завтра всю мою работу истопчут купальщики и любители пляжного волейбола.

— Что ж, такая опасность действительно существует, — сказал Завьялов. — Может быть, вам стоило бы уменьшить размеры?

Человек встал.

— Все должно быть таким, каким должно быть, — сказал он. — Пирамида не может быть миниатюрной. Сфинкс не должен быть статуэткой. И вот эта штука, — он показал щепкой на барельеф, — не должна быть маленькой.

— Возможно, — согласился Завьялов просто из вежливости и уже совершенно неожиданно для себя спросил: — Эта женщина существует?

— Еще бы! — воскликнул скульптор, и в голосе его Завьялову послышалась горечь. — Это, если хотите знать, моя жена.

— Красивая женщина! — сказал Завьялов все из той же вежливости.

— Да? Вам так кажется? — спросил скульптор, большим пальцем ноги исправляя линию шеи на барельефе. — Значит, мне удалось сделать ее именно такой. Впрочем, она могла бы быть еще красивее. Но ее уже нет на земле. Много я терял в жизни, но эта потеря была самой тяжелой. А когда вы в первый раз что-нибудь потеряли? Ну, я имею в виду, конечно, не перочинный ножик, не бумажник и не номерок от пальто.

— Тринадцать лет назад, — сказал Завьялов.

Толстяк внимательно посмотрел на него.

— Признаться, я не рассчитывал на точный ответ, — сказал он. — Вы меня удивили.

Завьялов пожал плечами и сказал:

— Ну, я пойду.

— Прощайте, — сказал скульптор, по-прежнему внимательно глядя на него.

Но, пройдя несколько шагов, Завьялов вновь услышал за спиной его голос:

— Подождите!

Когда Завьялов обернулся, скульптор сказал:

— Я хочу подарить вам эту штуку, эту голову.

— Подарить?

— Ну да! Она ваша. Я ее почти закончил.

— Но как же я…

— Нет, нет, я не предлагаю вам унести ее с собой. Но она ваша. Я ее вам дарю.

«Ненормальный», — подумал Завьялов и сказал:

— Спасибо.

— Ну, идите. А я, если разрешите, чуть поправлю это ухо. Мочка несколько остра. А вы идите. У вас, наверно, режим. Идите. Спокойной ночи!

Он снова один шагает по пляжу. Тут теперь совсем тихо. Стало еще темнее. Луны почти не видно. Рваные облака обволокли ее.

Одинокий ночной купальщик выходит наконец на берег и долго прыгает то на правой, то на левой ноге.

Темнота рождает влюбленных.

Они идут, тесно прижавшись друг к другу, и сырой песок чуть стонет под их ногами.

Где-то высоко в темноте промчался реактивный самолет с шумом, который в иные времена был под силу лишь ветру и морю в жестокий шторм.

И снова скрипы сырого песка под нетерпеливыми ногами.

Завьялов увидел, вернее, угадал Лену еще издали. Она шла ему навстречу, и облака чуть расступились, чтобы дать луне возможность взглянуть на эту красивую женщину с длинными ногами, в платье из блестящей ткани.

Лена сказала:

— Я ищу тебя весь вечер. Кино давно кончилось. Ты же не хотел идти на пляж?

— Я передумал, прости.

— Ну, — спросила Лена, беря Завьялова под руку, — надеюсь, все прошло?

— Нет, — сказал Завьялов, — не прошло.

— Но ты должен рассказать мне, что же все-таки случилось! Может быть, я в чем-то виновата?

«Что мне сказать ей? — думал Завьялов. — Что мне сказать такое, что не обидело бы ее? Конечно, легко все объяснить ей несколькими словами. Но я не могу их выговорить. Ничего ей не могу сказать. Кому угодно могу сказать, даже тому скульптору, но только не ей. Она и не поверила бы мне. Скорее всего, не поверила бы. Или сочла за дурака».

— Мне трудно все это объяснить, Лена, — сказал Завьялов, — только ты здесь совершенно ни при чем. Просто я кое-что увидел в журнале «Луч» и это вызвало у меня воспоминания..

— И все? — облегченно воскликнула Лена, еще крепче и уверенней сжимая его руку. — Господи, а я-то думала…

Она повела его по пляжу, говоря без умолку:

— А я ничего понять не могла. Все перебрала в памяти и ничего серьезного не вспомнила. Весь день был как нормальный человек, и вдруг точно муха тебя укусила…

Вначале Лена говорила легко, но постепенно ее тон становился раздраженным. Поняв, что волновалась из-за пустяков, она незаметно для себя самой мстила Завьялову за свои напрасные волнения.

Но быстро спохватилась: мужчины не любят раздраженных и сварливых женщин. Лена сказала примирительно:

— Не будем об этом больше говорить. Но, если признаться откровенно, ты испортил мне вечер. Но уж завтрашний вечер ты проведешь со мной. Сразу после ужина пойдем по пляжу далеко-далеко. Хорошо? К тем рыбакам. Ты помнишь?

Завьялов помнил…

Они вышли, когда былр еще светло и дул сильный ветер. Пляж был пустынный, только в дюнах, защищенные от ветра, лежали люди в купальных халатах.

На Лене было белое платье, ветер силился сорвать его, разметать ее длинные, искусно зачесанные волосы, и она повязала голову большим носовым платком Завьялова — косынки с собой не захватила. Маленькие песчаные смерчи бежали им навстречу, а они все шли и шли, и справа от них шумело холодное, рябое море, а слева тянулись дюны и лес. Впереди ничего не было, кроме песка и ветра.